Свободомыслие и атеизм в древности, средние века и в эпоху Возрождения - Сухов А. - Страница 19

Наряду с нияти в речи Госалы упомянуты еще два принципа: сангати (случайность) и бхава (природа). А. Бэшэм полагает, что оба они подчинены нияти и являются выражениями нияти с точки зрения обыденного сознания14.

Согласно буддийской традиции, третьим учителем адживики, пытавшимся наставить Аджатасатту на путь истинный, был Пакудха Каччьяяна. Вот его слова: «Семь простейших категорий не сделаны, не причинены, не составлены; они бесплодны, тверды, как горы, устойчивы, как камни. Они не движутся, не развиваются, не влияют друг на друга и не порождают ни радости, ни страдания… Каковы же эти семь? Тела (кайя) земли, воды, огня, воздуха, радости и страдания и седьмое — жизни. Никто не убивает и не является причиной убийства, не слышит и не является причиной слуха, не знает и не является причиной знания. Даже если кто-то срезает другому голову острым мечом, он не уносит жизнь, так как лезвие меча проходит между семью элементами»15.

С первых же слов Пакудха имплицитно отрицает божественное творение мира: семь элементов, из которых состоит все сущее, никем не сотворены и не могут быть разрушены — они есть и будут всегда. Не случайно Будда и Махавира называли учение Пакудхи «этернализмом» (сассатавада), т. е. верой в вечное и неизменное существование вещей. Б. Баруа сравнивает «этернализм» Каччьяяны с парменидовским пониманием бытия как вечного и неизменного, замкнутого в себе целого16. Однако в от личие от элеатов индийский мудрец придерживается плюралистической точки зрения: в основании мира, по Каччьяяне, не один, а семь элементов, причем первые четыре — материальные. Что же касается радости-страдания, то здесь напрашивается другая параллель с древнегреческой философией, а именно параллель с Любовью-Враждой, антропоморфными космическими силами Эмпедокла. Джива, жизнь или одушевленность, рассматривается, по-видимому, как причина одушевленности существ. В картине мира Каччьяяны нет принципа нияти, однако, как и другие учителя адживики, он отрицает причинность. Важно заметить, что его отрицание причинности иное, чем у Пураны и Госалы, — отрицается не только моральная причинность, но и причинность вообще как принцип связи двух явлений. Человек не является агентом собственных действий: познавая, он не познает, воспринимая, не воспринимает. Убивая другого, он не убивает, вернее, не лишает жизни, поскольку все живое есть лишь механическое соединение элементов, а убийство только разъединение этих изначально соединенных элементов.

Все названные учителя традиционно причисляются к школе адживики, но даже на основе приведенных отрывков видно, насколько различается манера изложения этих доктрин буддистами. Пафос проповеди, вложенной в уста Пураны Кассапы, нигилистический: нет ни добра, ни зла, ни скверны, ни добродетели. Весьма вероятно, что в полемических целях буддисты сильно гиперболизировали его установки. Вряд ли Пурана призывал к убийству и разрушениям. Но для буддистов отрицание моральной силы кармы равносильно отрицанию морали вообще.

Более содержательно излагается доктрина Госалы: помимо критической части она содержит и концепцию нияти. Но речь Пакудхи — самая информативная. По-видимому, к натурфилософским построениям этого пророка адживики буддисты относились довольно безразлично и поэтому смогли изложить их вполне объективно. Обращает на себя внимание, что в речи каждого учителя адживики можно выделить, так сказать, главный тезис, в той или иной степени связанный с идеей отрицания моральной силы кармы: отрицание различия между добром и злом у Пураны Кассапы, власть нияти во вселенной и над судьбой человека у Госалы, механическая комбинаторика элементов, лежащая в основании мира, у Пакудхи.

Аджита Кешакамбалин

Четвертым собеседником на встрече у Аджатасатту был Аджита Кешакамбалин, с именем которого часто связывают учение локаяты. Вот слова, приписываемые этому мудрецу: «Нет никакой добродетели в жертвоприношении и подаянии; нет результата благой или дурной кармы. Нет перехода из этого мира в другой. Нет никакой заслуги в служении отцу и матери, нет ни аскетов, ни брахманов, которые, достигнув совершенства на праведном пути, узнали и пережили и тот и этот мир и рассказали об этом другим. Человек состоит из четырех элементов. Когда он умирает, земля возвращается в землю, вода — в воду, огонь — в огонь, органы же чувств растворяются в акаше. Глупцы те, кто восхваляют подаяния, и те, кто говорит о существовании нематериального. Когда тело умирает, и глупцы и мудрые исчезают — они не живут после смерти»17.

В отличие от легендарного основателя локаяты Брихаспати Аджита Кешакамбалин предстает вполне историческим лицом, старшим современником Будды, главой группы шраманов (на это указывает его прозвище Кешакамбалин — «носящий одеяние из волос», т. е. отращивающий ногти и волосы, скрывающие наготу тела). Его проповедь также посвящена отрицанию моральной эффективности праведного с точки зрения брахманизма поведения. Однако он делает акцент на опровержении другого аспекта доктрины кармы — идеи посмертного существования. Правда, надо заметить, что идея посмертного существования, по происхождению более древняя, чем доктрина кармы, оставалась в брахманизме в весьма измененном по сравнению с первоначальным виде. Существование после смерти рассматривалось как своего рода «промежуточное» состояние души между рождениями, которое длилось непродолжительное время. Свою убежденность, что нет жизни после смерти, Аджита обосновывает рассуждением о том, что еще никто не возвращался из потустороннего мира и не засвидетельствовал его существование. Поскольку локаятики считали достоверным только то, что может быть воспринято органами чувств, то этого аргумента, с их точки зрения, было достаточно для опровержения веры в существование загробной жизни.

Другим важным аргументом локаятиков против доктрины перерождения было отрицание некой постоянной бестелесной сущности, называемой душой, которая является агентом перерождения. Смерть, по их мнению, не что иное, как распадение четырех материальных элементов, из которых состоит человек. Поскольку сознание также образуется особым сочетанием элементов, то со смертью тела и оно исчезает.

Нигантха Натапутта

Следующим оратором на встрече у царя Аджатасатту был Нигантха Натапутта. В его уста вложены такие слова: «Нигантхе (нескованный) окружен барьером четырех ограничений. Как он окружен? Он практикует воздержание по отношению к воде, избегает грехов, он очищается от них и обладает Ощущением, что избежал всех грехов. Окруженный, таким образом, четырьмя ограничениями, его ум очищен, сосредоточен и тверд»18.

Под именем Нигантхи Натапутты современникам был известен Махавира (победитель, великий герой) — основатель джайнизма. Однако речь, приписываемая ему, не совсем адекватно воспроизводит четыре заповеди джайнизма: воздержание от убийства, воровства, прелюбодеяния и лжи, хотя, по мнению Б. Баруа, «не содержит ничего враждебного им»19. Немецкий индолог Г. Якоби полагал, что эта речь могла принадлежать Паршве, главе общины аскетов, в которой Махавира провел много лет, прежде чем основал собственную 20. Аскетические принципы, которые проповедовал Паршва, получили у Махавиры дополнительное философское обоснование.

Центральное место в джайнском учении принадлежит представлению о карме, которая трактуется как некая тонкая субстанция (род кармического вещества), пронизывающая человеческие души. Освобождение же от сансары представляется джайнам как «очищение» души от загрязненности этим кармическим веществом. Махавира называл свое учение «криям» или «криявада»— деяние или учение о деяниях. Как и «ортодоксальные» учителя, он осуждал «акриявадинов» (отрицающих моральную действенность кармы) за «нигилизм» в области морали: «Эти (нигилисты) не могут сказать вам, какое действие благое, а какое греховное, какое добродетельное, а какое нет, какое хорошо сделано, а какое плохо, кто достигнет совершенства, а кто не достигнет… они погрязли в чувственных удовольствиях, им грозит страшная участь попасть в один из адов или в следующем рождении быть слепыми, глухими или немыми»21.