Орел в небе - Смит Уилбур - Страница 23

– Не думала, что ты такой красавец, – сказала она, и Дебра вздрогнула, увидев выражение глаз Дэвида. – Не люблю красоту. Она часто обманчива или вообще шелуха. Обычно за ней скрывается что-то злое, как за смертоносной красотой кобры. Или она как конфетный фантик, – под ней сладкая оболочка и пустая сердцевина. – Художница потрясла густо облитыми лаком локонами парика и продолжала разглядывать Дэвида маленькими проницательными глазками. – Нет, я предпочитаю красоте безобразие.

Дэвид улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой.

– Да, – согласился он, – посмотрев твои работы, а потом встретившись с тобой, я могу с этим согласиться.

Она хрипло рассмеялась и снова сунула окурок в рот. "Ну, по крайней мере ясно, что перед нами не шоколадный солдатик". Большой сильной рукой она обняла Дэвида за плечи и повела навстречу обществу.

Присутствовало больше десяти человек, все интеллектуалы: художники, писатели, преподаватели университета, журналисты, и Дэвид ограничился тем, что сидел рядом с Деброй на солнце, наслаждался пивом и прислушивался к разговору. Но Элла не оставила его надолго в покое, и когда они сели под открытым небом за обед, достойный Гаргантюа, – холодная рыба, домашняя птица, – снова набросилась на него.

– Ваше военное искусство и ваши пристрастия, ваша напыщенность и побрякушки... Чума на них, вот что я вам скажу, пусть сгниют ваш патриотизм, ваша храбрость, ваше бесстрашие и ваша рыцарская доблесть. Это все внешнее, предлог для того, чтобы усеивать землю падалью.

– Интересно, ты бы осталась при этом мнении, если бы тебя изнасиловал взвод сирийцев? – вызывающе спросил Дэвид.

– Мой мальчик, в наши дни мне так трудно найти любовника, что я бы благодарила небо за такую удачу. – Она оглушительно расхохоталась, и ее парик съехал набекрень. Поправив его, Элла снова бросилась в атаку. – Ваша мужская напыщенность, эгоистическое высокомерие! Для тебя эта женщина, – она ткнула ножкой индейки в Дебру, – лишь вместилище для спермы. Тебе плевать, что перед ней огромное будущее, что в ней росток великого писательского дара. Нет, для тебя она только удобство, возможность...

Дебра вмешалась:

– Довольно, я не хотела бы публично обсуждать особенности своей спальни, – и Элла, воинственно блестя глазами, обрушилась на нее.

– Твой дар нельзя зарыть в землю! Ты за него в долгу перед человечеством. Ты обязана развивать свой талант, дать ему возможность расти и расцветать, плодоносить. – Элла пользовалась ножкой индейки как судейским молотком, стуча ею по краю тарелки, чтобы заглушить возражения Дебры. – Написала ли ты хоть слово с тех пор, как допустила к сердцу этого молодого Марса? Что с романом, который мы обсуждали на этой самой террасе год назад? Животная страсть заглушила все остальное? Неужели вопль твоих яичников...

– Прекрати, Элла! – Теперь Дебра рассердилась, щеки ее раскраснелись, брови нахмурились.

– Да! Да! – Элла отбросила кость и шумно облизала пальцы. – Тебе должно быть стыдно, ты должна сердиться на себя...

– Черт тебя побери! – крикнула Дебра.

– Согласна – но он заберет и тебя, если ты не будешь писать. Пиши, женщина, пиши! – Она уселась поудобнее, и плетеное кресло протестующе заскрипело. – Ну ладно, айда купаться. Дэвид еще не видел меня в бикини. Посмотрит ли он после этого на свою тощую девчонку?

Вечером они уехали в Иерусалим, загорев на солнце, и хотя сиденья "мерседеса" не предназначались для любовников, Дебра умудрилась прижаться к Дэвиду.

– Ты знаешь, она права, – нарушил он удовлетворенное молчание. – Ты должна писать, Деб.

– О, я буду, – легко ответила она.

– Когда? – настаивал он, и, чтобы отвлечь его, она прижалась теснее.

– Как-нибудь, – ответила она, удобнее укладывая свою темную голову ему на плечо.

– Как-нибудь, – передразнил он ее.

– Не понукай меня, Морган. – Она уже засыпала.

– Перестань уклоняться от ответа. – Свободной рукой он погладил ее волосы. – И не спи, когда я с тобой разговариваю.

– Дэвид, дорогой, перед нами вся жизнь – и даже больше, – прошептала она. – Ты сделал меня бессмертной. Мы с тобой будем жить тысячу лет, и для всего найдется время.

Возможно, темные боги услышали ее слова, переглянулись и сардонически усмехнулись.

В субботу Джо и Ханна пришли в дом на улице Малик, и после обеда было решено совершить восхождение на гору Сион за долиной. Они вступили в лабиринт коридоров, ведущих к могиле Давида, увешанный великолепными вышитыми тканями, изображениями короны и покровами Торы. Отсюда всего несколько шагов до комнаты, где – в этом самом здании – происходила тайная вечеря Христа, так тесно переплелись в этой крепости традиции иудаизма и христианства.

Потом они через врата Сиона вступили в старый город и вдоль стены прошли к центру иудаизма. Скошенная в манере Иродовых времен стена – все, что осталось от знаменитого второго храма Ирода, уничтоженного две тысячи лет назад римлянами.

У входа их обыскали, и они присоединились к потоку верующих, стремящемуся к стене. У Стены плача они долго стояли в молчании. Дэвид снова ощутил, как возрождается в нем расовая память, ощутил душевную пустоту, которую так хочется заполнить.

Молились, стоя лицом к стене; среди молящихся было много ортодоксов со свисающими на щеки пейсами; хасиды раскачивались в религиозном экстазе. В закрытом помещении справа молились женщины.

Наконец Джо заговорил, в его голосе звучало легкое замешательство.

– Я, наверно, тоже пойду помолюсь.

– Да, – согласилась Ханна. – Пойдешь со мной, Дебра?

– Минутку. – Дебра достала что-то из сумочки. – Я сделала это тебе для свадьбы, – сказала она. – Но надевай сейчас.

Это была ермолка, вышитая молитвенная шапочка из атласа.

– Иди с Джо, – сказала Дебра. – Он покажет тебе, что делать.

Девушки направились в женское помещение, а Дэвид надел ермолку и вслед за Джо пошел к стене.

К ним подошел служитель – шамаш, старик с длинной серебряной бородой, и привязал к правой руке Дэвида маленький деревянный ящичек с частицей Торы.

– Твои слова лягут тебе на сердце и на душу, и ты свяжешь их правой рукой...

Потом он набросил на плечи Дэвиду талес, шерстяную шаль с кисточками, и повел к стене, и Дэвид вслед за шамашем начал повторять:

– Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один...

Голос его звучал все увереннее, он припоминал слова и смотрел на стену из массивных каменных блоков, которая возвышалась над ним. Тысячи верующих писали свои молитвы на обрывках бумаги и вкладывали в щели меж камнями; вокруг молились. Дэвиду показалось, что от этого святого места к небу восходит золотая дымка молитв.

Потом они по древним ступеням поднялись в еврейский квартал, и доброе чувство не покидало Дэвида, ему было приятно и тепло.

Вечером, когда они вместе сидели на террасе, пили пиво "голдстар" и щелкали семечки подсолнуха, разговор сам собой перешел на Бога и веру.

Джо сказал:

– Я израильтянин и еврей. Вначале моя страна, а только потом религия.

Но Дэвид помнил, с каким выражением молился Джо у Стены плача.

Они проговорили допоздна, и Дэвид все отчетливее видел свое огромное религиозное наследие.

– Я хотел бы больше узнать об этом, – сознался он. Дебра ничего не ответила, но когда собирала его в этот вечер на базу, положила на чистый мундир книгу Германа Воука "Это мой Бог".

Он прочел ее и, когда в следующий раз приехал на улицу Малик, попросил еще что-нибудь. Она подбирала ему книги, вначале на английском, потом на иврите – он все лучше овладевал языком. Не только религиозную литературу, но и книги по истории, исторические романы, и его интерес к древнему центру цивилизации, этому перекрестку культур и в течение трех тысяч лет полю битвы, все усиливался.

Он читал все, что она ему давала, от Иосифа Флавия до Леона Юриса.

Это рождало стремление самому увидеть и исследовать землю. И вот большую часть своего свободного времени они стали уделять исследованиям. Начали с крепости Ирода на вершине холма Масада, где зилоты убили друг друга, чтобы не подчиняться Риму, а там сошли с избитых туристских троп и занялись менее известными историческими местами.