Путь зла. Запад: матрица глобальной гегемонии - Ваджра Андрей - Страница 13

Однако подобное положение дел приводит к тому, что любой субъективно установленный закон, который всегда имеет определенную статичность (а любой закон является субъективно установленным), теряет свою значимость перед лицом объективных, динамичных, постоянно меняющихся требований среды, т.е. перед необходимостью получать наибольшую выгоду, как главного свидетельства адекватного соответствия среде. Поэтому рациональное, оптимальное действие, показателем которого становится уровень полученной пользы, оказывается более весомым, чем действие в соответствии с законом. От поступков в обход закона западного человека удерживает лишь карательная система государства.

Ренессансный человек — радикальный индивидуалист, свобода которого тождественна солипсизму. Это подтверждает и тезис Марсилио Фичино, что Бог создал мир, мысля самого себя, так как в нем способность существовать, мыслить и желать составляет одно целое.

Свобода ренессансного человека, в его собственном представлении, практически абсолютна, но эта свобода вечно алчущего хищника, неутомимо борющегося за жизненное пространство и блага мира. Именно поэтому он обладает мощной волей, гибким, адаптивным умом, несгибаемой целеустремленностью, ненасытной жаждой действия, а также неутомимостью, эгоизмом, беспринципностью, агрессивностью, жестокостью и жадностью.

Однако ни чем не сдерживаемая свобода человека Макиавелли (т.е. западного человека), направленная на реализацию собственной предметной жизнедеятельности, это одновременно и несвобода от тех потребностей и желаний, которые навязывают ему среда и первичные инстинкты. Кроме того, его свобода существует не сама по себе, а в противопоставлении другим свободам и божественной воле, которую можно рассматривать и как совокупность естественно осознанных личностью и свободно принятых ею императивов поведения. Западный человек в значительной мере способен преодолевать внешние препятствия, реализуя свою свободу практической, предметной жизнедеятельности, но эта свобода является лишь свободой неукоснительного исполнения требований среды и животных инстинктов, обуславливающих его мотивацию. Именно поэтому Макиавелли рассматривает человека как исключительно мерзкое существо, неустанно повторяя, что «люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость» [7, с. 113], что «учредителю республики и создателю ее законов необходимо заведомо считать всех людей злыми и предполагать, что они всегда проявят злобность своей души, едва лишь им представится к тому удобный случай» [7, с. 130].

Естественно, что и отношения между людьми он рассматривает как процесс реализации интересов каждого через ни чем не ограниченную практическую свободу жизнедеятельности, т.е. через непрекращающееся насилие, ложь, интриги, предательства и всевозможные преступления, где эгоизм одного человека противостоит эгоизму другого. А если кто–то каким–то образом и проявляет положительные человеческие качества, то лишь как элемент расчета, с целью получения практической выгоды. Естественно, что все это находило свое отражение в реальной жизни, яркими проявлениями которой становились люди типа Эццелиноде Романс или Чезаре Борджа.

В связи с этим Э. Фромм высказался следующим образом: «Возрождение было культурой не мелких торговцев или ремесленников, а богатых аристократов и бюргеров. <…> Они пользовались своей властью и богатством, чтобы выжать из жизни все радости до последней капли; но при этом им приходилось применять все средства, от психологических манипуляций до физических пыток, чтобы управлять массами и сдерживать конкурентов внутри собственного класса. Все человеческие отношения были отравлены этой смертельной борьбой за сохранение власти и богатства. Солидарность с собратьями или, по крайней мере, с членами своего класса сменилась циничным обособлением; другие люди рассматривались как «объекты» использования и манипуляций либо безжалостно уничтожались, если это способствовало достижению собственных целей. Индивид был охвачен страстным эгоцентризмом, ненасытной жаждой богатства и власти» [8, с. 49–50].

Идеологема «человека» эпохи Возрождения, наиболее четко сформулированная Н. Макиавелли, стала идейным прообразом западного обывателя XX века, а социально–политическая организация итальянских городов–государств была прообразом современных западных держав. Как писал Я. Буркхардт: «В них (итальянских городах. — Авт.) современный европейский дух государственности впервые нашел возможность свободно отдаться своим побуждениям; здесь часто проявлялся безграничный эгоизм в самых ужасающих своих чертах…» [5, с. 15].

Фактически тип итальянского торговцаXIV—XVстолетий становится духовно–психологической матрицей наиболее активной части представителей западной цивилизации (позднее модернизированной идеями и практикой протестантизма). И естественно, что жизнь рационального, прагматичного, целеустремленного, волевого, не брезгующего никакими средствами дельца подается позднее как эталон совершенства, как образец подражания для западного человека следующих веков.

Давая характеристику европейского предпринимателя времен Возрождения и Реформации, Люсьен Февр подчеркивал, что тот был «человеком стремительных решений, исключительной физической и духовной энергии, несравненной смелости и воли. Он должен был быть таким, иначе его ремесло раздавило бы его. Кроме того, устремленный только к наживе, он должен был добиваться ее любыми средствами, без чрезмерной щепетильности; чтобы оставаться честным и почитаться таковым, ему достаточно было соблюдать по отношению к другим купцам, особенно в финансовых обязательствах, основные правила своей профессии…» [9, с. 222]

ПРАВЯЩАЯ ОЛИГАРХИЯ ЕВРОПЫ: ДЕНЬГИ И ВЛАСТЬ

К XV веку (пик расцвета Возрождения) Италия представляла собой сложную систему политических, экономических и военных отношений между богатыми и влиятельными городами–государствами. При этом всю внутреннюю и внешнюю жизнь этих городов, жестким и тотальным образом, определяли влиятельные семьи торговцев и финансистов (торговые и банковские дома), которые естественным образом срослись с государственным аппаратом управления.

Особенность государственного устройства и техники управления ведущих итальянских полисов состояла в установлении патримониально–государственной тирании городских торгово–финансовых групп, распространявших свою власть на значительную территорию суши и моря. При этом большое значение имело поддержание между ними строгого баланса интересов. Естественно, что в таких условиях провозглашенная демократия была всего лишь своеобразной ширмой. Точнее, демократизм в итальянских городах–государствах не выходил за рамки узкого круга могущественных олигархов, о действительных политических целях которых городской плебс не имел никакого представления и деятельность которых держалась в строгом секрете. При этом привилегированные кланы были надежно изолированы от низших сословий, представляя собой яркий пример самоизолированной элиты.

В качестве примера можно рассмотреть Венецию — ведущее итальянское государство того времени. Если в начале своего существования ею практически единолично управляли дожи[30], то затем они становятся просто первыми лицами государства, ее официальными представителями. Начиная с 1268 года народ теряет право выбирать дожей, отныне это становится исключительной прерогативой правящей элиты — нобилей[31]. При этом сложная процедура голосования была построена таким образом, чтобы высшая должность в государстве не оказалась под единоличным контролем какого–то одного из финансово–политических кланов республики. Фактически вся демократическая система Венеции (как и другие возникшие после нее демократии Запада) становится механизмом, обеспечивающим баланс интересов правящих аристократических семейств, осуществлявших коллективное управление венецианской империей.