Собрание сочинений в 14 томах. Том 5 - Лондон Джек - Страница 3

Клоунам пришлось потом вытаскивать ножи, чтобы освободить инспектора. После этого стали поговаривать о том, что Де Виля надо остерегаться, и с его женой все были только вежливы, никто не осмеливался оказывать ей больших знаков внимания. А она была лукавая штучка и сама не прочь поразвлечься, да только все боялись Де Виля.

Но был в цирке один человек по имени Уоллес, так тот ничего не боялся. Он был укротителем львов, и у него был тот же самый номер с засовыванием головы в львиную пасть. Он мог бы засунуть свою голову в пасть любому льву, но предпочитал проделывать этот номер с Августом, огромным добродушным животным, на которого можно было всегда положиться.

Как я уже говорил, Уоллес (мы звали его «король Уоллес») не боялся ничего и никого на свете. Это был настоящий король. Я видел, как он, выпивши, на пари вошел в клетку к разозлившемуся льву и без всякой палки выбил из него дурь. Колотил его кулаком по носу, вот и все.

Мадам Де Виль…

Позади нас раздался рев, и укротитель леопардов спокойно обернулся. Там была перегороженная пополам клетка, и обезьяна, сидевшая в одном из отделений, просунула лапу сквозь решетку в другую клетку. Большой серый волк схватил ее за лапу и стал тянуть что было сил. Лапа растягивалась все больше и больше, словно она была из толстой резины, а другие обезьяны подняли страшный шум. Поблизости не было ни одного служителя, и укротитель леопардов, шагнув к клетке, резко ударил по волчьему носу легкой тросточкой, которая была у него в руке, потом, грустно улыбаясь, вернулся на место и завершил начатую фразу, будто его и не перебивали.

– …поглядывала на короля Уоллеса, король Уоллес поглядывал на нее, а Де Виль ходил с мрачным видом. Мы предупредили Уоллеса, но куда там… Он посмеялся над нами, как посмеялся однажды над Де Вилем, нахлобучив ему на голову, когда тот полез драться, ведро с клейстером.

Де Виль был тогда в хорошеньком состоянии (я помогал ему чиститься), но при этом и глазом не моргнул. И ни одной угрозы. Но я заметил в глазах его тот же огонь, который мне часто приходилось наблюдать в глазах у диких животных, и решил вмешаться не в свое дело и в последний раз предупредить Уоллеса. Тот рассмеялся, но после этого уже не так часто поглядывал в сторону мадам Де Виль.

Прошло несколько месяцев. Ничего не случилось, и я стал уже думать, что бояться нечего. В то время мы путешествовали по Западу и выступали во Фриско. Во время дневного представления, когда большой шатер заполнили женщины и дети, я отправился разыскивать шапитмейстера Реда Дэнни, который куда-то делся вместе с моим карманным ножом.

Проходя мимо одной из костюмерных палаток, я заглянул туда сквозь дырку в брезенте, надеясь увидеть Реда Дэнни. Его там не было, но зато прямо перед собой рядом с клеткой со львами я увидел короля Уоллеса уже в трико, ожидавшего своего выхода. Он с великим удовольствием наблюдал за ссорой двух воздушных гимнастов. Все, находившиеся в костюмерной палатке, глазели на ссорившихся, за исключением Де Виля, который, как я заметил, смотрел на Уоллеса с нескрываемой ненавистью. Уоллес и все остальные были слишком увлечены ссорой, чтобы обратить внимание на Де Виля и на то, что произошло.

Но я сквозь дыру в брезенте видел все. Де Виль вынул из кармана платок, как бы для того, чтобы стереть с лица пот (был жаркий день), и прошел за спиной у Уоллеса. Он не остановился, а только встряхнул платком и направился к выходу. На пороге он обернулся и бросил быстрый взгляд на Уоллеса. Этот взгляд встревожил меня, ибо я увидел в нем не только ненависть, но и торжество.

«Надо проследить за Де Вилем», – сказал я себе и вздохнул с облегчением, когда увидел, что он вышел из цирка, сел в трамвай и поехал к центру города. Спустя несколько минут я уже был в большом шатре, где нашел Реда Дэнни. На арене выступал король Уоллес, который привел зрителей в совершеннейший восторг. У него было скверное настроение, и он дразнил львов до тех пор, пока они все не стали рычать, все, кроме Августа, который был слишком толст, ленив и стар, чтобы приходить в раздражение из-за чего бы то ни было.

Наконец Уоллес щелкнул старого льва бичом по коленям и заставил его изготовиться для исполнения номера. Старый Август, добродушно моргая, открыл пасть, и Уоллес засунул туда свою голову. Потом челюсти сомкнулись, вот так…

На губах укротителя леопардов появилась приятная грустная улыбка, а в глазах отсутствующее выражение.

– И королю Уоллесу пришел конец, – продолжал он печальным, тихим голосом. – Когда паника улеглась, я улучил момент, наклонился и понюхал голову Уоллеса. И тут я чихнул.

– Это… это был?.. – спросил я, еле сдерживая нетерпение.

– Нюхательный табак, который Де Виль насыпал ему в волосы в костюмерной палатке. Старый Август и не помышлял убивать Уоллеса. Он только чихнул.

Местный колорит

(перевод Н. Емельяниковой)

– Не понимаю, почему бы вам не использовать свой огромный запас сведений, – сказал я ему, – тем более что, не в пример большинству, у вас есть дар выражать свои мысли. Ваш стиль…

– Подходит для газетных статей, – вежливо подсказал он.

– Ну да. Вы могли бы неплохо зарабатывать.

Он рассеянно сплел пальцы, пожал плечами и, видимо, не желая продолжать этот разговор, коротко ответил:

– Я пробовал. Невыгодное занятие. Вот, например, один раз мне заплатили, и статья была напечатана, – добавил он, помолчав. – Но после этого меня в награду засадили на два месяца в Хобо.

– Хобо? – переспросил я с недоумением.

– Да, Хобо. – Подыскивая слово для определения, он машинально скользил глазами по корешкам томов Спенсера[2] на полке. – Хобо, дорогой мой, это название тех камер в городских и окружных тюрьмах, где содержатся бродяги, пьяницы, нищие, мелкие нарушители закона и прочие подонки общества. Само слово это, «хобо», довольно красивое и имеет свою историю. «Hautbois» – вот как оно звучит по-французски. «Haut» означает «высокий», a «bois» – «дерево». В английском языке оно превратилось в «hautboy» – гобой, деревянный духовой инструмент высокого тона. Помните, как сказано у Шекспира в «Генрихе IV»:

Но – обратите внимание, как поразительно вдруг меняется значение слова – по другую сторону океана, в Нью-Йорке, «hautboy» – «хо-бой», как произносят англичане, становится прозвищем для ночных метельщиков улиц. Возможно, что в этом до известной степени выразилось презрение к бродячим певцам и музыкантам. Ведь ночной метельщик – это пария, жалкий, всеми презираемый человек, стоящий вне касты. И вот в своем следующем воплощении это слово – последовательно и логически – уже относится к бездомному американцу, бродяге. Но в то время как другие исказили лишь смысл слова, бродяга изуродовал и его форму, и «хо-бой» превратился в «хобо». И теперь громадные каменные и кирпичные камеры с двух- и трехъярусными нарами, куда закон имеет обыкновение заточать бродяг, называют «хобо». Любопытно, не правда ли?

Я сидел, слушал и в душе восхищался этим человеком с энциклопедическим умом, этим обыкновенным бродягой, Лейтом Клэй-Рэндолфом, который чувствовал себя у меня в кабинете как дома, очаровывал гостей, собиравшихся за моим скромным столом, затмевал меня блеском своего ума и изысканными манерами, тратил мои карманные деньги, курил мои лучшие сигары, выбирал себе галстуки я запонки из моего гардероба, проявляя при этом самый изощренный и требовательный вкус.

Он медленно подошел к книжным полкам и раскрыл книгу Лориа[3] «Экономические основы общества».

– Я люблю беседовать с вами, – сказал он. – Вы достаточно образованны, много читали, а ваше «экономическое толкование» истории, как вы это называете, – это было сказано с насмешкой, – помогает вам выработать философский взгляд на жизнь. Но ваши социологические теории страдают из-за отсутствия у вас практических знаний. Вот я знаком с литературой – извините меня– побольше, чем вы, но при этом знаю и жизнь. Я наблюдал ее в чистом виде, трогал руками, вкусил ее плоть и кровь и, будучи человеком мыслящим, не поддался ни страстям, ни предрассудкам. Все это необходимо для ясного понимания жизни, а как раз этого-то опыта вам и не хватает. А, вот по-настоящему интересное место. Послушайте!