Первое второе пришествие - Слаповский Алексей Иванович - Страница 22

– Ничего я не болтал, а намекнуть – уже можно, – сказал Никодимов.

– А про деньги? Деньги на храм? В самом деле? Может, это и правильно, но почему ты за него решил?

– На храм придется дать: проверить могут. Пятой части выручки хватит.

– Отдашь все, – сказал Петр. – Как обещано.

Он был слаб, но владел собой.

– Ладно, отдам все. Но учти, тебе при твоих нервных затратах усиленно питаться надо. На какие шиши, интересно?

– Отдашь все! – сказал Петр.

– Да отдам, отдам! – рассердился Вадим Никодимов – и соврал, отдал не все, но и не пятую часть, как намеревался. Треть отдал. Остальные припрятал. Для общего дела, между прочим. Ведь организация гастролей предстоит, да то, да се.

И еще два раза ему пришлось отстегивать треть – после двух последних в Сарайске выступлений. На этот раз уже сам Петр объявлял о решении отдать весь гонорар на храм.

Но ему было нехорошо.

Стыдно ему было.

Заигрался я, думал он. Никодимов, тот, слава Богу, не верит, но вот одна уже поверила. Опасные это дела. Страшные.

И страшнее всего, что в иные ночи он вдруг просыпается, словно услышав чей-то зов. Лежит с бьющимся сердцем, и, как змея искусительная, та самая, библейская, подползает мысль: а не Иисус ли я, в самом-то деле? Пусть я не знал этого о себе. Но ведь до поры до времени я и о способностях своих ничего не знал. Открыл мне их Иван Захарович – и я узнал про них. И чувствую такую силу, что даже страшно. Так и с этим: мог же я не знать, что – Иисус? А теперь – узнал! Ведь когда-то должен явиться он. Почему мы думаем, что обязательно с громом и молнией, со всякими знамениями? Придет тихо, незаметно, в любом месте. Вот и пришел – тихо, незаметно, в захолустном Полынске.

Нет, врешь! – тут же перебивал сам себя Петруша. Врешь, не чувствуешь себя Иисусом, надумал сам себе! Да и жутко, Господи! Ведь если он, не дай Бог, и в самом деле Иисус – как же жить тогда? Ведь надо жить так, чтобы… как?

Нет, нет, не Иисус, что и говорить! Мертвого не воскресил, тремя хлебами не накормил, по воде…

По воде!..

Дом Люсьен был на набережной. Рядом протекала река Волга, разливаясь тут широко: она водохранилищем тут была.

Петр осторожно, чтобы не разбудить Люсьен (она спала, широко раскрыв рот, показывая маленькие острые зубки), вылез из кровати. Постоял над ней. Люсьен дышала тяжело: застарелый гайморит. Чужих лечу, а о ближнем не позаботился, подумал Петр, провел рукой над лицом Люсьен, она чисто и ровно задышала носом, закрыла рот и улыбнулась.

Спи, тихо приказал ей Петр, оделся и пошел к реке.

Вокруг – никого.

Яснолуние.

Морозные звезды искрятся.

Жутко стало Петру – словно из укрытия он вышел беззащитным под очи того, кто видит все. Крамольным показалось задуманное.

Но я ведь как раз для того, чтобы доказать, что я не тот, мысленно оправдался он.

Он спустился к воле. Именно к воде, а не ко льду, хотя на дворе был декабрь (ведь довольно много времени прошло с тех пор, как он покинул Полынск). К воде – потому что здесь в реку впадала канализация, горячая вода исходила паром и пробивала себе дорогу во льду, образуя широкую и протяженную полынью.

Петр осторожно подошел к краю льда.

Подумал.

Разделся догола – чтобы, вынырнув, согреться сухой одеждой.

Решительно прыгнул в воду и чуть не закричал от ужаса: ноги его стояли на воде.

Он сделал шаг, другой – и понял.

Под ногами был бетонный причал, обычный причал, выступающий от берега на несколько метров и оказавшийся вровень со льдом, с водой. Вот по этому бетону он и идет, а сейчас – ухнет в воду.

И он ухнул, ахнул, ушел с головой, вынырнул, засмеялся от радости и быстренько полез вылезать, одеваться.

Побежал домой.

Люсьен встретила его в двери со свечой в руке. Она теперь не пользовалась дома электрическим освещением, считая его почему-то бесовским. Не включала телевизор. Лишь холодильнику позволяла работать от электричества: надо же кормить Петра свежими продуктами.

– Ты чего? – спросил Петр.

– Я видела.

– Что ты видела? Что я купался?

– Нет, купался ты потом. Когда понял, что я тебя вижу. Ведь ты понял? А до этого ты шел.

– Ничего я не шел!

– Ладно. Не хочешь говорить об этом – не говори, Господи!

– Не зови меня так! И Иисусом не зови! Чтобы не слышал больше, ясно? Я Петр Иванов! Поняла меня? Чтобы ни слова больше про это! Поняла?

– Поняла, Господи.

– Опять? В лобешник получить хочешь?

– Прости. Поняла, Петр.

– Вот и хорошо. Дай-ка водочки, застыл я.

– А тебе можно?

– Да почему нельзя-то? Почему?

– Я думала…

– Индюк тоже думал!

Она налила ему крохотную рюмочку. Петр рассердился, схватил бутылку и выпил ее всю из горлышка.

– Ясно? – спросил он.

– Ясно, – ответила Люсьен, понимая, что Иисус, как истинный Христос, не желает, чтобы вокруг его святости поднимали ажиотаж.

Он прав, подумала Люсьен.

Буду собакой ходить за ним, подумала она еще. А когда – через три года – его распнут, уйду в монастырь. Навсегда…

13

Вадим Никодимов объявил, что им предстоит турне по четырем крупнейшим городам Поволжья, пяти – Сибири, пяти – Центрального района, четырем – Юга; итого, будьте любезны, восемнадцать городов, по три дня в каждом, по два выступления в день.

– Ты с ума сошел! – сказала Люсьен, которая относилась к Никодимову со все возрастающей враждебностью. – Он устал. Он не хочет. Он что, звезда эстрадная, что ли?

Никодимов, словно щелкая орехи, ловко доказал, что не ехать никак нельзя:

Во-первых, везде уже афиши висят и билеты проданы.

Во-вторых (обращаясь к Петру), человек, имеющий такие способности, просто обязан их использовать, лечить болящих и утешать скорбящих. Ну, и проповедовать, само собой.

В-третьих, надо же Петру наконец мир посмотреть и себя показать. Что он видел?

– Я видел, – сказал Петр. – Я ездил. То есть летал. Когда в десантных войсках был, нас в разные места бросали. В виде учебы.

– Это не то, – сказал Никодимов.

Неизвестно, какой из перечисленных доводов более всего подействовал на Петра. Пожалуй, все три. Никодимов не обременил его совести, не назвал его при перечислении необходимых причин Христом, мягко обозначил: лечить людей. И действительно, интересно же посмотреть другие города. И действительно, билеты проданы.

Люсьен в это время отключилась, думала о своем.

Она думала: странно, право же, Иисус Христос – и десантные войска! Как-то ей дико все это казалось. Ей хотелось об этом расспросить Петра. А также о другом, например, как все происходило тогда, две тысячи лет назад? Нет, не потому, что не доверяла изложению Евангелия, но она была убеждена, что в нем, как и в других документальных книгах – и в фильмах, – изображено одно, может, даже и близкое к правде, а в самой жизни все-таки происходило другое – так, да не так. Ей хотелось все спросить, где был и что делал Иисус эти две тысячи лет. Ей хотелось спросить о будущей судьбе людей и своей собственной.

Но после того как Петр запретил называть себя Иисусом, она не смела касаться этих тем.

Никодимов с удовольствием избавился бы от нее, у него уже был расторопный администратор на посылках, было пятеро мальчиков охраны, но он понимал, что Люсьен – нужна. Пусть лучше Петр занимается ею, не отвлекаясь на красавиц, которые могут встретиться и уманить его, сбить с пути; график работы будет напряженным, не позволяющим тратить время и силы на амуры. Пусть красавицы видят, что Петр не один, это умерит пыл поклонниц и обожательниц, а что поклонницы и обожательницы будут домогаться Петра, Никодимов знал твердо – уже здесь, в Сарайске, ему пришлось отбиваться от них, в иных случаях – грехи наши невольные – принимая удар на себя.

И вот началось это турне. Заняло оно два месяца, но рассказывать о нем особо нечего, потому что все происходило одинаково, программа выступления сложилась стандартно. Никодимов говорит краткое вступительное слово, Петр демонстрирует свои способности исцелять порознь и оптом, Никодимов уводит его, обессилевшего, сообщает публике, что половина собранных средств пойдет на восстановление церкви в данном городе (таково было условие Петра), – и добавляет еще несколько туманных слов, что-де мы не знаем еще точно, с кем имеем дело, и так далее.