Самые страшные войска - Скутин Александр Витальевич - Страница 22

Обычно Юрась не позволял себе такого, но тут он решил использовать это как последний козырь.

– Ах, вот ты как заговорил! – взвизгнул Лось. – Вот уж не ожидал от кого, всегда считал тебя нормальным мужиком. Как же, дедушка Юрасик голос подал. Чего изволите, дедушка Советской Армии? Вам портянки постирать, или сосчитать, сколько дней до приказа осталось?

– Я изволю, чтобы ты сидел, и никуда не ходил, пока за нами не приедут. Доставай свой «Памир» десятилетней выдержки с военных складов округа и кури, трави анекдоты, мечтай о жизни на гражданке.

– Да не могу я сидеть и ждать, пойми ты! – заорал Лось. – Надо что-то делать!

И открыл дверь, пурга моментально ворвалась в кабину и выстудила её.

– Стой, сказал! – Юрась схватил Лося за телогрейку. Не разворачиваясь, Лось влепил водиле локтем меж глаз. Охнув, Юрась откинулся, а Лёха выскочил из кабины и пошёл по заметённой дороге, пробитой бульдозером меж высоких сугробов.

Водила выскочил за ним.

– Стоять, рядовой Шахов! Вернись, я приказываю!

– Сперва отсоси, не нагибаясь! – донеслось ему из темноты сквозь завывание пурги.

…

Ночь Юрась дремал в кабине, а может и день, кто его знает, эти полярные сумерки. Хорошо ещё, МАЗ стоял мордой к ветру и выхлоп назад уносило. А то можно было и угореть в кабине, прецеденты бывали.

Когда небо немного начало сереть, то есть к полудню, дизель начал чихать. Подняв кабину, слил воду с двигателя, чтобы не разморозить его. Пурга по-прежнему не утихала. Юрась сидел в кабине, боясь замёрзнуть и уснуть. Но сон не шёл, наоборот, дрожал от холода. Через какое-то, неопределённое время, ветер стих. С трудом разогнув окоченевшее тело, Юрась вылез из кабины, чтобы развести костёр в железном кузове самосвала. Соляра из бака до конца никогда не вырабатывается, на дне всегда остаётся литров пять, на растопку хватит. Водила наковырял под снегом обломанные сучья, на брошенных лесных делянках этого добра навалом, покидал в кузов, и поджёг их намоченной в соляре тряпкой. Так он просидел у огня ещё несколько часов. Сев по-турецки, Юрась думал, глядя на тлеющие угольки: «Чтобы ещё поджечь? Может, запаску? Или сразу весь МАЗ. А ещё лучше – поджечь Хапу, а нас по домам отпустить. На худой конец – перевести служить поближе к дому, на Украину».

Перед глазами возникли беленые украинские хаты с вишнёвыми и сливовыми деревьями под окнами. Гуси, купающиеся в ставке. Коровы, которых пастух с утра выгонял на пастбище. Обед в тракторной бригаде, густой борщ, ломтик сала на белом хлебе, огурцы и помидоры, нарезанные на газетке, перцовка из сельмага. На Юрася напало сладкое оцепенение, он не чувствовал холода, голода, перестали ныть болячки на руках. Именно в таком состоянии начинается замерзание. Но именно в этот момент к машине пробился бульдозер Т-100М с бульдозеристом Толей Муской за рычагами.

Развернув бульдозер на месте перед МАЗом, он заглянул в кабину и присвистнул:

– Оба-на! И этого тоже нет! С ума посходили, что ли?

Но потом заглянул в кузов:

– Ах вот ты где! Ты что, уже замерзать собрался? Ну, на это теперь не надейся.

– А-а… Это ты, молдаван, – пробормотал Юрась.

– Сам ты пула! Сто раз тебе говорил: не молдаван я, гагауз. Давай, просыпайся, помоги зацепить твой МАЗ на жёсткий буксир, на Хапу поедем.

– А разве она не сгорела?

– Чего!? – обалдел Толя.

– Ничего, – встряхнулся Юрась, – это я так… Где Лось?

– Не дошёл. Увидишь, – помрачнел бульдозерист.

Возле моста через речку Ухтинку они остановились. Толя выскочил из бульдозера и махнул Юрасю – иди сюда.

– Чего?

– Вот, смотри, – кивнул в подсад Толик.

На снегу лежал солдатский сапог с торчащей из него обглоданной костью. Лёха валенок не признавал, ходил всегда в кирзачах.

– Крови нет, волки его уже замёрзшего глодали.

– Значит, не заблудился Лось, просто не дошёл, – добавил Юрась.

– Что делать-то с ногой будем, может, в кузов забросим и на Хапу отвезём, командирам покажем?

– Давай.

…

Через два месяца.

Юрась стоял с МАЗом на ремонте в боксе, менял радиатор. Пол бокса был покатый в сторону ворот. Просто выстроили стены на небольшом уклоне, нивелировать грунт никому не хотелось. Даже обоснование этому нашли – чтобы в случае пожара машины можно было легко из бокса выкатить.

Рядом с МАЗом чинилась шишига-водовозка. Когда Юрась пошёл из бокса на улицу, сзади вдруг раздался вопль Васи Кубина:

– Шухер!

Юрась оглянулся. ГАЗ-66, перекатив через подложенный камешек покатился к воротам, перед которыми он стоял. Уроды, даже на скорость не поставили, а ручник, понятно, не работает. Юрась тупо уставился в радиатор приближающейся шишиги.

– Тикай! Юрась, тикай!

Но Юрась смотрел на катящуюся к нему машину с тупым оцепенением и вовсе не хотел тикать.

С ходу шишига врезалась ему в грудь, переехала его, распахнула ворота и выкатилась на улицу.

…

Смерть человек не наступает сразу с остановкой сердца, сознание какое-то время ещё живёт в его мозгу. В нём, лишенном кровоснабжения, возникают самые причудливые картины. Угасающим сознанием Юрась увидел всё со стороны: себя, лежащего у ворот бокса, прибежавших солдат. Затем перед ним возникла картина: он увидел, как солдаты его роты грузят в ЗИЛ-157 тяжёлый оцинкованный ящик, на котором было написано:

«Харченко Юрий Богданович. Украинская ССР, Черниговская обл., Мало-Девицкий р-н, с. Обичево».

Потом он увидел длинный тоннель в конце которого светилось ослепительно красивое зелёное сияние. Он летел по этому тоннелю долго, пока не увидел обычный сад с яблонями. Под яблоней за столом сидел Лёха в телогрейке и х/б, приветливо улыбаясь Юрасю и неловко пряча под себя обглоданный обрубок ноги. Белые лепестки падали на неструганные доски столешницы.

– Лось, это я – Юрась! Я пришёл просить у тебя прощения, за то, что не удержал тебя тогда. Прости меня, Лёха, прости, братан.

Ничего не сказал ему Лёха, только смотрел добрыми понимающими глазами. И перед тем, как померкло сознание навсегда, Юрась с облегчением понял без слов – прощён.