Самые страшные войска - Скутин Александр Витальевич - Страница 21

– Воин!

– Ну?

– Хрен гну! Ты сейчас в карьер?

– Не, блин, на дискотеку! Конечно, в карьер, мне ещё один рейс остался, последний.

– Разворачивайся, поедешь порожняком на прошлогодний зимник. Там закончилась отгрузка леса и надо забрать оператора. Да пошустрее, метель начинается, потом его вообще не вывезти будет.

– А фиг ли он с последним лесовозом не уехал?

– Вот у него и спросишь, почему последний, 16-й лесовоз без него уехал. Дуй на зимник, забери оператора и прямо на Хапу, ужин вам оставят.

Вот с этого вечернего разговора в лесу между ротным и водилой Юрасем всё и началось. Впрочем, вечер это был или день – не поймёшь, полярная ночь в разгаре, темно почти круглые сутки, только в полдень небо чуть сереет.

Юрась осторожно развернул свой МАЗ на узкой заснеженной лежнёвке и пометелил в обратном направлении. МАЗ-самосвал – неплохая машина, мощная, надёжная. Но порожняком на заснеженной дороге совершенно неуправляемая. Основной вес приходится на переднюю ось, там и кабина с водителем, и дизель. А ненагруженные задние колёса беспомощно вращаются вхолостую на укатанном снегу. С гружённым самосвалом управляться немного полегче, а вот вождение с пустым кузовом по снегу и гололёду превращается в фигурное катание с непрерывными выводами из начинающихся заносов.

Так что рейс порожняком был сейчас совсем не в кайф. И какого хрена оператор с лесовозом не уехал? А пурга, похоже, начинается нешуточная, успеть бы вернуться раньше, чем дорогу переметёт. О том, что будет, если не успеешь, думать не хотелось. До поворота на вахту пришлось ехать по той же дороге, что и гружённые самосвалы. Юрась довольно быстро нагнал один из них. Хоть бы это был не Халавка, подумал он. Увы, это был именно Халавка, умирающий водитель, как его называли в дурколонне (дорожно-строительной). Мало того, что Халавка вообще очень медленно ездил («умирал за рулём»), так у него ещё был старый МАЗ-503 с пониженным рядом скоростей. Если Халавка ехал на третьей передаче, Юрасю, чтоб не наехать сзади, пришлось включать вторую. Когда «умирающий» включал вторую передачу, приходилось переходить на первую, чтобы выдерживать одинаковую скорость. А когда Халавка сам перешёл на первую, Юрась поставил рычаг скоростей в нейтраль и остановился:

– Пиздец, у меня такой передачи нету!

Наконец, МАЗ с «умирающим» свернул налево, к вахте. Юрась прибавил газу и рванул прямо, мимо кладбища брошенных тракторов-сороковок, к зимнику.

Через полчаса он добрался до зимника. У штабелей вытрелеванных стволов, хлыстов, стоял челюстной погрузчик ПЛ-1 с опущенными на снег захватами, рядом у костерка сидел ростовец Лёха по кличке Лось – оператор погрузчика и внимательно смотрел на дорогу.

Увидев МАЗ и узнав Юрася, Лось выплюнул чинарик и стал приплясывать:

– Ур-ра-а! Живём! – и сразу полез в кабину.

Юрась, почти не останавливаясь, развернул машину и погнал обратно, метель всё усиливалась.

– Ты чего не уехал с последним лесовозом? – спросил он оператора.

– Так гражданский с лесовоза сказал, что после него скоро ещё один приедет, он меня и заберёт.

– Наколол тебя гражданский. Ротный увидел, что он уехал один и меня за тобой послал.

– Вот сука! – изумился Лёха. – Ну, приедет этот пидор гнойный ко мне ещё на погрузку. И ребятам передам, что он такой козёл, отыграются на нём.

Вообще-то Лёха был прав, бросать в лесу людей было у нас не принято. Если о ком-то пройдёт слух, что бросил человека одного – он будет об этом долго и горько жалеть. А может и недолго, в лесу всякое случается, закон – тайга, медведь – прокурор. Военные блюли лесной кодекс свято, а вот среди вольнонаёмных, приехавших на Север за длинным рублём, иногда, редко, гниды попадались.

Тем временем пурга разыгралась во всю. Дороги почти не было видно, свет фар упирался в крутящиеся снежные вихри. Юрась включил дальний свет, но стало ещё хуже – перед глазами сплошная слепящая белизна, и он перешёл обратно на ближний.

– Как ты дорогу видишь в этом бардаке? Ни черта ж не видно, – крикнул, перекрывая рёв дизеля, Лось. Практически все МАЗы в лесу ездили без глушителей.

– Наощупь, – отрезал Юрась, отвлекаться ему было некогда. Колёса через рулевые тяги передавали толчки от неровностей дороги на руль, гидроусилитель немного смягчал их. Это создавало на руле так называемое «чувство дороги». Как только толчки с одной из сторон пропадали, Юрась немного поворачивал баранку в другую сторону, на середину дороги. Но вот баранка вдруг стала мягкой и податливой, словно передние колёса въехали во что-то вязкое. И почти сразу же МАЗ забуксовал и остановился.

Вылезли, осмотрелись. Так и есть – дорогу перемело.

– От зараза, не успели, а! Юрась, давай назад и снова вперёд, в раскачку. Может, выберемся?

– Может, да что толку? Ты пройди вперёд, посмотри, что делается.

Прошлись по дороге – впереди уже намело полуметровые сугробы, а пурга только усиливалась. Вернулись в тёплую кабину отогреться.

– Кранты, забурились, – резюмировал Юрась. – Будем чахнуть тут, как умирающие лебеди, пока за нами бульдозер не пришлют.

– А когда его пришлют? – спросил Лёха. Он служил только первый год, призвался в мае. Это была его первая зима на Севере.

– Может – завтра, может – послезавтра. В любом разе, только после того, как пурга утихнет. А соляры в баке только на ночь хватит.

– И это сидеть столько не жравши? А как соляра в МАЗе кончится, то замерзать будем? Да пошли пешком, тут километров двадцать осталось, часов за пять-шесть дойдём.

– Сиди, придурок. До Хапы ты не дойдёшь, или заблудишься, или замёрзнешь, – сказал Юрась, выключив фары.

– А в МАЗе не замёрзнешь, что ль, какая разница?

– А такая, тебя в машине найдут, и будет хотя бы что в оцинкованной посылке домой послать. А так и похоронить будет нечего.

– Не, на фиг, сиди тут, замерзай, пусть тебя посылают домой в цинке, а я в казарму хочу.

– Ты чо, сынок, обурел в корягу? – в голосе Юрася вдруг проснулись нотки дедовщинки. – Сказано тебе, салага: сиди и не рыпайся.