Самые страшные войска - Скутин Александр Витальевич - Страница 10

Например, мне ротный Чумак как-то пригрозил при всем строе:

– Смотри у меня, договоришься! Будешь лес не в Карелии, а в Сибири валить.

– Я сам родом из Сибири, вы меня Родиной не пугайте!

Рота чуть не попадала от смеха. Солдаты знали, что я всегда могу отмочить что-нибудь в этом духе. Так я ж его на х… не посылал. А за то, что я сказал, в тюрьму не сажают.

А теперь вот сижу в одиночке и гадаю – за что?

Официально мне не предъявляли никакого обвинения, не говорили, что против меня заведено дело. Значит не следствие, а дознание. Но и на допросы не вызывают, просто сижу в одиночке на узком пеньке, задница уже деревянная. Я не знал, что в это время в нашей роте вовсю трудился дознаватель – особист с Петрозаводска. Допрашивали всех командиров и солдат, с которыми я служил, каптер три раза переписывал мою характеристику.

Слух во время сидения обостряется невероятно. Слышно, о чем говорят губари в караулке, слышно как били арестованных в общей камере. Меня почему-то не трогали. Я не знал еще, что подследственных не бьют, если на то не было указаний. Только каждый заступающий наряд открывал двери в мою камеру и долго, с изумлением рассматривал меня:

– Вот этот? Неужели? А с виду такой невзрачный…

– В чем дело? – спрашивал я.

Но они лишь таинственно молчали. Я так и не узнал никогда, за что против меня завели дознание, в чем я обвинялся. Наверное, уже и не узнаю.

Кормили на губе совсем неплохо. Правда, сахар, масло и белый хлеб нам не доставался, съедали сами губари, но зато всего остального – от пуза! Так много и в роте не давали. И я пользуясь ситуацией, с аппетитом лопал все, что давали. В здоровом теле – здоровый аппетит! Много позже я узнал от губарей, что это и спасло меня. Мне специально давали есть побольше. Особист, сколько не копал, не набрал на меня достаточно материала для открытия уголовного дела. И когда ему доложили, что я в одиночке хорошо ем и сплю, он сказал начальнику губы:

– Раз хорошо ест и спит – значит совесть чиста!

А на третий день ко мне в камеру подсадили еще одного парня с нашей Хуаппы. Назову только его кличку – Лука. На губе не хватало места, поэтому в одиночки стали сажать по два, «прессовать».

Хоть друзьями мы не были, но были в хороших отношениях. Когда закрылись железные двери, я обнял его как брата – стосковался по людям, пока сидел в этом каменном мешке два на полтора метра. Усадил его, как гостя на пенек, а сам сел на порог камеры. Нары днем поднимаются на петлях к стене и приковываются замком. Губа не тюрьма, а воинское учреждение. А спать в армии разрешается только после отбоя.

И стал жадно расспрашивать Луку обо всем. Ну как там? Как рота, как ребята? Ты за что попал? Ах, ротного послал, ну его можно, козел тот еще. Про особиста я еще не знал. Мы говорили много, откровенно и дружески. И только вечером, после ужина, он спросил меня:

– А ты за что сидишь?

– Не знаю, приехали за мной в лес, забрали прямо с роты и посадили.

– Ну, не просто так ведь, что-то должно быть причиной?

– Не знаю, потом все равно сами объяснят.

Он помолчал, а потом сказал:

– Ну сам, как думаешь, что-нибудь есть за тобой? Вспомни как следует. Может, ты только думаешь, что они не знают, а они уже знают.

Я постарался скрыть изумление. Мать твою за ногу! Лука, да тебя подсадили ко мне! Это могло означать лишь одно – на меня недостаточно материала и они решили, чтобы я сам на себя дал им материал через наседку-Луку.

Тут бы мне и заткнутся сразу, как только я просек, что Лука – подсадной. Но природный авантюризм взыграл во мне. Я сделал заговорщицкий вид и, наклонившись к нему поближе, вполголоса заговорил:

– Ты прав. Было у меня одно дело. Помнишь, в прошлом году на вахте у Кис-реки на болоте нашли сбитый советский истребитель. (Действительный случай, потом уже после армии я по воспоминаниям определил его тип, это был довольно редкий для Красной Армии истребитель P-40 Kittyhawk, поставлялся из США по ленд-лизу, у нас его перевооружали 20-мм пушками ШВАК).

– Ну, помню, я тоже к нему ходил тогда.

– А помнишь, тогда все порастаскали снаряды от авиапушки, а наш особист их потом отбирал у солдат.

– Да, было, кого-то даже хотели посадить за хранение боеприпасов.

– Так вот, я только тебе, как родному. Я тоже припрятал с два десятка таких снарядов.

– Ну! Ты даешь, однако. И где же ты их спрятал?

– За ротным туалетом, от дальнего угла в двух шагах.

– Это где бочку с тухлой треской выкинули?

– Да, как раз под ней. Неглубоко, всего на полметра закопал. И вот, тогда ж белая ночь была, чую – кто-то смотрит на меня. Я оглянулся, но только успел увидеть, как какой-то солдат за угол казармы забежал. Вот я и думаю, что тот, кто видел, как я снаряды прячу, заложил меня, потому я и здесь.

А на следующий день меня вызвали к начальнику губы Медведчуку.

– Где снаряды от авиапушки?! – заорал он сходу.

– Какие снаряды?

– Ты мне тут ваньку не валяй! Наш караульный с наряда стоял под дверями вашей камеры и все слышал!

Это он так Луку маскирует, чтоб я не догадался, откуда дровишки. Ну, про караульного вы кому-нибудь поглупее расскажите. Я-то знаю, кто накапал.

Я не знал лишь, что всю ночь отделение губарей рыло землю под бочкой возле ротного туалета у нас на Хуаппе. Под утро их привезли обратно в Софпорог, злых и невыспавшихся. Если б я не был под следствием, быть бы мне жестоко битым.

– Товарищ старший лейтенант! Я не прятал никаких снарядов, и у меня их никогда не было. Я наврал Луке.

– Зачем? Ты что, долбанулся?

– По глупости. Детство в заднице играет. Знаете, как дети иногда любят прихвастнуть: у меня дома спрятан наган, а брат у меня в десанте, и сам я знаю каратэ. В общем, прихвастнул немного, для крутости. А оно вон как обернулось.

– Так ты не только Луку, ты и меня, офицера, обманул! Знаешь, что за это бывает?

– Простите, но вас я не обманывал. Вот вы меня спросили, и я вам говорю правду. Луку я обманул, правда. Но ведь он не офицер. Впрочем, я готов извиниться перед ним.

– Ладно, иди, посмотрим, что с тобой делать.

А потом меня перевели в 827 военно-строительный отряд в Архангельской области. И последние пять месяцев я служил там, в бараках бывшего лагпункта Соловецкого лагеря Особого назначения (СЛОН).