Гай Мэннеринг, или Астролог - Скотт Вальтер - Страница 40

Знаешь, Деласер, я часто думаю, что во мне сидит дух противоречия; он-то и толкает меня поступать во что бы то ни стало по-своему. Мне, например, было бы гораздо приятнее заставить этого заносчивого гордеца назвать свою дочь миссис Браун, чем просто жениться на ней с его согласия, если бы даже сам король разрешил мне принять имя и титул Мэннеринга и я мог бы стать наследником всех богатств полковника. Во всем этом есть только одно обстоятельство, которое тревожит меня. Джулия молода и мечтательна, мне не хотелось бы сознательно толкать ее на шаг, в котором она потом стала бы раскаиваться. Нет, я не хочу, чтобы она даже одним взглядом могла упрекнуть меня в том, что я обрек ее на нищенскую жизнь, и особенно, чтобы она сказала - а ведь бывает, что жены именно так и говорят потом своим мужьям, - что, если бы я дал ей время для размышления, она была бы рассудительнее и поступила иначе. Нет, Деласер, этого не должно быть. Мне эта мысль не дает покоя, потому что я уверен, что девушка, попавшая в положение Джулии, плохо представляет себе, на какую жертву она идет. Трудности она знает только на словах. И если она мечтает о любви в хижине, то это обязательно ferme огнее, хижина, приукрашенная поэзией или построенная в парке богатым помещиком. Она совсем не подготовлена к лишениям, связанным с жизнью в том настоящем швейцарском домике, о котором мы столько с ней говорили, и к трудностям, которые встанут на нашем пути еще до того, как мы достигнем этого тихого прибежища. Надо все это привести в ясность. Хоть красота Джулии и ее нежность ко мне безгранично тронули мое сердце, я хочу, чтобы она отдала себе полный отчет в своих поступках и хорошо знала, чем она жертвует ради меня.

Может быть, это самомнение с моей стороны, Деласер, - думать, что даже в этом случае она согласится стать моей; может быть, я чересчур тщеславен, полагая, что одних моих способностей и решимости посвятить жизнь ее счастью достаточно, чтобы вознаградить ее за все, чего она лишится? Или окажется, что роскошные туалеты и целый штат прислуги, светский образ жизни и привычка к частой смене впечатлений - все это будет значить для нее больше, чем тихое домашнее счастье и наша взаимная любовь? Я уж не говорю об ее отце - хорошие качества так странно сочетаются в нем с дурными, что последние сводят первые на нет, и если даже Джулия будет сожалеть о родном доме, то наряду с этим она будет и радоваться своему освобождению от отцовской опеки, и радость эта пересилит ее дочерние чувства. Пока что я не падаю духом. Я слишком много раз в жизни попадал в тяжелое положение, чтобы самонадеянно рассчитывать на успех. Вместе с тем я слишком много раз самым удивительным образом выкарабкивался из беды, чтобы сейчас предаваться отчаянию.

Жаль, что ты не видел этих мест. Здешние пейзажи, наверно, привели бы тебя в восторг; именно в этих краях я часто вспоминаю, как влюбленно ты описывал свою родину. Для меня главная прелесть всего, что я здесь вижу, - в новизне. Хоть я и родом, как мне говорили, из Шотландии, у меня остались одни только смутные воспоминания об ее холмах. Чувство пустоты, которое пробуждали в моей детской душе равнины острова Зеландии, как бы заглушило собою в памяти все виденное дотоле. Но как и те более давние воспоминания, так и само это чувство говорят уже о том, что в раннем детстве меня окружали горы и скалы и что, хоть я помню их только по контрасту с этим ощущением пустоты, когда я тщетно искал их вокруг взглядом, они оставили в моей душе неизгладимый след. Помню, что, когда мы проходили знаменитым Мизорским ущельем и оно почти всех поражало и страшило своей красотой и величием, у меня было к нему, пожалуй, такое же чувство как у тебя и у Камерона, у которых к восхищению этими дикими скалами примешивалась какая-то привязанность к ним, какие-то далекие, детские воспоминания. Несмотря на то, что я вырос в Голландии, голубая вершина горы мне кажется близким другом, а в звуках горных потоков чудится какая-то еще с детства знакомая песня. Нигде я с такой силой не испытывал этого чувства, как здесь, в этой стране скал и озер, и меня больше всего огорчает, что служба твоя мешает тебе бродить здесь сейчас со мной. Я пытался кое-что зарисовать, но неудачно, Дадли же, напротив, рисует чудесно, каждый штрих его будто мановение волшебного жезла. А я стараюсь, переправляю, и одно выходит слишком темным, другое слишком светлым, а все вместе никуда не годится. Надо побольше играть на флажолете; музыка - это единственное искусство, которое мне по плечу.

А ты знал, что у полковника Мэннеринга большие способности к рисованию? Наверно, нет, потому что гордость мешала ему показывать свои картины тем, кто у него в подчинении. Как бы то ни было, рисует он превосходно. Как только он и Джулия уехали из Мервин-холла, Дадли пригласили туда. Хозяину дома хотелось иметь целую серию пейзажей. Мэннеринг написал четыре первых, но неожиданный отъезд не дал ему закончить остальных. Дадли говорит, что ему редко приходилось видеть такое совершенство рисунка, хотя это были лишь наброски. К каждому из них было приложено по стихотворению. "Неужели и Саул среди пророков!" - скажешь ты [c128]. Подумай только: стихи полковника Мэннеринга! Но это так! Ему пришлось потратить столько же усилий, чтобы скрыть свои таланты, сколько иные тратят на то, чтобы их выставлять напоказ. Каким сдержанными нелюдимым человеком он был всегда! Он никогда не принимал участия в разговоре, интересном для всех. И как он был дружен с этим презренным Арчером, человеком во всех отношениях ниже его, и все это только потому, что Арчер был братом виконта Арчерфилда, небогатого шотландского пэра. Мне кажется, что, если бы Арчер не умер от ран, полученных им при схватке в Каддиборэме, он мог бы рассказать нам кое-что интересное о личности этого странного человека. Он говорил не раз: "Я вам расскажу нечто такое, что изменит ваше мнение о полковнике". Но преждевременная смерть помешала ему это сделать, и если, как это явствовало из некоторых его слов, он даже и чувствовал потребность признаться мне во всем, он умер раньше, чем успел осуществить свое намерение.

Пока стоят морозы, я хочу совершить еще одну прогулку по горам, и Дадли, который тоже неплохой ходок, пройдет вместе со мною часть пути. Мы расстанемся с ним на границе Камберленда. Он поедет потом в Мэри-бон, где он живет в мансарде и работает, по его словам, "для денег". Ни у кого жизнь не делится так резко на две части, говорит он, как у художника, если только он предан своему делу; половину жизни он проводит в том, что ищет сюжеты для своих картин, другую - в том, что копается в этих картинах с целью выставить что-нибудь напоказ разным светским любителям, которые встречают их оскорбительным равнодушием или, что еще хуже, - самодовольной критикой. "В летнее время, - говорит он, - я свободен, как дикий индеец, и наслаждаюсь привольной жизнью среди величественных красот природы; а зимой и весной я вынужден прозябать в жалкой каморке на чердаке и всячески подделываться под настроения и вкусы людей, которые совершенно равнодушны к искусству и смотрят на меня как на каторжника". Я обещал познакомить его с тобой, Деласер. Тебе понравятся его картины, а ему - твое чисто швейцарское пристрастие к горам и горным потокам.

Расставшись с Дадли, я отправлюсь в Шотландию; это, говорят, очень недалеко - надо только пройти по пустынным равнинам на север Камберленда. Я и пойду как раз этой дорогой, чтобы полковник мог укрепиться на своих позициях, прежде чем начнется моя рекогносцировка. Прощай, Деласер, теперь я тебе, вероятно, напишу, только когда буду в Шотландии.