Гай Мэннеринг, или Астролог - Скотт Вальтер - Страница 38

Наконец послышался топот лошадей и стук колес. Слуги, которые прибыли еще до этого, кинулись все в переднюю и выстроились в ряд, чтобы встретить своих господ с подобающей торжественностью и empressement. [t27] Люси, не привыкшую к обществу и не знавшую обычаев так называемого большого света, этот церемониал даже несколько смутил. Мак-Морлан направился к дверям встретить новых хозяев дома, и через несколько минут все были уже в гостиной.

Мэннеринг, приехавший, по обыкновению, верхом, вел свою дочь за руку. Это была девушка среднего роста, а может быть, даже чуть ниже, но прекрасно сложенная; глубокие, темные глаза и длинные черные волосы очень шли к ее живым выразительным чертам. На лице ее можно было прочесть и гордость, и застенчивость, какую-то легкую иронию, и прежде всего лукавство.

"Она мне совсем не нравится", - было первое, что подумала Люси. "Нет, пожалуй, все-таки нравится", - решила она вслед за этим.

По случаю холодной погоды мисс Мэннеринг была вся закутана в меха, полковник был в теплой шинели. Он поклонился миссис Мак-Морлан; его дочь присела перед ней, не утруждая себя, однако, слишком низким реверансом. Потом полковник подвел дочь к мисс Бертрам и, взяв Люси за руку, сказал дочери дружески и даже с отеческой лаской:

- Джулия, вот молодая леди, которую наши добрые друзья уговорили погостить у нас как можно дольше. Я буду счастлив, если ты сделаешь пребывание в Вудберне таким же приятным для мисс Бертрам, каким было для меня самого пребывание в Элленгауэне, когда я в первый раз приехал в эту страну.

Джулия кивнула головой и подала руку своей новой подруге. Тут Мэннеринг бросил взгляд на Домини, который с той самой минуты, когда полковник вошел в комнату, кланялся не переставая, неуклюже выставив ногу и сгибая спину подобно автомату, который повторяет одни и те же движения до тех пор, пока его не остановят.

- Вот приятель мой, мистер Сэмсон, познакомься, - сказал Мэннеринг, представив старого учителя дочери. Видя, что она улыбается, он укоризненно посмотрел на нее, хотя, казалось, и сам еле мог удержаться от улыбки. - Он займется моей библиотекой, как только книги прибудут сюда, и я думаю, что его обширные знания будут мне очень полезны.

- Ну разумеется, папенька, мы очень обязаны этому почтенному джентльмену, и если уж придерживаться учтивых выражений, то я должна сказать, что никогда не забуду того необыкновенного впечатления, которое он произвел на меня.

- Извините меня, мисс Бертрам, - поспешно добавила она, видя, как отец ее нахмурил брови, - мы долго были в дороге, мне надо сейчас пойти переодеться.

После этих слов все, за исключением Домини, разошлись по своим комнатам. О том, что нужно одеваться или раздеваться, он вспоминал только по утрам, когда вставал, или по вечерам, когда ложился спать. Он сразу же углубился в решение какой-то математической задачи и так и оставался в гостиной, пока все снова не собрались там, чтобы оттуда уже перейти в столовую.

Вечером Мэннеринг улучил минуту, чтобы поговорить с дочерью наедине.

- Ну, как тебе нравятся наши гости, Джулия?

- О, мисс Бертрам мне, конечно, нравится, но этот капеллан такое чудище, что, по-моему, ни один человек, глядя на него, не сможет удержаться от смеха.

- Пока он гостит у меня, Джулия, над ним никто не будет смеяться.

- Помилуйте, папенька, лакеи, и те не выдержат.

- В таком случае пусть снимают ливреи и тогда смеются себе на здоровье. Я глубоко уважаю мистера Сэмсона за его благонравие и чистосердечность.

- О, наверно, и за щедрость тоже, - весело сказала Джулия. - Он даже ложки до рта не донесет, чтобы не оделить супом всех соседей.

- Ты неисправима, Джулия, только помни, что своим неумеренным смехом ты можешь обидеть этого достойного человека или мисс Бертрам, которую это, пожалуй, заденет больше, чем его самого. Ну, а теперь покойной ночи. Помни только, что, хотя мистер Сэмсон и не одарен грацией, на свете есть немало вещей посмешнее, чем неловкость или простодушие.

Дня через два мистер и миссис Мак-Морлан, ласково распрощавшись с Люси Бертрам, уехали из Вудберна. В доме теперь все пришло в порядок. Молодые девушки и учились и развлекались вместе. Полковник Мэннеринг был просто поражен, увидев, что мисс Бертрам хорошо знает французский и итальянский языки благодаря стараниям того же Домини Сэмсона, трудолюбие которого помогло ему в свое время овладеть не только древними, но и новыми языками.

Музыки Люси, правда, почти не знала, но ее новая подруга начала теперь давать ей уроки игры на клавесине. Джулия же, в свою очередь, научилась у нее подолгу ходить пешком и ездить верхом, не обращая внимания на погоду. Мэннеринг заботливо подбирал им для вечерних чтений такие книги, которые доставляли им удовольствие и наряду с этим расширяли их кругозор. Он сам обычно читал им вслух, и, так как он был прекрасным чтецом, длинные зимние вечера пролетали незаметно.

Вскоре в Вудберне образовался целый кружок. Многие из соседей стали заезжать в гости к Мэннерингу, и в непродолжительное время он сумел свести более близкое знакомство с теми из них, кто ему больше был по душе. Особенно полюбился ему Чарлз Хейзлвуд, который был частым гостем Вудберна с согласия и одобрения своих родителей. "Кто знает, - думали они, - что могут повлечь за собой эти частые встречи". Красавица Джулия Мэннеринг прельщала их и своим благородством и богатством, которое ее отец привез из Индии. Ослепленные такой перспективой, они даже и не вспоминали о том, чего так боялись еще недавно: что горячая юношеская любовь Чарлза может обратиться на Люси Бертрам, у которой ничего не было, кроме хорошенького личика, знатного происхождения и доброго сердца. Мэннеринг был на этот счет осмотрителен. Он считал себя как бы опекуном мисс Бертрам и не находил нужным препятствовать ее встречам с молодым Хейзлвудом, для которого она, если только не думать о ее бедности, являлась во всех отношениях хорошей партией. Он, однако, незаметным образом ограничил их так, что они не давали молодому человеку возможности ни сделать ей предложение, ни даже объясниться с ней. Мэннеринг полагал, что Хейзлвуду следует сначала поездить по свету и повидать жизнь и что он пока еще слишком молод, чтобы решить самостоятельно вопрос, от которого зависит счастье его жизни.

В то время как эти чувства волновали остальных обитателей Вудберна, Домини Сэмсон с головой ушел в свое занятия и с увлечением разбирал библиотеку покойного епископа, прибывшую сюда из Ливерпуля морем, а потом привезенную в Вудберн на тридцати или сорока подводах.

Когда Сэмсон увидел на полу огромные ящики с книгами, которые ему надо было расставить по полкам, радость его была просто неописуема. Он скалил зубы как людоед, размахивал руками точно крыльями ветряной мельницы, кричал: "Удивительно!" так, что даже стекла звенели. Он говорил, что ему никогда не приходилось видеть такого множества книг, разве только в университетской библиотеке. Теперь же, когда ему поручили ведать этими сокровищами, он был одновременно и восхищен и горд: в его глазах это поднимало его до степени академического библиотекаря, должности, которая всегда казалась ему верхом блаженства. Восторг его едва ли не усилился, когда он бегло познакомился с содержанием книг. Некоторые из них, произведения изящной словесности, стихи, пьесы и мемуары, он, правда, сразу отбросил в сторону, пробормотав при этом: "Тьфу ты пропасть, вздор-то какой". Но большую часть библиотеки составляли книги более объемистые и совершенно иного характера. Покойный епископ был человеком глубоко начитанным; он собрал немало старинных книг, так хорошо описанных нашим современным поэтом:

Пергаментом одетый переплет,

И на застежках времени налет.

Столетьями лежавшие тома:

Старинный шрифт и красная кайма,

И корешок внушительный, упругий,

И золотые буквы в полукруге.

Книги по богословию и религиозной полемике, комментарии, писания святых отцов и проповеди, из которых одной хватило бы, пожалуй, на десяток нынешних, научные сочинения, как старые, так и современные, лучшие и редчайшие издания классиков - вот этими-то фолиантами, составлявшими библиотеку почтенного епископа, и упивался теперь Домини Сэмсон. Начав составлять каталог этих книг, он старался писать особенно красиво, с чрезвычайной тщательностью выводя каждую букву. Так мог стараться только юноша, который пишет своей возлюбленной письмо в день святого Валентина [c126]. Потом он осторожно ставил каждый том на отведенное для него место на полке. Мне вспоминается сейчас одна старая дама и то благоговение, с которым она каждый раз брала в руки старинную китайскую вазу. Но, несмотря на все его усердие, работа все же двигалась медленно. Стоя на лесенке, он иногда рассматривал какой-нибудь фолиант, и, даже не меняя неудобной позы, погружался в чтение, и предавался ему до тех пор, пока лакей не тянул его за рукав, чтобы дать ему знать, что обед уже на столе. Тогда он появлялся в столовой, запихивал себе в рот огромные куски мяса, отвечал наугад на задаваемые вопросы односложными "да" или "нет" и тут же спешил обратно в библиотеку, едва успев снять с себя салфетку, а иногда даже и с салфеткой, заткнутой за воротник наподобие детского нагрудника.