Кошмар с далекой планеты - Веркин Эдуард - Страница 15

– Пора идти, – сказал я. – Надо спешить. Я не хочу под тутошний дождь попасть… Вообще, лучше бы нам побежать.

Мы побежали. Еще километр. И какое же разочарование я испытал в конце этого километра!

– Ты говорила коттедж «Астра»…

Аврора молчала.

– Великий художник Деревянский живет в коттедже, – я улыбался. – Практически на вилле. Можно сказать, во дворце. Живет во дворце, творит во дворце…

Аврора вздохнула.

– Ну… – сказала она. – Художник… Видишь ли, тонкое восприятие мира…

Замолчала.

– Я понимаю, – кивнул я. – Все прекрасно понимаю, тонкое восприятие. Сезанн жил в канаве, Ван Гог отрезал себе уши…

– Ухо, – поправила Аврора.

– Ну да, Ван Гог отрезал себе ухо в канаве, оно понятно. А потом послал его Гогену по почте. Но это же не коттедж! Я хотел принять душ, съесть котлету по-киевски… Как ты думаешь, тут можно найти котлету по-киевски? В этом палаццо?

– Ну… Я не знаю…

Аврора пожала плечами. Я отметил, что за время нашего путешествия на голове у нее проклюнулись волосы. Такой синеватый пушок. Такой брутальный синеватый пушок. Смешно.

– А я знаю, – трагически сказал я. – Знаю. В конюшне не бывает котлет по-киевски.

Коттедж художника Деревянского был совсем не коттедж. Ферма. Нет, даже не ферма. Все-таки конюшня. Самодельная. Длинное приземистое здание, кое-как сложенное из корявых разнокалиберных бревен. Амбар. Рига. Блиндаж. Овощегноилище. С воротами, но без окон. На бревнах проросли свежие зеленые побеги, какая-то местная фасоль, со стручками, во всяком случае, может, съедобная.

И глина такая необычная, синяя в крапинку. В красную. Художественная такая глина. Я пригляделся и обнаружил, что крапинки эти не просто крапинки, а малинки. Настоящие малинки, как живые, только маленькие, в четверть размера, даже светятся изнутри будто, так и хочется съесть, я даже попробовал выковырнуть, не получилось. Вокруг строения тоже глина, бревна избушки ею обмазаны. Мне понравилось. Когда буду себе дом ставить, тоже такое сделаю, и чтобы в темноте еще светились.

Глина оказалась приятно вязкой, я просел в нее подошвами и выдрался с трудом, глина осталась на ботинках и вспыхивала красным, я решил ее не счищать, пусть.

– Интересно, почему он не развернул типовую виллу? – спросила Аврора.

– Странный вопрос, милочка, – я пнул стену амбара. – Даже неуместный. Какой же настоящий художник будет ставить себе типовое жилище? Он должен построить его сам, собственноручно. Как тот мост с крокодилом. Огнем и мечом, как говорится. То есть топором и долотом. Ты знаешь, Аврора, что такое долото?

– Знаю, – ответила Аврора. – Долото – это ты.

– А ты тогда стамеска, – огрызнулся я. – Стамеска Сон, враг мирового порядка. Что делать будем, Стамеска?

– Внутрь зайдем, Долото.

Я пнул ворота, и мы проникли в этот храм искусства, в этот сарай в стиле рококо, люблю я рококо, оно будит фантазию.

Внутри конюшня конюшню не очень напоминала, хотя устройство имела самое грубое. Честно говоря, я раньше никогда не бывал в помещениях, в которых с такой силой проявлялась бы первобытность. Нет, мы, конечно, реконструировали, но это все было как-то не так… А вот в коттедже Деревянского все как в Средних веках просто. Земляной пол, очаг из круглых камней, тренога с котлом, стол, вырезанный из большого куска дерева, стул, вырезанный из куска дерева поменьше. Койка из деревянных брусьев с какими-то шкурами. Или с сухим лапником, что-то такое. Страшное. Даже не страшное, а… Чужое. Дремучее. Нечеловеческое.

Под потолком на цепях квадратные брусья. Зачем-то.

Впрочем, художник – он и не совсем человек, я уже говорил, так сразу и не поймешь, что ему надо. Может, эти брусья ему в самую радость. Хотя имелось и кое-что тонкое. Флейта. Пылающая матовым серебром, с механическим усилителем, похожая на старинное фантастическое оружие.

– Хорошо, хоть не баян, – я кивнул на инструмент. – Устал я как-то от баянистов в последнее время.

Аврора не услышала, брезгливо вытянула мизинец в направлении лежбища, промычала:

– Это… это как…

– Нары, – ответил я. – Это называется нары.

– Да… Как он тут жил…

– Счастливо. Крыша есть, стены есть, огонек горит, что еще человеку для счастья надо? Только верная боевая подруга!

Я ткнул Аврору в бок, но она не поняла шутки, слишком потрясена была.

– Непонятно… – Она оглядывала берлогу по второму разу. – Непонятно совсем, где картины…

Никаких картин по стенам не наблюдалось.

– У меня имеется несколько вариантов, – сказал я. – Во-первых, он мог свои работы уничтожить.

– Как?

– Ну, ты сама ведь знаешь как. В огонь. Сидит, рисует-рисует, потом вдруг бах – и творческий кризис! Коллапс даже. Он хватает все свои шедевры – и варит на них суп. Уху. Или харчо, допустим. Но не ест, а с утеса выплескивает, как Гоголь. Во-вторых, и наиболее вероятных, он просто так ничего и не нарисовал. То есть не написал. Сидел себе, смотрел на деревья, на гребни волн. И ничего не делал. Или ногти грыз на ногах, художники – они ведь все йоги. В-третьих, он мог сорваться отсюда заранее.

– Что?

– Заранее. Знаешь, какой у художников нюх?

Я понюхал воздух.

– Зверский у них нюх, – сказал я. – Чуют все. Вот ты знаешь, что все до одного художники, плывшие на «Титанике», спаслись?

– На чем плывшие? – не поняла Аврора.

– На «Титанике». Хотя не важно, это гордое имя тебе ничего не говорит… Так вот, все художники спаслись. Они заранее почувствовали, что корабль идет ко дну и дружно заняли места в шлюпках. Не сомневаюсь, что Деревягин…

– Деревянский, – поправила Аврора.

– Ну да, Деревянский. Не сомневаюсь, что он удрал. Одним из первых. Еще до того, как эти твари размотали Монмартр. Ну, или после. Может, он сам заразился…

– Да…

– Вот тебе и да. Что теперь?

– Теперь…

Аврора выглянула наружу.

– Теперь, кажется, дождь.

И ударил дождь.

Глава 8

Деревянский

Дождь по крыше. Крупный, капли, как клюква. Хорошо хоть крыша крепкая, из толстых досок, наверное, Деревянский их сам выстругивал из древесин местных пород. Хорошо держали удар. Капало только в одном месте, но я думаю, дыра там была проделана нарочно – потому что тоненькая струйка наполняла большую пластиковую бочку. Этакий самодельный водопровод, умно придумано, ничего не скажешь – дождик льет и сам запасы воды пополняет.

Спать от этой капели здорово хотелось. И от тепла – в очаге удалось развести огонь, и приятный жар распространился по коттеджу «Астра». Я лежал возле очага, курил мысленную трубку, вызывающе сушил носки и в очередной раз размышлял о превратностях судьбы любого великого человека. Вообще-то мне хотелось поразмышлять на свою излюбленную тему – о своем Предназначенье и своей роли в судьбах земной цивилизации, однако опасался уснуть и выдать свои тайны Авроре.

Аврора глядела на дымящиеся носки с неодобрением, сама же зачем-то – есть, что ли, будет? – пекла над жаром некрупную луковицу, насаженную на длинный прут. Периодически бросала на меня быстрые взгляды, ожидала, когда я отключусь. Чтобы этого не произошло, я решил немного поругаться.

– Вот ты, Аврора, выдернула прут из корзины, а это называется вандализмом, – сказал я.

– С чего это?

– Эта корзина – совсем не корзина. Это же объект искусства! Артефакт. Можно сказать, произведение! Художник Деревянский плел эту корзину в диких муках творчества! Он не спал ночей! Питался луком – сначала печеным, а потом, по мере вхождения в творческий экстаз, и сырым! Он вкладывал в эту корзину душу! Может, это лучшая его работа! Может, в переплетениях этих лоз зашифрованы тайные культурные коды! А ты на ней лук печешь. Ай-ай-ай!

Аврора с интересом поглядела на прут.

– Не, – сказала она после минутного раздумья. – Корзина как корзина. В такой… картошку хранят.

– Про Пиросмани тоже так говорили – «вывеска как вывеска»! А теперь говорят не вывеска, теперь говорят классика! Теперь говорят – шедевр.