Владимир - Скляренко Семен Дмитриевич - Страница 67

Что же случилось с ним? Рогнеда никогда не видела Юлии, но слыхала о ее красоте: здесь, на Горе, все говорили об этом. Что же удивительного в том, что князь Владимир не устоял перед Юлией, ведь он молодой, сильный, красивый, знал Рогнеду одну только ночь, уехал в Киев, не видел ее долго, долго… Конечно, он встретил Юлию, наступил час, может быть, одна только ночь, которые затуманили и победили его разум, заставили забыть стыд и честь…

Но что же произошло после того? Почему Владимир, полюбив Юлию, и как раз когда она была непраздна, пишет ей, Рогнеде, любовную грамоту, почему, именно когда Рогнеда должна была приехать в Киев, княгиня Юлия покидает Гору и уезжает из Киева, почему, наконец, князь Владимир встречает Рогнеду с сыном ласково и нежно и только потом, услыхав среди ночи крик младенца, становится беспокойным, встревоженным?

Княгиня Рогнеда понимала, что Владимир за это время много передумал и пережил, нелегко далась ему кратковременная любовь к Юлии, не такой, как он думал, оказалась обольстительница-княгиня. Тяжкой была для него расплата за свой грех, но он выстоял, все преодолел. Княгиня Юлия никогда не вернется в Киев, на Горе живет и будет жить сын токмо Ярополка… Ревность постепенно отступала, ей было очень больно, обида тяготила душу, но она все-таки жалела Владимира, потому что любила, а значит, и прощала его.

Рогнеда ни единым словом не проговорилась Владимиру о своих муках и страданиях, любовь и гордость не позволили ей этого. Но она не могла больше видеть в тереме коварную предательницу-ключницу, хотя та после разговора с ней стала льстивой, послушной, покорной.

И потому в один из ближайших дней Рогнеда открыто сказала князю Владимиру:

— Мне, муж мой, не нравится ключница наша Пракседа.

— Она нечестна, берет что-нибудь из клетей? — сразу вспыхнул князь Владимир.

— О нет, — сурово ответила Рогнеда. — Пракседа не из тех ключниц, что крадут кожу и сало, она злой свидетель нашей жизни и способна очернить княжью славу и честь.

Князь Владимир посмотрел на лицо Рогнеды. Оно было залито багряным светом вечерней зари, но оставалось, не смотря на это, страшно бледным. Владимир, должно быть, понял, на что намекает княгиня.

— Хорошо! — тихо промолвил он. — Я с юных лет не люблю эту женщину, она причинила много зла матери моей Малуше и заняла ее место. И она не любит меня, я терпел ее, потому что поставила Пракседу бабка Ольга, а я не хотел нарушать ее слово. Но теперь я согласен с тобой — она злой свидетель нашей жизни, не стоит оставлять ее в тереме.

Утром после еды, когда в трапезной оставались только княгиня и Пракседа, князь Владимир сделал ключнице знак подойти к столу, пристально посмотрел на нее, потом сказал:

— Ты много лет хорошо служила бабке моей княгине Ольге, отцу моему князю Святославу, хорошо служишь и нам… Но ты уже стара и немощна, ключница, и мне тебя очень жаль. Трудно тебе управляться тут, в трапезной, в тереме, ненароком можешь что-нибудь забыть, перепутать…

Она упала на колени, смотрела на князя Владимира широко открытыми глазами, из которых катились слезы.

— Не плачь, ключница, — сурово продолжал князь Владимир. — За твою службу пожалую тебя, дам тебе золото в Будутине-веси, там будешь доживать свой век.

В эту ночь княгиня Рогнеда сказала Владимиру:

— Я долго думала о сыне Ярополка. Почему он живет не тут, а в другом тереме, в саду? Ведь он — княжье чадо, ты помирился с его отцом. Святополк есть и будет княжичем.

— Так, — вздохнул он, — Святополк есть и будет княжичем, когда-нибудь он станет и князем.

Рогнеда долго молчала.

— Вот я и думаю, — послышался в темноте ее голос. — Негоже ему расти в саду, он должен быть с нашим сыном здесь, в тереме. Ты согласен, Владимир?

На южной стороне неба прочертила огненный след и угасла звезда.

— Спасибо тебе, Рогнеда! — отозвался Владимир.

Клекочут высоко в небе, оглядывая землю от края до края, орлы, длинными темными тучами с шумом-криком понеслись над полем вороны, — рано на рассвете выходит из города Киева рать князя Владимира.

То было могучее, грозное воинство. Далеко в поле, рассыпавшись широким полукругом, ехала по буеракам, от кургана к кургану, на низкорослых, но выносливых конях передовая стража. Впереди войска под разноцветными стягами, на резвых конях, в позолоченных и серебряных доспехах, с яркими еловдами[191] на островерхих шлемах, в мелкокованых кольчугах, величаво и стройно ехала старшая дружина. А уж вслед за ней — куда ни кинь оком — на конях, пешим строем, на возах, запряженных круторогими огромными волами, вздымая высокие столбы рыжей пыли, двигались воины князя Владимира.

Сам он ехал во главе старшей дружины под двумя знаменами: белым отцовским с двумя перекрещенными золотыми копьями и длинным голубым, развевавшимся на ветру, на котором был его новый знак — три серебряных копья, перевязанных золотым пояском. Он ехал на ослепительно белом широкогрудом жеребце-скакуне с тонкими, точно выточенными, ногами. Меч у пояса, на шлеме зеленый еловед: красные сапоги с подошвами, прошитыми медными жилами, упираются в родненские литые стремена, на плечах огнем пылает багряное корзно.

В первую же ночь, отъехав далеко от Киева, уже на Древлянской земле, князь Владимир остановился среди поля, пересеченного реками и лесами, чтобы обождать, пока подтянется войско. Вместе с несколькими воеводами он ужинал на склоне кургана.

Поев и выпив, воеводы разговорились. Рядом горел костер, освещавший их лица и доспехи. Воеводы начали, как водится, вспоминать давние походы, князя Игоря, который проходил этим путем, когда примучивал[192] древлян, и погиб где-то здесь недалеко, княгиню Ольгу, которая ходила отомстить за своего мужа, сожгла Искоростень, но достойно наказала древлян.

— Так было, так есть, так и будет, — говорили воеводы, — аще кто отколется от Киева — ждет его кара.

— На том стояла и стоит Русь, — начал один из них.

— Хорошо деешь, князь, что ведешь нас вызволять Червенскую землю, — запальчиво произнес воевода Волчий Хвост, — все мы тебе в том опора.

— Потом пойдем с тобой и на вятичей, радимичей, примучим их к Киеву, — поддержал и воевода Слуда.

Все они были возбуждены, воинственный пыл уже, видать, распалил их сердца, ибо знали они: объединив Русь, князь Владимир получит от земель дань, а им даст пожалованья — земли, реки, леса.

Только Рубач, старый длинноусый воевода, который привез с порогов меч и щит Святослава, молчал, смотрел грустно своим единственным глазом на дотлевавший костер.

Тем временем воины приготовили на вершине кургана ложе для князя: прокосили траву, разостлали попону, положили в изголовье седло. Поужинав, князь Владимир попрощался с воеводами, взошел на курган, сел на попону, снял и положил рядом меч.

Была тихая спокойная ночь; где-то далеко в поле перекликалась стража; птица хлопала крыльями над головой; высоко вверху паслись на темно-синих лугах над Перуновым шляхом целые стада искристых звезд — зеленоватых, голубых, желтых, переливчатых, как жемчужины. Порой где-то на юге небосклон прорезывала ослепительно белая молния, но было то очень далеко, где-то, должно быть, за Днепром, потому что отголосок грома не долетал до кургана.

Но поле и так было наполнено шумом. Где-то скрипели колеса возов, непрестанно слышался глухой топот копыт, время от времени совсем близко из темноты, как из воды, вырывались человеческие голоса — то под шатром ночи подходило, стягивалось к передовым отрядам русское воинство.

И князь Владимир поневоле задумался над судьбой людей, которые шли и шли среди этой темной ночи. Их крики, голоса, а порой громкие песни долетали до него.

Он не только думал, он и слушал, слушал напряженно и чутко, словно хотел угадать, услыхать, о чем думают эти люди, куда их ведут сердца.

О, теперь князь Владимир знал, что люди эти не одинаковы, что у них разные души, разные сердца. Только что он разговаривал с воеводами. Недавно некоторые из них служили Ярополку, ныне служат ему; слава, золото и пожалованья — вот о чем они думают, вот почему рвутся вперед.