Имя нам – Легион - Сивинских Александр Васильевич - Страница 35

Боб раскрыл рот, сдавленно охнул, да так и замер, не имея ни желания, ни возможности продолжать схватку.

– Часть вторая. Возвращение живых мертвецов, – сказал Филипп и круговым ударом ноги поверг противника на пол.

Пока Филипп раздумывал, добить ли рыжего неприятеля грифом от штанги прямо сейчас или чуть позже, подскочили Мелкий с Наумом Березовским. Больше в спортзале ко времени корриды никого не оставалось. Одни фанатики мышечной массы.

– Капрал, – негромко позвал Филиппа Мелкий. – Слушай, оставь его, а? Кто нам станет продукты на полигон возить, если ты его уработаешь до гипса?

Филипп хмыкнул, но гриф не выпустил.

– И кто Веронике цветы дарить будет, когда ты ее бросишь? – спросил Наум. – А ведь ты ее бросишь, Фил. Добры молодцы вроде тебя народ в сердечных делах больно уж ненадежный.

– Чего? – возмутился Филипп. – Ты что несешь, придурок? Национальная расположенность к психоанализу пробудилась? Так я тебя о консультации не просил. Не пошел бы ты с нею куда подальше?!

– Я тебя предупреждал, гад! – взревел Мелкий, бросаясь в атаку.

Тут следует отвлечься и кое-что разъяснить. Наум Березовский и Павел Мелкий дружили с детства. С самого раннего. Учились в одном классе, сидели за одной партой и на пару колотили недоумков, имеющих претензии к национальности Наума. Затем их дорожки разошлись. Березовский продолжил учебу в медицинском университете, а Мелкий, проваливший вузовские вступительные экзамены, загремел в армию. Свела их судьба лишь через восемь лет. Мелкий к тому времени служил оперативником в уголовном розыске. Буквально чудом ему удалось вычислить и взять сексуального маньяка, “специализирующегося” на детях. Разумеется, адвокат извращенца потребовал психиатрического освидетельствования подзащитного. В состав комиссии вошел и молодой, но очень яркий специалист по фамилии Березовский. Комиссия большинством голосов заключила, что обследуемый – тяжело больной человек, нуждающийся в уходе и лечении. Частное определение, вынесенное Наумом, считавшим, что маньяк – ловкий симулянт, суд во внимание не принял. Старые друзья погоревали-погоревали, да и решили восстановить справедливость самостоятельно. Тем более что “больной”, удивительно быстро пошедший на поправку, вскоре оказался на свободе. Негодяй их методов не пережил; скрыть же рукотворность его смерти по ряду причин не вышло. От правосудия друзей схоронил Легион…

…Мелкий зарычал и бросился в атаку. Наум остановил его, примирительно заговорил:

– Фил, дружище, прошу, брось антисемита из себя строить. Не настолько ты дурак, как я понимаю. А что касается моего «диагноза»… Поверь, он имеет под собою не только серьезную базу, которую я, как дипломированный врач-психиатр, вполне способен возвести при первом же взгляде на тебя. Но и собственный обширный в этом деле опыт.

– Да, Капрал, – ворчливо подтвердил медленно остывающий Мелкий, – Наум много девок попортил, пока сюда не загремел. Я сам ему за это не раз морду бивал.

– Все равно дело не твое, – хрипло сказал Филипп Березовскому, бросил гриф и ушел. На душе было гадко.

УАЗ остановился напротив нашего дома, я спрыгнул на мокрый растрескавшийся асфальт и помахал рукой водителю. Хороший он все-таки парень, этот Паоло. Хоть и молчун.

Петуховку заливал дождь. Холодный октябрьский дождь – с порывистым ветром, обрывающим последние, тяжелые и мокрые листья с тополей, и полнейшей беспросветностью на небе. Пока я, петляя, чтобы не утонуть в безбрежной луже, отделяющей дорогу от тротуара, добежал до ворот, джинсы промокли насквозь. Кожаная куртка и бейсболка пока держались.

Мне, разумеется, такая погода была на руку. Участковый сидит дома и до окончания дождя носа на улицу не покажет. Его сейчас из квартиры только пожар выгонит. Уж я-то нашего Матроса хорошо знаю.

Придется самому его навестить ближе к ночи.

А в Риме сейчас благодать! Или в Милане? Или все-таки в Риме? Вот, дьябло, забыл откуда прилетел! Фирму «Марчегалья» помню… нет, и ее толком не помню! Перелёт… перелёт тоже не помню! Кажется, проспал я весь перелет и даже во встречающую машину шел, поминутно спотыкаясь и опираясь на плечо улыбчивого Паоло.

А что я отлично помню, так это прекрасную мою итальянскую возлюбленную Веронику и ее прощальную пушечную пощечину.

«Подлец! Жаль не прикончил тебя Боб! Проваливай, и чтобы духу твоего рядом со мной не было!»

Она почему-то вообразила, что преподнесенный мною накануне букет содержал лошадиную дозу убойно-действенного русского афродизиака. И что упала она в мои объятия, прогнала своего давнего и честного рыжего воздыхателя, любила меня ночь напролет со всей безумной средиземноморской страстью – именно поэтому.

Возразить мне было нечего.

Да и не ждала она моих возражений, а ждала моего скорейшего исчезновения. Желательно, вследствие скоропостижной, но мучительной кончины. Потому что мало мне было ее, бедняжку, соблазнить! Я еще и кипящего праведным гневом Боба, что явился за поруганную честь невесты отомстить, крепко измордовал. Грубый, дикий, отвратительный зверь!

«Дрянной ты человечишка, Капралов! Да и чего другого от тебя ждать, от русского медведя?!» – восклицала прекрасная Вероника, свирепо жестикулируя.

Или не было про медведя? Что с моей памятью происходит, интересно? «Вот от сих до сих помню, а дальше – как отрезало!»

Марфа учуяла меня издалека. Стоило войти во двор, как она бросилась мне под ноги, визжа от запредельного счастья. Я присел, ухватил ее, ласково трепля, за лохматую шерсть по бокам шеи и безропотно выдержал миллион восторженных собачьих поцелуев. Вот всегда она так, словно я с того света вернулся. «Два существа в этом мире любят мужчину по-настоящему: мать и собака».

Как я и предполагал, вся семья была дома. Во-первых, суббота, а во-вторых – ненастье. Мама вязала, а остальные, сидя на полу, резались в детское лото «Соседи по планете». Папаня, похоже, без всяких перспектив проигрывал, потому что, увидев меня, радостно заорал: