Последнее лето - Арсеньева Елена - Страница 99

– Так мне же не писать приходится, а считать... – всхлипнул Филянушкин. – Христа ради, госпожа Шатилова, не посылайте письмо в полицию... меня ж тогда арестуют, вся жизнь псу под хвост... Умоляю вас, матушка!

Он рухнул на колени, схватил руку Лидии, попытался притянуть к губам и облобызать.

– Какая я вам матушка? – смертельно оскорбилась Лидия. – Нашли матушку, ничего себе! Вам сколько лет-то? Тридцать? Ну и ну, мы же почти ровесники. Матушка, главное...

«Непременно надо донести на него, – подумала мстительно. – Только... только как же Бориска?»

Она вырвала руку, свернула листок и повернулась, чтобы уйти и больше не смотреть в поросячьи глазки Филянушкина, как вдруг...

Сначала донеслись какие-то странные хлопки.

– Что такое? – удивилась Лидия, оглядываясь.

Звуки неслись со стороны Канатной или Новой, трудно было понять точно.

– Стреляют! – вскрикнул Филянушкин и ринулся бежать за угол, в банк.

– С ума сошел, трус несчастный! – вслед ему бросила Лидия. – Средь бела дня-то? Здесь, почти в центре города? Небось не пятый год!

Она словно забыла, что происходило здесь, почти в центре города, отнюдь не в пятом году, а каких-то три месяца тому назад.

А впрочем, ей стало зябко. Конечно, центр, конечно, белый день, а все-таки... Нет, лучше уйти.

Лидия уже сделала несколько шагов, как хлопки раздались снова, ближе и ближе. Испуганно замерла.

Затрещали кусты под тяжестью мужского тела, свалившегося с забора. А впрочем, нет, человек не свалился, а прыгнул – прыгнул и понесся дальше, виляя, как заяц, из стороны в сторону, воровски озираясь. Пиджак у него был разорван на спине.

Из-за забора послышались крики:

– Стой! Стой, сволочь! Полиция!

Трель полицейского свистка.

Человек резко повернул и побежал не к открытой Немецкой улице, а направо, туда, где брандмауэр отделял банк от Петропавловского кладбища.

Кусты затрещали снова: через забор перевалились еще трое мужчин.

– Стой, стреляю!

У Лидии подкосились ноги, она вжалась в стену, не в силах тронуться с места.

Человек в рваном пиджаке с разбегу взбежал на брандмауэр.

Лидия, как ни была испугана, ахнула: человек бежит по вертикальной стене! А тот уже был почти наверху, когда раздалось подряд несколько выстрелов.

Лидия зажала уши ладонями.

Человек, бежавший по брандмауэру, камнем рухнул вниз и простерся у подножия стены.

Те трое подошли к нему, не убирая оружия. Ходили вокруг, качали головами, осторожно касались носками сапог неподвижного тела. Переговаривались:

– Вот так, добегался.

– Да... Конечно, надо было бы живым...

– Ага, возьмешь его живым! Еще минута – и ушел бы.

– Черт какой-то: по стенам бегает, из рукавов ножи мечет...

– Циркач небось.

– Нет, циркач – это другой, старик, а этот – его ученик. Но тоже хоть сейчас на арену.

– Слушай, а чего та девка, как ее, Аверьянова, орала: «Виктор, мол, Виктор»? Он у нас по ориентировкам проходит как Бориска или Мурзик.

– Да шут ее знает, чего она орала. Спятила небось.

– Ничего, в участке ее живо в разум приведут, сучку.

– Сударыня, э-э, вы куда, вы зачем, негоже глядеть даме...

Последнее относилось к Лидии, которая вдруг отлепилась от стены, к которой прижималась в поисках спасения, и подошла к убитому.

Он лежал на спине, руки в стороны, голова закинута. Пули, видимо, попали все в спину, лицо было нетронуто, только чуть измазано сбоку кирпичной крошкой и пылью. Ну, еще изо рта ползла струйка крови. Синие глаза широко открыты.

Лидия перестала дышать – все смотрела в эти глаза, все смотрела...

– Сударыня, вы бы пошли сели, не надо смотреть...

– Эк напугалась, бедная!

– Напугаешься тут небось.

Кто-то взял ее под руку, повел куда-то.

– Извозчик! А ну, стой! Взойдите, сударыня, в пролетку. Скажите, куда вас отвезти? Вы меня слышите? Сударыня?

Лидия с трудом разомкнула губы:

– Да.

– Куда прикажете отвезти? Да вы не тревожьтесь, платить не надобно будет. Слышишь, братец? Сыскная полиция, понял? Отвезешь даму, куда она скажет.

– Да она, может, скажет, ей в Сормово надо, а мне что ж, задарма кататься?! – в отчаянии возопил извозчик.

Этот крик и знакомое слово вернули Лидии подобие сознания.

– Да, – выговорила она с усилием. – Мне в Сормово. Да...

– Боженька мой! – взвизгнул извозчик.

– Ничего, я заплачу. Поедемте. Спасибо.

Кому она сказала «спасибо», Лидия не знала. Тому, наверное, кто ее проводил к экипажу. Возможно, именно он убил... убил...

Лидия схватилась за сердце. Зажмурилась, слушая скрип колес, стук копыт. Звуки сначала казались беспорядочными, бессмысленными, потом она услышала, что копыта выстукивают:

– Бо-рис-ка... Бо-рис-ка...

А колеса подскрипывают:

– Борис-с-ска... Бо-рис-с-ска...

Лидия слушала, слушала, зажимая сердце одной рукой, а другой изредка смахивала со щек слезы.

Потом распрямилась, смогла продышаться. Копыта все стучали, колеса все скрипели.

И постепенно Лидия заметила, что разговор их изменился. Теперь копыта выстукивали:

– Сво-бод-на... сво-бод-на...

А колеса подскрипывали:

– С-свободна... с-свободна!

«Опричники» спускались по лестнице как-то ужасно долго...

Аксаков и Саша сидели, подтянув к подбородкам колени, не глядя друг на друга.

Наконец шаги затихли. Снизу доносились чьи-то голоса, плакала какая-то женщина, но Саше было сейчас не до них. Она повернулась и со всего маху хлестнула Дмитрия по лицу.

И зарыдала в голос.

– Не орите, вы... безумная, – сказал Дмитрий насморочным голосом, зажимая разбитый нос. Шепотом он добавил еще какое-то слово, Саша не поняла какое.

Дмитрий соскочил с дивана, добежал до своих брюк, валяющихся на полу, поднял их неловко, одной рукой, вынул из кармана платок. Прижал к носу. Осторожно подошел к окну. Присвистнул...

Саша посмотрела на его голую спину с цепочкой позвонков, на исподники, туго обтянувшие поджарый зад, на перелетевший на спину шнурок с крестом... И снова зарыдала, громче прежнего.

– Да тише, говорят вам! – прикрикнул Дмитрий. – А то вернутся – подумают, что я вас тут убиваю.

– Лучше бы меня убили... – застонала Сашенька. – Лучше бы меня... чем...

– Лучше бы? – воскликнул Дмитрий, подскочил к ней, сдернул с дивана и подтащил к окну. – А ну, смотрите! Значит, лучше, говорите?

Саша против воли глянула.

Внизу в луже крови лежала женщина в черном монашеском одеянии. Она лежала на боку, и был виден горб на ее спине. Неподалеку распростерлась Милка-Любка. Еще двое каких-то мужчин невдалеке – в изломанных, неживых позах... А вот двое городовых волокут, держа под руки... Марину! Господи, Мопся! Неужели она тоже мертва? Нет, пытается поднять голову, что-то крикнуть...

Жива, слава богу. А Милка-Любка? Неизвестно... А горбунья в черном – это же послушница из часовни Варвары-мученицы! Та самая, которой Саша отдала бумажку с именем великолепного Мокко Аравийского и иже с ним!

Она убита, убита... Столько крови... как будто вся она, до капельки, вытекла из худенького, изуродованного тела...

Что тут случилось?!

– Видите? – спросил Дмитрий, крепко держа ее за плечи и встряхивая. Время от времени он громко шмыгал носом – видимо, кровь еще текла. – Вы дура, Александра Константиновна, позвольте вам сказать. Если бы я не ворвался в ту комнату, где вы изволили привораживать какого-то ферта с помощью карточного шулера Морта, если бы не втащил вас, как куль с мукой, по лестнице через люк сюда, в комнату, да не призвал на помощь все средства маскировки, которые только имелись в моем распоряжении, – еще неизвестно, где бы вы сейчас были! Может быть, валялись тут убитая, а не то вас бы, как Морта и Марину, отвозили в узилище...

Он чуть повернул Сашу, и она увидела поодаль от неподвижных тел серый мрачный фургон, в который городовые заталкивали колдуна. Значит, он и есть Морт? До чего странное имя... по-французски – смерть. Боже мой, к тому же фургону волокут и Марину! А ее-то за что?