Последнее лето - Арсеньева Елена - Страница 37

Было уже совсем темно, вьюжно. Очень сильно подморозило к вечеру, и на Благовещенской площади горел один из костров, разводимых по приказу градоначальника для обогрева прохожих. Городовой в толстом башлыке и зимней черной шинели топтался рядом, изредка зычно окликая проезжавших мимо возчиков с пошевнями, полными дров. Всякий послушно сбрасывал несколько поленьев. Около огня жались несколько жалких побродяжек и не менее жалких облезлых дворняг. Подходили греться и извозчики, а также некоторые прохожие. В особо лютые морозы такие костры горели круглые сутки. Теперь, в феврале, вроде бы уже не ждали холодов, но, чуть только они ударили, костры на перекрестках города запылали вновь.

Павел и Виктор прошли мимо. Виктор изредка оглядывался, никого, правда, не видя, но зная, что где-то неподалеку идут надежные ребята, охраняют.

Кругом, словно диковинные зимние светлячки, мелькали карбидные фонари экипажей и извозчичьих пролеток, а также карбидные фары немногочисленных личных автомоторов.

То один, то другой извозчик, высовываясь из своих поднятых заиндевелых воротников, окликал пешеходов:

– А вот на резвой! Озябнете же, а я мигом домчу хоть в Канавино, хоть бы и в Сормово само!

Виктор отнекивался: около Лыковой дамбы их должны были ждать свои санки, оставленные там из соображений все той же конспирации.

Павел шел молча, изредка потирая зябнущие уши, потом вдруг засмеялся:

– А славные девки, да? Дуры круглые, но таки-ие славные...

– Черненькая очень даже ничего, – с готовностью повернулся к нему Виктор: ему давно хотелось поговорить о девушках, но он робел старшего товарища. По сути дела, это был единственный человек, которого Виктор робел. Павел был опасен, как спящая гадюка, а гадюк бесстрашный Виктор боялся до столбняка.

– Ну, подумаешь, черненькая! Такая, как все, – хмыкнул Павел. – Вот Лариса – это да, это материал хороший...

– А чо там хорошего-та? – по-волжски зачокал Виктор. – Грудастая и жопастая, гляделки лупастые...

– Дурила, при чем тут гляделки да жопа? Ты что, забыл, чья она дочка? – покачал головой Павел.

– В том-то и дело, что не забыл. Поэтому я ей не верю. У нее это так – захотелось, знаешь, барыньке вонючей говядинки, да как отведает, расхочется. Посватается к ней какой-нибудь толстосум под стать папаше, сунут ее под венец – и все, забудет она товарищей по борьбе, о классовой битве забудет, а от сознательности ее останется один... – Виктор поискал словцо повыразительней, потом нашел – самое, на его взгляд, уничижительное: – Один кринолин!

– Ну, ты сказал! – хохотнул Павел. – Кринолинов уж лет тридцать как не носят, скажи хоть – турнюр, хотя они тоже вроде бы уж не в моде.

– Ладно, турнюр, – покладисто согласился Виктор.

– Но ты ошибаешься, – своим мягким голосом сказал Павел. – Эта девочка из тех, кто чем сильней разыграется, тем крепче увязнет. Она ведь в одно мгновение практически разработала план устранения Смольникова! Ты заметил? Умная, деятельная девчонка. И горячая штучка. Очень горячая!

– Да, я заметил, – ухмыльнулся Виктор, – как она на тебя глазами сверкала. Так бы, кажется, и съела! А когда про Спиридонову заговорила? Из-на-си-ло-ва-ли... – проговорил он по складам с издевкой. – А вот любопытно мне: она еще девка или уж обабилась?

– По идее, надо бы ее прибрать к рукам, – задумчиво пробормотал Павел. – Такие деньжищи, боже! Славное было бы подспорье для партии. Никаких эксов долго потом не понадобится.

– Она капиталами не распоряжается, все у отца, – рассудительно проговорил Виктор.

– Капиталы переходят по наследству, – покосился на него Павел. – Разве ты не знал? А товарищ Лариса, сиречь Марина, – единственная дочь господина Аверьянова.

Виктор повернулся к нему, глянул испытующе, но ничего не сказал.

Обычно на перекрестке около Лыковой дамбы сидел на своем раскладном стульчике, около жаровни с углями, стрелочник, переводивший трамвайные стрелки при помощи ломика. Однако сейчас его не было, и Виктор сообразил, что их не обогнал еще ни один трамвай – видимо, не ходили по случаю мороза, то-то извозчиков собралось так много.

– Хотя тут надо все хорошенько разузнать, – задумчиво продолжал Павел. – Может, там куча родственников наготове стоит, и вообще, мало ли какие ограничения на капитал наложены. Опять же, кто его знает, этот банк, не крахнется ли он со смертью владельца... Надо подключить наших юристов. Жаль, тут, в Энске, нет проверенных, своих среди крючкотворов.

– А Русанов? – подал голос Виктор. – Нельзя ли его как-то подцепить?

– Я его еще не встречал, но, говорят, он обычная центристская сволочь с либерально-монархическим уклоном. Играет в добрячка, рабочего защищает... Брехня, не верю таким. Лариса еще мягко сказала: не принадлежит, мол, к числу сочувствующих. А сынок его... Видел ты эту кисейную барышню?! За каким чертом Лариса его приволокла? От него же за версту разит меньшевизмом, а то и махровым монархизмом! Нет, ни ему, ни папаше доверять нельзя. Надо сделать так, чтоб и духу его у нас больше не было на собраниях.

– Не будет, нечего беспокоиться, – засмеялся Виктор. – Видел бы ты, как он деру дал. Небось в штаны наложил со страху. Нет, он больше не придет. И вообще, бояться его не стоит, слабак. Тамарочка куда покрепче будет...

– Да, – сказал Павел задумчиво. – Тамарочка нам подойдет.

– Сумеет, думаешь? – Голос Виктора звучал недоверчиво.

– Сумеет, сумеет, я таких видел, знаю. Из кисейных барышень иной раз удивительные штучки получаются! Ручонки в перчаточках, а не дрогнут на курок нажимать. Дамы – существа загадочные, ты мне поверь, – произнес Павел наставительно.

– Да знаю я баб! – буркнул Виктор. – Не учи ученого.

– Ты про баб, а я про дам, – поправил Павел. – Да вот, кстати, о дамах. Что мы будем с ней делать, а?

– С Шатиловой, что ли? – покосился на него Виктор.

– А с кем еще? Ведь она тебя видела...

– Видела. Так и что? Я в кудрях был да в дурацкой фуражке.

– Которую ты именно как дурак потерял, – пробормотал Павел.

– Ну и ладно, это псам полицейским ложный след. А что до Шатиловой... Ну ладно, она меня видела, но ни за что не узнает, если встретимся.

– Рискованно... И, главное, на дно не заляжешь. Ты мне сейчас в Сормове будешь нужен как никогда.

– Можно подумать, эта мадам там окажется, где я ходить буду. Что она, по распивочным потащится? На круг выйдет отплясывать? По оврагам будет таскаться, где мы якобы выпить собираемся? В подвал полезет, где печатный станок стоит? Не беспокойся. Не сойдемся мы с ней.

– А вдруг? – не отставал Павел.

– Слушай, вот какая мысль, – оживился Виктор. – Надо проверить ее. Причем там, где мы окажемся один на один. Взять да и появиться перед ней! Если узнает, я сразу и...

– Никаких «и», ты спятил! – чуть не закричал Павел. – Я только-только начал Шатилова к рукам прибирать. А если его жену убьют... Это же какое потрясение, ему не до наших дел будет!

– Думаешь, горевать станет? – усомнился Виктор. – Из-за бабы, что ли? Да небось другую найдет.

– Эх, простота ты, простота... – вздохнул Павел. – Хорошо тебе, простоте, на свете жить! Ладно, вон наши санки. Оставим этот разговор, мне надо подумать. Может, ты и прав, конечно. Может, так и надо – быть проще...

«До суда... до суда еще есть время...»

Шулягин протяжно вздохнул и повернулся на другой бок.

«До суда еще...»

Перевернулся снова.

– Чего пляшешь, фабрикант? – недовольно прошипел лежащий рядом карточный шулер Петька Ремиз. – Спать не даешь. Каждую ночь с тобой одно и то же, ровно воши тебя жрать начинают. Угомонись, добром прошу!

– Ладно, ладно, – чуть слышно выдохнул Шулягин. – Сплю! Больше не буду!

Сна – ни в одном глазу. Мысли кусают куда больнее, чем эти самые «воши»...

Тюрьма! Невеселое местечко!

Шулягин первый раз попал в тюрьму. Конечно, есть известная пословица: «Сколь веревочке ни виться, конец все равно будет!», но Шулягин очень долгое время был уверен, что пословица не про него сложена. Он, как тот колобок, знай уходил и от зайца, и от волка, и от медведя. Подвернулась хитрая лиса, вернее, хитрый лис, агент Охтин, подвернулся – проглотил колобка-Шулягина. Вот и сиди теперь здесь, будто Иона во чреве кита...