Последнее лето - Арсеньева Елена - Страница 105

– Прошу прощения, мы не знакомы? Нет, я вас где-то видела... Вы бывали в Петербурге? Как мило, я тоже... Ах, я вспомнила, где видела вас!

Странно... Шурке показалось, или Митька Аксаков в самом деле позеленел?

– На весеннем балу в Дворянском собрании! Вы танцевали с Сашенькой, и я тогда еще подумала – какая прекрасная пара!

Ну вот, теперь позеленел отец... Буркнул что-то неприветливое...

А тетушка сообразительная-то какая:

– Ах, простите! Я, кажется, сказала что-то не то?

– Нет, ничего, – проскрипел отец. – Это господин Аксаков, Дмитрий Дмитриевич. Он уже... уходит.

– Ах, умоляю! – всплеснула руками тетушка Лидия. – Если я помешала вашему разговору... Нет-нет, я немедля покину вас. Я, собственно, зашла только на одну минутку, мне надо кое-что сказать вам, Константин. Мы не могли бы выйти с вами, например, в кабинет? Благодарю. Извините, господа. Это два слова, буквально два слова! Нет, вы не уходите, Дмитрий Дмитриевич, прошу вас, дождитесь меня!

Все-таки она странная, подумал Шурка. На минуточку? С таким тортом? Сама только что уверяла, будто приехала нарочно на чай...

Что-то тут нечисто, честное слово.

Ох, да не все ли ему, Шурке, равно?

Надоело! Все надоело! В горы! К морю, к ветру! В город Х., где живет отцов друг, Василий Васильев!

Или хотя бы в деревню, в Доримедонтово.

Все равно куда, только бы подальше отсюда!

– Что здесь происходит, Константин? – спросила Лидия, едва за ними закрылась дверь кабинета.

– Да ничего особенного, – буркнул Русанов, с неприязнью глядя на нее. Мелькнуло: «Они были одно лицо с Эвелиной! Как тяжело ее видеть!» – Обычное пошлое сватовство. Аксаков приехал просить Сашкиной руки.

– Да что ты? Какая прелесть! – воскликнула Лидия, захлопав в ладоши и с необыкновенной легкостью перейдя на радостях на «ты» со своим неприязненным beau-fre?re. – Ну так и что ж тут пошлого, скажи на милость?

– Пошло то, что сватовство его не имеет ни малейшего отношения к любви.

– Отчего ж ты так думаешь?

Она прошла вдоль тяжелых книжных шкафов, ведя пальцем по стеклам. Господи, сколько у него книг... И сколько пыли на стеклах! Экая безрукая у них Даня. А Олимпиада, старая курица, куда смотрит?!

– Оттого думаю, что знаю. – Русанов нервно схватил пресс-папье. – Сама посуди: Дмитрий до последнего времени считался женихом Вари Савельевой. Савельев – мой давний друг...

– Да, я помню эту фамилию, – невинно проговорила Лидия.

Невинно? Русанов глянул исподлобья, но ее лицо было спокойно. Нет, он чересчур подозрителен.

– Ну вот, давний, значит, друг. – Поставил пресс-папье, как бы закрепляя свои слова. – И Дмитрий был женихом его дочери. Но как только Игнатий Аверьянов подарил Сашке этот проклятый миллион, Дмитрий бросил Варю и явился просить руки Сашки. Ну и что ж такое его сватовство, как не пошлое искательство приданого?

– Не знаю, – пожала плечами Лидия. – А ты, значит, намерен отказать?

– Разумеется! – воскликнул Русанов. – Савельев – мой давний друг...

– Ты уже третий раз повторяешь, – перебила Лидия. – Но ведь не Савельев сватается к Сашке. И откуда ты знаешь, почему Дмитрий расстался с Варей? Может быть, они разлюбили друг друга, вот и все.

– Ну да, а он сразу Сашку полюбил! – саркастически хохотнул Русанов.

– Ты что же, полагаешь, в твою дочь нельзя влюбиться? – вскинула брови Лидия.

– Можно. В том-то и дело! Я хочу, чтобы ее полюбил порядочный, благородный человек, а не какой-то паркетный шаркун из пьесы Островского «Красавец-мужчина»!

«А также отчасти из романа Достоевского «Бесы», – подумала насмешливо Лидия. Однако лицо ее осталось серьезным, участливым, когда она продолжила разговор на ту же тему.

– А Саша-то как к нему относится? Может быть, она влюблена в него?

– Не смеши! – хмыкнул Русанов. – Что девчонки в ее возрасте могут понимать в любви? Сегодня – один, завтра – другой...

– Не скажи, – качнула головой Лидия, и ее каштановые волосы заискрились в электрических лучах.

Она посмотрела на старинные клавикорды, которые стояли в русановском кабинете. Клавикорды напоминали неглубокий плоский ящик рыжеватого цвета на тоненьких ножках в хрустальных лунках. Наверное, инструмент убрали из гостиной, потому что он сломался, догадалась Лидия. Но она еще помнила то время, когда он играл! Они с сестрами так любили даже не играть, а просто проводить по клавишам пальцем – и потом долго вслушиваться в нежные, как бы из дали времен исходящие звуки...

Из той самой дали времен, в которую Лидия собиралась заглянуть сейчас.

И заглянула!

– Некоторые девчонки в ее возрасте очень хорошо понимают в любви, – сказала она холодно. – Настолько, что из-за нее пытаются покончить с собой, а потом всю жизнь не могут простить человека, их отвергнувшего.

Русанов быстро снял и снова надел пенсне. И Лидия с болью вспомнила этот его жест, донесшийся из дали времен, словно звук старых клавикордов. Он означал полное замешательство...

– Не могут простить? – тихо переспросил Русанов. – Ты все время ненавидела меня? Все годы? И сейчас ненавидишь?

– Ну, зато я тебя не забывала, – легко засмеялась Лидия. – А ненависть... Нет. Это было и уже прошло. Я отношусь к тебе с искренним уважением. Поверь! – Она смотрела такими чистыми глазами, что не поверить было просто невозможно. – И даже готова признать, что девушки в девятнадцать лет в самом деле ничего не понимают в любви. Я знала одну такую девушку. Она вышла замуж за хорошего человека, сделав несчастными двух своих сестер, которые тоже были в него влюблены, а потом, через четыре года, хладнокровно бросила мужа. Она променяла его на лощеного и богатого француза, с которым когда-то, несколько лет назад, блудодействовала на пароходе... плывя, между прочим, к мужу, который ее ждал в Саратове или где-то там, в такой же дыре. А потом у нее хватило наглости выдавать ребенка, прижитого от того француза, за сына своего рогатого мужа!

– Ч-что? – выдохнул Русанов и умолк. Кровь медленно отливала от его лица, он был бледен, страшно бледен и становился все бледнее.

– Да-да? – приподняла брови Лидия. – Ты хотел меня о чем-то спросить? Ну?

– Откуда ты знаешь это? – прохрипел Русанов. – Про пароход... никто не знал. Шурка?! Не может быть! Ты врешь! Ты мстительная тварь! Откуда ты узнала? Олимпиада сказала? Нет, она не знала про пароход. Она не знала, из-за кого Эвелина бросила меня в Милане. Я ей рассказал, конечно, кое-что, она была в курсе, что Эвелина жива, помогала мне хранить тайну, но она не знала, кто он, этот француз. А откуда ты... Про Шурку – вранье, вранье! Он мой сын!

– Можешь думать все, что хочешь, можешь называть меня, как хочешь, но я знаю все точно, из первых рук, – сказала Лидия. – Позволь я все-таки сяду!

Русанов машинально подвинул ей стул, но она опустилась в кресло-качалку.

– Что значит – из первых рук? – пробормотал Русанов.

– Неужели ты не догадываешься, откуда? – В ее взгляде была насмешка. – Семь лет назад я получила письмо от Эвелины...

Русанов смотрел неподвижно. Лидия улыбнулась с издевкой:

– Неужели ты не предполагал, что такое может случиться?

Он покачал головой:

– Ты ей столько наговорила, перед тем как...

– Перед тем как броситься в Волгу? – уточнила Лидия, с наслаждением наблюдая судорогу, молнией перечеркнувшую его лицо. – Ну да. И что? Все было уже в прошлом. Мы ведь с ней близнецы, а у близнецов, говорят, существует необратимая тяга друг к другу. Мы близки в любви и ненависти, близки и неразделимы.

Русанов отошел к шкафу и посмотрел в темное стекло. В стекле отражался высокий понурый человек с клоком волос, повисшим на лбу. Волосы было видно, а рогов – нет. Он так и прожил жизнь в уверенности, что их никто не заметит, никто о них не узнает...

Теперь все станет известно, мстительная Лидия обнародует историю супружеской измены своей сестры везде, где может.