Последнее лето - Арсеньева Елена - Страница 103

Дмитрий, до сей минуты неподвижно смотревший ему в лицо, резко вскинул голову:

– Понятно...

– Что вам понятно?

– Я понял, откуда вы это знаете. Я-то тогда, на балу в Дворянском собрании, подумал, что ошибся... Значит, она меня узнала? Однако я не предполагал, что она может быть связана с вами!

– Совершенно не понимаю, о чем вы говорите и о ком, – любезно улыбнулся Гаврилов. – Но я продолжаю. Когда умер Кораблев, вы сочли себя свободным. Вас никто не знает, думали вы. Чтобы окончательно исчезнуть, вы ринулись в деревню, в глушь, не в Саратов, а в нашем случае в Энск. И притаились здесь. Но ведь надо на что-то жить! Видимо, денег, которые давала вам маменька, было мало, и вы решили умножить свои средства. Вы стали учеником Поля Морта – Поликарпа Матрехина, бывшего карточного шулера, фокусника, вы усвоили его любимые приемы...

– Вы что, следили за мной? – затравленно спросил Дмитрий.

– А вы думаете как?

– Да, конечно... И что, он – ваш человек, Морт? Или Милка-Любка, Верка доносили?

Гаврилов посмотрел задумчиво. Ну зачем зря томить человека!

– Не ломайте голову. Это был Мурзик. Он тоже ученик Матрехина и даже мне по дружбе передал кое-какие его тайны, особенно этот способ, с эссенцией, которой смачиваются некоторые карты.

Дмитрий качнулся на стуле.

– Ну да, – кивнул Гаврилов, – я смотрел на вас, когда вы играли. Пальчиком этак, вот этак... – Он поднес палец к губам, словно бы в задумчивости. – Вы все мои сведения сами подтвердили. С кем из лакеев вы состояли в сговоре? Кто ваши меченые колоды на стол подавал?

Дмитрий криво улыбнулся.

– Да ладно, можете не говорить, я и сам узнаю, не так уж и трудно, – пожал плечами Гаврилов. – Только вообразите, что будет, когда это дело откроется... Да вас ни в один клуб больше не пустят! Ну а если просочатся сведения о ваших петербургских играх в пользу партии большевиков...

Дмитрий несколько минут сидел молча, потирая кончики пальцев и слабо морщась, словно на них до сих пор оставался фиалковый аромат, слишком сладкий благодаря тому, что к эссенции был примешан еще и хлороформ. Лицо его было совершенно спокойно, глаза опущены.

«Игрок, – подумал Гаврилов, – привык блефовать. Сволочь, мальчишка, прокурорский сынок... А время идет, вообще-то уже и на вокзал пора. Но торопить его нельзя...»

«Как жаль, что уже пора на вокзал», – подумала Инна, мечтательно поглядывая на длинные, небрежно скрещенные ноги Дмитрия.

– Ясно, – сказал наконец Аксаков, по-прежнему не поднимая глаз. – Значит, мне предстоит жениться на Александре Русановой, к которой я практически равнодушен...

– На богатой невесте, – мягко вставил Гаврилов. – На очень богатой! Пока еще наших законов никто не отменил. Всякие глупости насчет того, что замужним женщинам выдадут самостоятельные паспорта, в то время как раньше они вместе с детьми были всего лишь вписаны в паспорт мужа, что им позволят распоряжаться личным имуществом, заключать некие договора без согласия мужа, – все это еще только обсуждается, так сказать, муссируется в Государственной думе. Так что, женившись на Русановой, вы получите право распоряжаться ее деньгами по своему усмотрению.

– Вы хотите сказать – по вашему усмотрению? – наконец-то вскинул глаза Аксаков, и Гаврилов подумал: «Ну, если бы взглядом можно было убивать...» Но жизнь убедила его, что невозможно, а поэтому он только кивнул:

– Приятно иметь дело с умным человеком. Но вы не переживайте, по миру мы вас не пустим. Миллион – большая сумма. Всем хватит.

«Есть такая сказка – про то, что была у зайца избушка ледяная, а у лисы – лубяная, – подумала Инна. – Пришла весна, избушка у лисы растаяла. Попросилась она к зайчику переночевать. Сперва легла под лавочкой, потом на лавочке, потом на печи, потом... потом зайца из избы и вовсе выгнала...»

– А вы уверены, что дело только в моем желании? – спросил Дмитрий, и на щеках его заходили желваки. Похоже, все его умение блефовать уже иссякло. – Насколько мне известно, Александра Русанова влюблена в другого человека, причем так, что совершенно спятила от своей любви.

«Ага! – хитро прижмурилась Инна. – А ведь тебя это задевает, голубчик! Ну, значит, дело можно считать слаженным. Как говорил мой русский дедушка: честным пирком да за свадебку! Или, как говорил мой еврейский дедушка: шолом! Какая жалость, какая жалость, что нужно уезжать... – И она вздохнула, глядя на ноги и на всю фигуру Дмитрия Аксакова и страшно завидуя той, кому все это достанется. – Вообще после победы мировой революции нужно ввести право первой ночи для комиссаров и, конечно, для комиссарш!»

– А вам известно, кто он, тот человек? – спросил между тем Гаврилов.

– Нет. Полагаю, шпак какой-нибудь, – небрежно дернул плечом Аксаков, видимо, начисто позабыв, что, подав в отставку, он сам перешел в разряд шпаков, людей гражданских, традиционно презираемых доблестным русским офицерством.

– Он – актер здешней труппы. Красив, но настоящему мужчине он не соперник. К тому же и у него есть скелет в шкафу.

– Да неужели? И он тоже ввалился в революционное дерьмо?

Гаврилов только усмехнулся благодушно: он вообще был нечувствителен к оскорблениям, не носившим характер личных. А революция... революция все стерпит, зато потом, когда она победит, она рассчитается за каждое оскорбление сторицей. Вот тут-то, гражданин Аксаков, мы и припомним вам...

– Да нет, этот господин всего-навсего женат на какой-то провинциальной барыне, которую держит в имении в глуши вместе с малыми деточками.

– Какая пошлость, – пробормотал Аксаков. – Неужели Сашка знает об этом?

– Конечно, нет.

«Бедная дурочка...» – подумал Дмитрий.

– Если я ей скажу, она не поверит, – пробормотал он. – Поймите, я не смогу убедить Сашу, чтобы она...

– Придется смочь, – перебил Гаврилов. – У вас просто нет выбора.

«Да, незадача, – подумал мрачно. – Если бы не смерть Бориски, я бы из Лидии веревки вил! А теперь на нее нет никакой надежды. Ни-ка-кой!»

– Делайте что хотите! Уговаривайте ее... да, в конце концов, можете хоть похитить и изнасиловать, но она должна стать вашей! – У него все же хватило человечности не сказать: «Она и ее деньги!» – Так что желаю вам счастья. Вскоре после свадьбы я дам вам знать, что делать дальше. Но только умоляю, не вздумайте устраивать финтов и вольтов – кажется, так выражается ваш брат шулер? – с деньгами, получив их в свое распоряжение: рассовывать по мелким счетам, покупать недвижимость на подставных лиц и прочее... Самому же потом хлопот больше будет. Все равно ведь придется возвращать... Не забывайте: вы у меня в руках, и вы будете делать то, что я велю. Понятно?

Дмитрий только глазами сверкнул, выходя из кабинета. Прощанием он себя не затруднил.

– Нам пора, – сказал Гаврилов и подал руку Инне.

– Надеюсь, мы едем в одном купе? – спросила она и шаловливо показала кончик языка.

Звякнул дверной колокольчик.

В писчебумажную лавку вошел покупатель. Снял потертый, чуть продавленный котелок, вытер лоб.

«Жарко», – подумал приказчик и порадовался, что окна лавки выходят на теневую сторону. А после полудня солнце будет скрыто стеной доходного дома, что стоит рядом. Зимой-то, конечно, студено и темно, а в жару – так славно!

– Чего изволите-с?

– Бумаги вот энтой, – показал на прилавок покупатель. – На три рубля.

– Извольте-с. Вы в нашей лавке брали что-нибудь уже? Вроде бы не припомню вас..

– Да-с, я у вас впервые.

– Какая жаль! А ведь бумага у нас наилучшего сорта. И постоянным покупателям скидочки делаем-с.

– Придется прийти еще, – улыбнулся покупатель, кладя на стол три рублевые бумажки и забирая увесистый сверток с бумагой. – А пока чувствительное вам спасибо. Прощайте!

– Прощайте и вы, и вам мерси.

Снова звякнул колокольчик.

«Хорошо продал! – подумал приказчик и, взяв деньги, понес их в кассу. Положил в ящик, запер. Отошел, взглянул на руки и удивился – кончики пальцев почему-то были желтые. – Что такое? Где это я испачкался? Ни за что желтое вроде не брался...»