Признания Мегрэ - Сименон Жорж - Страница 24

В витринах были разложены продукты фирмы «Жоссе и Вирье», а в роскошных рамках висели диаграммы и отзывы врачей. На огромных дубовых столах лежали различные проспекты, в которых рекламировалась продукция фирмы.

На этот раз Мегрэ хотел повидать мсье Жюля. Он уже узнал, что Жюль это было не его имя, а фамилия, и называли его так совсем не из фамильярности.

Светлая и почти пустая комната, где работали две стенографистки, отделяла его кабинет от кабинета Жоссе, самого обширного в доме, с большими окнами, выходившими на обсаженную деревьями авеню Марсо.

Мсье Жюль был человек лет шестидесяти пяти, с кустистыми бровями; темные волосы росли у него из носа и ушей Он немного напоминал Мартена Дюше, но вид у него был не такой смиренный Так же, как и отец Аннет, мсье Жюль воплощал общепринятое представление о честном служаке.

И в самом деле, он начал служить в этой фирме гораздо раньше, чем там появился Жоссе, еще при папаше Вирьё, и если официально он считался заведующим персоналом, он имел также право присматривать за всеми отделами.

Мегрэ хотел поговорить с ним о Кристине.

– Не беспокойтесь, мсье Жюль. Я просто зашел мимоходом и, по правде сказать, хорошенько не знаю, о чем хотел бы вас просить… Я случайно узнал, что мадам Жоссе была председательницей вашего административного совета?

– Так оно и было.

– Что это, только почетное звание или она принимала активное участие в делах предприятия?

Он и здесь уже почувствовал ту сдержанность, с которой его принимали повсюду. Быть может, быстрота при ведении расследования по уголовному делу потому и важна, что она позволяет избежать этой сдержанности? Мадам Мегрэ знала это лучше кого-либо другого, ведь муж ее часто приходил домой только на рассвете, а то и несколько ночей проводил вне дома.

Читая газеты, люди очень быстро составляют себе определенное мнение, а потом, даже если они считают себя искренними и правдивыми, все-таки невольно стараются исказить правду.

– Она действительно интересовалась делом, в которое к тому же у нее был вложен большой капитал.

– Третья часть всех акций общества, если не ошибаюсь?

– Да, третья часть акций, вторая треть оставалась в руках мсье Вирьё, а остальное вот уже несколько лет было записано на имя ее мужа.

– Я слышал, что она приходила к вам два или три раза в месяц.

– Ну, не так уж регулярно. Она бывала здесь время от времени, и не только, чтобы повидаться со мной: иногда она беседовала с управляющим, а то и с главным бухгалтером.

– Она что-нибудь понимала в делах?

– У нее было очень верное деловое чутье. Она играла на бирже, и мне говорили, что крупно выигрывала.

– Как вы думаете, она не доверяла своему мужу в том, что касалось управления делами?

– Не только своему мужу. Она никому не доверяла.

– Этим она не наживала себе врагов?

– Враги есть у всех.

– А с ней считались в фирме? Ей не случалось требовать, чтобы были приняты какие-либо меры против того или иного служащего?

Мсье Жюль почесал нос с лукавым видом, как бы обдумывая свой ответ.

– Вам приходилось изучать механизм и персонал большого предприятия, комиссар? Когда существует определенное число лиц, заинтересованных в чем-то, когда отделы соревнуются более или менее открыто, непременно образуются какие-то группировки…

Это было верно даже по отношению к набережной Орфевр, и Мегрэ слишком хорошо это знал.

– В этой фирме были такие группировки?

– Наверное, они и сейчас существуют.

– Могу я спросить, к какой принадлежите вы?

Мсье Жюль нахмурил брови, помрачнел и уставился на свой покрытый свиной кожей письменный стол.

– Я был всецело предан мадам Жоссе, – проронил он, словно взвешивая свои слова.

– А ее мужу?

Тут мсье Жюль поднялся и пошел проверить, не подслушивает ли кто-нибудь за дверью.

Глава 8

Петух под винным соусом, приготовленный мадам Мегрэ

Настала очередь супругов Мегрэ принимать своих друзей Пардонов на бульваре Ришар-Ленуар, и мадам Мегрэ весь день стряпала, слушая симфонию разнообразных звуков: началось то время года, когда через широко открытые окна в квартиру вместе со сквозняками проникала шумная жизнь Парижа.

Алиса на этот раз не пришла, и ее мать не сводила глаз с телефона: с минуты на минуту ожидали, что молодую женщину придется срочно отправлять в родильный дом.

Когда кончили обедать, убрали со стола и подали кофе, Мегрэ предложил доктору сигару, а обе женщины уселись в уголке и начали шептаться. Кое-что из их разговора доносилось до мужчин.

– Я всегда удивлялась, как вы это делаете. Речь шла о петухе под винным соусом, который подавался к обеду. Мадам Пардон продолжала:

– В нем есть какой-то слабый, едва различимый привкус, который и придает ему прелесть. Я никак не могу понять, что это.

– Однако же это так просто… Вы ведь добавляете в последний момент рюмку коньяка?

– Коньяка или арманьяка… Что найдется под рукой…

– Ну, а я, хоть это и не по всем правилам, подливаю еще настойки из эльзасских слив… Вот и весь секрет…

Во время обеда Мегрэ был в веселом настроении.

– Много у вас работы?

– Много.

Он говорил правду, но работа эта была забавная.

– Я живу, как в цирке!

С некоторого времени кражи в квартирах производились в таких условиях, что вором мог быть только профессиональный акробат, вероятно, мужчина или женщина-змея, так что Мегрэ и его сотрудники с утра и до вечера общались с циркачами и артистами мюзик-холлов. И на набережной Орфевр появилась целая вереница совершенно неожиданных личностей.

Приходилось иметь дело с человеком, который недавно приехал в Париж и работал по новым методам, – а это бывает реже, чем принято думать. Надо было ко всему подходить по-новому, и в уголовной бригаде царило особое возбуждение.

– В прошлый раз вы не успели мне рассказать, чем кончилось дело Жоссе, – проговорил доктор Пардон, усевшись в кресло с рюмкой коньяка в руке.

Он пил всегда только одну рюмку, но смаковал ее маленькими глотками и долго держал коньяк во рту, чтобы лучше насладиться его ароматом.

При упоминании о деле Жоссе выражение лица у Мегрэ изменилось.

– Я уж точно не помню, на чем тогда остановился… С самого начала я предвидел, что Комелио не предоставит мне больше возможности увидеть Жоссе; так и произошло. Можно было подумать, что он ревнует, так прочно он завладел им… Следствие протекало в четырех стенах его кабинета, а мы в Уголовной полиции знали только то, что сообщалось в газетах. В течение более двух месяцев десять моих помощников, а иногда и больше, занимались изматывающей работой по проверке показаний. В то же время мы продолжали расследование которое шло по нескольким направлениям. Во-первых, в чисто техническом плане: нужно было восстановить по часам и минутам, где был и чем занимался каждый из замешанных в дело в течение ночи, когда было совершено преступление; нужно было в двадцатый раз осмотреть дом на улице Лопер, где мы все еще надеялись обнаружить какие-нибудь улики, ранее от нас ускользнувшие, в том числе и знаменитый нож немецких парашютистов… Лично я, уж не знаю сколько раз, допрашивал кухарку, горничную, поставщиков, соседей. И что еще больше усложняло нашу задачу, это приток анонимных или подписанных писем, в особенности анонимных… Это неизбежно, когда дело будоражит общественное мнение. Какие-то помешанные, полупомешанные люди, которые думают, что они кое-что знают, обращаются в полицию, а ей уж приходится разбираться, где правда и где ложь. Я ездил в Фонтенэ-ле-Конт тайком, можно сказать незаконно, и без результата – кажется, я вам об этом говорил.

Видите ли, Пардон, когда совершено преступление, все оказывается непросто. Поступки и действия десяти, двадцати человек, которые казались естественными за несколько часов до того, вдруг представляются более или менее двусмысленными. Все становится возможным! Нет гипотез, о которых, не проверяя, можно было бы сказать, что они смехотворны. Не существует также безотказного способа удостовериться в добросовестности или в хорошей памяти свидетелей. Публика решает инстинктивно, руководствуясь сентиментальными мотивами или элементарной логикой. Мы же обязаны сомневаться во всем, искать, где только возможно, не пренебрегать никакой гипотезой.