Показания мальчика из церковного хора - Сименон Жорж - Страница 4

Глава 2

Отвар мадам Мегрэ и трубка комиссара

Ворох простынь и одеял зашевелился, высунулась рука, и на подушке появилось красное потное лицо — лицо комиссара Мегрэ.

— Дай-ка мне термометр! — буркнул он.

Госпожа Мегрэ склонилась над шитьем, приоткрыв оконную штору и пытаясь что-то разглядеть в потемках. Она со вздохом встала и повернула выключатель.

— Я думала, ты спишь. Ведь не прошло и получаса, как ты измерял температуру.

Зная по опыту, что возражать бесполезно, она встряхнула градусник и сунула ему в рот.

Однако он успел спросить:

— Никто не приходил?

— Ты бы услышал. Ведь ты же не спал.

Видимо, на несколько минут он все же задремал. И разбудил его проклятый бесконечный перезвон, вырвавший его из оцепенения.

Жили они теперь не у себя дома, не в Париже, а в провинциальном городе. Мегрэ предстояло пробыть здесь не меньше полугода, и госпожа Мегрэ не могла допустить, чтобы муж питался в ресторанах, поэтому недолго думая последовала за ним. Вот тогда-то они сняли меблированную квартиру в верхней части города.

Обои в цветочках, громоздкая мебель, скрипучая кровать. Зато их соблазнила эта тихая улочка, где, по словам хозяйки госпожи Данс, не пробежит и кошка. Правда, госпожа Данс забыла добавить, что первый этаж был занят молочной и поэтому тяжелый запах сыра царил во всем доме.

Не сказала она и о том, что дверь молочной снабжена была не звонком или колокольчиком, а каким-то хитрым аппаратом из металлических трубок, который всякий раз — стоило открыть дверь — издавал протяжно-унылый перезвон. Мегрэ узнал об этом только сейчас, когда днем остался дома.

— Сколько? Тридцать восемь и пять?

— Сейчас у тебя тридцать восемь и восемь…

— А вечером будет тридцать девять.

Мегрэ был в ярости. Он злился всякий раз, когда болел, и сейчас мрачно посматривал на госпожу Мегрэ: ведь она ни за что не выйдет из комнаты, а ему так хотелось бы выкурить трубочку.

Дождь все лил и лил, мелкий, моросящий дождь, что тихо и тоскливо стучит в окошко, создавая впечатление, будто живешь в каком-то аквариуме. Лампочка без абажура, висящая на длинном шнуре, заливала комнату ярким светом. И нетрудно было представить себе бесконечные пустынные улицы, освещенные окна домов, людей, метавшихся из угла в угол, словно рыбки в аквариумах.

— Ты сейчас выпьешь еще чашку отвара… - Это, вероятно, была уже десятая, считая с полудня. Теперь ему снова нужно было хорошенько пропотеть, чтобы простыни превратились чуть ли не в компресс. Он подхватил грипп в то холодное утро, когда ждал Жюстена у школы, а может тогда, когда блуждал по улицам. Вернувшись в десятом часу в свой кабинет и машинально помешивая угли в камине, он почувствовал озноб. Затем бросило в жар. Брови покалывало. Поглядев на себя в огрызок зеркала, висевший в туалете, он увидел перед собой большие блестящие глаза.

Да и трубка не имела обычного вкуса, а это было плохим признаком.

— Скажите, Бессон, вы могли бы продолжить следствие по делу певчего, если я случайно не приду после полудня?

И Бессон, воображающий, что он хитрее других, ответил:

— Неужели, шеф, вы думаете, что можно всерьез говорить о каком-то деле певчего?

Да хороший следователь давным-давно поставил бы на нем точку!

— И тем не менее вы будете наблюдать за улицей Святой Катерины. Поручите это своим агентам, ну хотя бы Валлену…

— На тот случай, если труп вдруг объявится прямо перед домом судьи?

Мегрэ чувствовал себя скверно, спорить не стал и с трудом отдал последние распоряжения.

— Составьте для меня список обитателей этой улицы. Это нетрудно сделать… улица не длинная.

— Допрашивать опять мальчишку?

— Нет…

…И вот сейчас его снова окатила горячая волна. Он чувствовал, как по телу бегут капли пота; есть не хотелось, клонило ко сну, но заснуть мешал бесконечный раздражающий перезвон медных трубок в молочной.

Он был в отчаянии: разве можно сейчас болеть! Раздражало и то, что госпожа Мегрэ неотступно стерегла его, не разрешая выкурить трубку. Хоть бы на минутку сходила в аптеку за лекарствами! Но она, конечно, уже запаслась всем необходимым.

Да, он был в отчаянии и все же иногда, закрывая глаза, чуть ли не с наслаждением испытывал какую-то необычную легкость и, забывая о грузе лет, предавался давним ощущениям, пережитым когда-то в детстве.

И будто вновь видел юного Жюстена, его бледное, но решительное лицо. Все возникающие перед ним образы — расплывчатые и нечеткие — не были связаны с повседневными делами и, однако, чем-то настойчиво напоминали о настоящем.

Странно, но он мог бы, например, описать почти в точности комнату Жюстена, хотя никогда ее и не видел, — железную кровать, будильник на ночном столике. Вот мальчик протягивает руку, бесшумно одевается… Все его движения отработаны до автоматизма…

А вот и первый удар колокола — значит, уже без четверти шесть… Нужно вставать… А вот и далекий звон из больничной церкви… Внизу, у лестницы, мальчик натягивает башмаки, приотворяет дверь, и в лицо бьет холодное дыхание утреннего города.

— Знаешь, мадам Мегрэ, он никогда не читал детективных романов.

В шутку они как-то — уже давно — стали называть друг друга по фамилии — Мегрэ и мадам Мегрэ, привыкли к этому и, пожалуй, даже забыли, что у них, как у всех, есть имена.

— И газет не читает.

— Право, лучше бы ты заснул…

Он уныло взглянул на трубку, лежащую на черном мраморном камине, и закрыл глаза.

— Я долго расспрашивал о нем его мать… Она весьма достойная женщина, но уж слишком волновалась…

— Спи.

Ненадолго он умолкал. Дыхание становилось ровнее. Можно было подумать, что наконец он заснул.

— Она утверждала, что он ни разу не видел мертвеца… Детей обычно избавляют от подобных зрелищ.

— Да какое это имеет значение?

— А он ведь мне говорил, что труп был длинный-предлинный и, казалось, занимал весь тротуар… Всегда создается такое впечатление, когда видишь мертвеца, лежащего на земле… Всякий раз мертвец кажется выше, длиннее, чем живой… Понимаешь?

— Ну что ты беспокоишься! Бессон сам расследует это дело.

— Бессон не верит.

— Во что не верит?

— Что был мертвец…

— Хочешь, я потушу лампу?

Он воспротивился. Тогда она встала на стул и заслонила лампочку вощаной бумагой, чтобы свет не бил в глаза.

— Постарайся заснуть хоть на часок, а потом выпьешь еще чашку отвара. Ты плохо пропотел…

— Право, если б я сделал хоть маленькую затяжку…

— Да ты с ума сошел!

Она вышла на кухню — приготовить отвар из овощей, Слышно было, как она шлепает по кухне в мягких комнатных туфлях. А ему почему-то все время мерещилась улица Святой Катерины, ровные ряды фонарей.

— Судья утверждает, что якобы ничего не слышал…

— Что ты говоришь?

— Бьюсь об заклад, что они ненавидят друг друга…

Из кухни раздался голос госпожи Мегрэ:

— О ком ты говоришь? Ты же видишь, я занята…

— О судье и мальчишке-певчем… Они никогда не разговаривали, но я готов поклясться, что они ненавидят друг друга. Знаешь, старики — особенно одинокие — превращаются в детей… Жюстен каждое утро проходил мимо него, и каждое утро старый судья сидел у окна. Он похож на сову…

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать. - В проеме двери показалась госпожа Мегрэ с дымящейся разливательной ложкой в руке.

— Постарайся вникнуть в мои слова… Судья говорит, будто ничего не слышал, и я не могу, разумеется, заподозрить его во лжи — это слишком серьезно…

— Ну хорошо, хорошо. Постарайся не думать больше об этом.

— …но утверждать не решился, слышал он шаги Жюстена вчера утром или нет.

— Может, он опять заснул…

— Нет. Лгать он не смеет, но нарочно не дает точного ответа. А жилец из сорок второго дома, ухаживающий за больной женой, услышал, как по улице бежали.

Мысль его, подхлестанная лихорадке, настойчиво и услужливо напоминала об этой детали.