Пареньки села Замшелого - Упит Андрей Мартынович - Страница 22

Андру, конечно, были известны все Букстыневы повадки; но он что-то невразумительно пробурчал в ответ. Ешке только того и надо было. Беспечность портного в их злополучном положении раздражала его.

— Он вот как делает. Шьет, к примеру, у кого-нибудь на одном конце села, а в другом конце собираются свадьбу справлять. Он и начинает за неделю к той свадьбе готовиться, вроде как бы женихов брат, а когда бабы спросят у него: «Чего ты так наряжаешься, разве ты на свадьбу тоже зван?», ну, он почешет в затылке и отвечает: «Звать-то не зван, да ведь никто и не сказывал, чтоб не ходил». Вот у них, у портных, как заведено.

Букстынь на печи только рукой махнул:

— Слушать тошно, а еще шурином считается!

Тут в комнатку вошел лесник с зажженным фонарем, похожим на бутыль, железным, в круглых дырочках. Через узкое горлышко поднималась струйка копоти от овечьего жира и фитиля, скрученного из льняных ниток. Ружья у лесника больше не было, и Ешка счел это хорошим признаком.

— Пошли кобылу кормить, — с улыбкой сказал лесник. — Сперва о лошади надо подумать, а уж потом о себе.

Ешка мигом был готов, но приятель его что-то мешкал, а Букстынь на печи и вовсе притворился спящим.

В закуте маленького хлева хрюкали и блеяли свиньи и овцы, рядом жевали жвачку две коровы: чалая и пеструха с белым пятном на лбу, а подальше белый коняга — Ешка сразу определил, что ему не менее как шестнадцать лет от роду, — поводил ушами и тянул шею к кобыле. Ешкина лошадь, явно чем-то недовольная, при виде своего возницы и кормильца тихо заржала, полусердито, полурадостно.

Лесник усмехнулся:

— Еще бы! Сразу признала хозяина. Задай ей корму, чтоб хорошенько наелась на ночь. Вот тут лукошко с овсяной мукой, подмешай в пойло, пускай как следует напьется.

Ешка не счел нужным отвечать леснику: уж коли этот бородач принял его за бродягу и лесного вора, он ни за что ему не простит. Паренек накормил лошадь, не жалея ни своего сена и овса, ни лесниковой муки. Возвращаясь обратно, бородач, как бы извиняясь, сказал:

— И дуться нечего — сразу-то не распознаешь. Ведь о замшельцах не больно добрая слава идет. С замшельскими лесорубами, что работают на барских угодьях, никто из наших людей знаться не хочет.

И, прежде чем войти в дом, уже взявшись за ручку двери, добавил:

— Вижу это я, как вы у елок остановились да вроде на ночлег готовитесь, ну, думаю, эти, верно, из таких, кого надо тут же доставить в Сарканмуйжу. Теперь-то я уж больше так не думаю. Раз кобыла ржет и ласкается, стало быть, ты и впрямь ее возница и кормилец. Потом гляжу, топор у вас есть, а веревки нету, ну, а в нашем лесу без веревки воза не увезешь. Отоспитесь тут за ночь, а поутру поезжайте своей дорогой.

У Андра щелочки глаз стали такими маленькими, а зевающий рот — таким большим, что лесник снова покачал головой:

— Что-то не похожи вы на настоящих молодцов с большой дороги. Днем едут, а ночью спят, как и всякому честному человеку положено. А ну-ка, расскажите еще разок, кто вы, откуда и куда путь держите. В лесу мне показалось сперва, что наплел ты разного вздору, а теперь, дома, — дело совсем иное.

Лесник задул фонарь и снял нагар со свечи. Андр скинул оттаявшие в тепле и отсыревшие лапти, потом развесил у печки мокрые онучи. Букстыня на печке больше не было, но за стеной слышался его неумолчный говор — как видно, портной нашел внимательного слушателя и дорвался до россказней.

Ешка повторил свой рассказ, на сей раз смелей и уверенней, чем давеча в лесу; иной раз он сам себя перебивал, чтобы то да се растолковать слушателю, который так много хотел узнать о Замшелом и так мало был знаком с его обитателями.

Перевалив за половину своего рассказа, Ешка запнулся, раздумывая, стоит или не стоит знакомить лесника с историей Букстыня про Ведьмину корчму, но как раз в это время широко распахнулась низенькая дверца, и в нее вошел портной с большой глиняной миской в руках, полной румяных оладий из ячменной муки. За портным выступала сама лесничиха, неся чайник горячего чая, кружки и целую пригоршню наколотого сахару. Букстынь выступал с таким гордым видом, будто его только что взяли в примаки в дом лесника в Красном бору, а лесничиха расплылась в улыбке, словно увидала долгожданного родича — значит, опять от гибкого языка Букстыня оказалось куда больше пользы, чем от Ешкиного возмущения и Андровых страхов.

Продолжать свой рассказ Ешке больше не удалось: теперь говорил один Букстынь. Сказок он уже не сказывал, но молол всякий вздор, пареньки только дивились: и откуда он всего этого понабрался? Да в придачу что ни слово — «госпожа лесничиха», «сделайте милость, госпожа лесничиха» да «не сочтите за обиду» и все в подобном же роде. Об этаком деликатном обхождении в Замшелом в те времена и понятия не имели. Андр иной раз так и застывал с открытым ртом, зажав в руке оладью. А лесничиха все улыбалась, как ясное солнышко, и знай упрашивала:

— Кушайте, дорогие гости, не стесняйтесь!

Но упрашивать гостей не приходилось, а менее всех — Букстыня: гора оладий в миске оседала на глазах. Вначале лесник сидел молча, сердитым взглядом укоряя жену за то, что без толку добро переводит, но, увидев, что та и бровью не ведет, плюнул и сам принялся за еду. Да и что ему было делать, не оставаться же вовсе без ужина!

О чае в Замшелом, разумеется, слыхали, но видеть не видывали. Пареньки сперва хорошенько пригляделись, как его пьют. Портной только кивнул им и стал делать так: налил из чайника почти дополна глиняную кружку желтоватого кипятка, пригляделся и вытащил из кучи самый крупный кусочек сахара, кинул себе в рот и с наслаждением пососал его. Потом одной рукой взялся за ручку кружки, другой подпер донце, локти поставил на стол, подул, чтобы не обжечь губы, отхлебнул и крякнул. Ешка с Андром в точности следовали его примеру. У кипятка был горьковатый привкус, но зато тем слаще и вкуснее показался сахар, особенно после соленых оладий. Лесник только старался поспевать за гостями; правда, кусочек сахара он выбрал самый маленький, да и от него-то откусил всего лишь половинку. Но гостям и в голову не пришло усвоить урок. Букстынь то и дело дул в кружку, похрустывал сахаром и распространялся о различии между молочной похлебкой и таким напитком, как чай, который нынче принято пить во всех имениях. А лесничиха все улыбалась и пододвигала к нему блюдечко с оставшимся сахаром:

— Берите, берите, гости дорогие, у нас еще есть!

Но гостям хватило и этого. Андр уже разок-другой, склонив голову, оглядывался на лавку у стены, как раз у него за спиной. Букстынь поднялся, провел рукой по животу и тут же поспешил прикрыть ею рот: зевать в присутствии хозяйки дома никак не положено.

— Премного благодарны, госпожа лесничиха, — сказал он и отвесил поклон. — На обратном пути не преминем навестить.

Пока хозяйка краешком передника сметала крошки сахара в горсть и убирала посуду, портной уже завалился на печь. Сердито сопя, лесник вышел.

Спустя минуту за стенкой послышалось, как он, раздеваясь, ворчит:

— Ишь ведь, черт меня попутал! Этаких в дом привести! Волосы с головы и то готовы сожрать.

Ешка задул свечу и улегся последним. Но сперва ему два раза пришлось ткнуть Андра в бок, чтобы подвинулся к стене и другому тоже дал место.

Наутро у лесника появилось множество срочных дел, поэтому гостей он поднял чуть свет. Пусть запрягают и едут, у него времени нету: надо в лес идти, на обход. Ведь когда поблизости работают замшельские лесорубы со своим лесником, все ясени и вязы под угрозой. Как проехать в Черный лес? Чего же проще, и дитя малое покажет: назад по просеке до большого вяза, там свернуть и дальше по стежке, которую протоптал какой-то толстяк, что возвращался из Ведьминой корчмы. Потом переехать через Черную речку, а там начнутся большие вырубки, и не счесть которую зиму там лес рубят. А возвращаться надо совсем другой дорогой, мимо Белого хутора и Черного имения, а оттуда и до Замшелого рукой подать…