Юрий (незаконченный роман) - Балашов Дмитрий Михайлович - Страница 29

Услюм нашелся первым:

— Ну, здравствуй, Филимон! Вишь, и я тут! А ты не бабушку ли свою встретил?

Филя вдруг как-то исказился лицом, неотрывно глядя в бородатый лик Услюма, думая о том, что должен непременно скакать к Всеволожскому, долагать… и полонить родича своего? И заплакал. Смотрел на Услюма, уродуя губы, и плакал, слезы лились у него по лицу, по первой, еще мягкой пушистой бородке, падали на кошму. И Услюм содеял то, что ему подсказало сердце: обнял Филимона и прижал его голову к своей груди, вопросивши тихо по-русски:

— Про батька-то с маткою рассказал?

Тот молча утвердительно потряс головой, молвил, справляясь со слезами:

— Рассказал! В первый же наезд! Я здесь уже не раз был. — Прибавил: — Бабушку жалко! Старая она! Никуда не хочет — предлагал на Русь забрать с собою. Нет, говорит, дочерь у меня тут! Все одно — скоро, мол, умру! Будет кому глаза закрыть.

Помолчали. Старуха налила кислого молока в треснутую глиняную чашку, перевязанную кожаным ремешком, подала новому гостю.

Услюм отпил, чтобы не обидеть хозяйку. Подумав, предложил Филимону:

— Выйдем-ка, потолкуем.

Они стояли, обнявшись, поеживаясь от холода в ночи (закат догорел уже за краем земли). Услюм осторожно втолковывал троюродному брату:

— Понимаешь, не в князьях дело! Ихний спор все одно хан будет решать! Мужики голодают — вот что худо! Истаяли все. Я пока барана куплял в торгу, а там плов варили аль што, дан от запаха голова закружилась, вот те крест! Ребят жалко! А Миньбулата ты знашь!

Знал Филимон, знала вся Москва, и не любил его никто.

— Мужиков надобно спасать, Филя! Я за тем и прибыл. Думал, Керим проведет к Ширин Тегине, там хоть с голоду не помрем!

Филимон слушал и думал — говорить ай не говорить боярину Всеволожскому, кого он встретил ноне в степи? Они-то сами тоже были, почитай, в гостях у Миньбулата — но и ели сытно, и ездили куда кому надо невозбранно, кто-то себе и женку нашел… Сказать? Не сказать? И как задержать Услюма, ежели? Ему ить и не справиться с троюродником! Экой медведь! Али куда направить ложно, а потом… Помыслил, отверг, гадко стало совершить такое! Ну а ежели? — порешил в конце концов сказать Услюму правду (все одно ведь вызнает, где Тегинины шатры), а Ивану Всеволожскому скажет, что видел Услюма в торгу, как тот с татарами барана куплял.

Ехать куда-либо было уже поздно. И оба кметя, обиходив коней, улеглись, спина к спине, на пыльной драной кошме, не вполне доверяя друг другу и все же родичи — не разорвешь! Так и дремали до утра, то и дело проверяя, не ушел ли другой тайком? А утром, пожевав сухого сыру и запив молоком (больше у старухи ничего не было), оба подтянули подпруги, приготовились сесть на коней и в последний миг безотчетно бросились друг к другу и крепко обнялись. Филимон вскочил на коня и поскакал, уже не оборачиваясь. Услюм тяжело влез в седло, поерзал, утвердился в стременах и тоже порысил разыскивать указанные ему Филимоном шатры, не очень веря, что тот его не обманул. Раза два останавливался, расспрашивая встречных. Ширин Тегиню, большого князя Крымского, племянника покойного Тохтамыша (он был сыном сестры Тохтамыша, Джанаки-Султан и Руктемира, первого советника и охранителя самого Тохтамыша) здесь знали все, и найти его юрт было бы легко и без Филимоновых объяснений.

Услюм погонял коня и беспрерывно оглядывался. И успокоился только тогда, когда впереди встали узорные шатры крымского князя и строгие нукеры скрестили перед ним копья. Услюм остановил коня и под недоуменными взорами нукеров начал разрезать шов своей шапки. Извлек грамоту и произнес, возможно четче выговаривая татарские слова:

— Вашему великому князю Тегине от великого князя Юрия! — Выговорил, спокойно взирая на поднявшуюся суету. Он свою службу исполнил! А далее — пущай решают сами татары, да вразумит их Господь!

Глава 19

Миньбулат, узнав, что один из русских, старик, уехал с ратными и не воротился в стан, изругал последними словами охрану, избил плетью ни в чем не повинного сотника, переменил нукеров и вдруг в ярости приказал заковать в колодки самого князя Юрия, что встретили с тихим ропотом даже татары. Давно прошли времена хана Узбека, казнившего так Михаилу Святого! Но, поворчав, послушались. Князь сидел теперь, вернее, полулежал с тяжелой доской-колодкой на шее, куда была просунута его голова и обе руки. Деревянный воротник давил шею, рук было не опустить, ни есть, ни пить, ни даже нужды справить князь не мог теперь без помощи слуг. Стан притих, потрясенный, молча наливаясь злобою. Что с Услюмом — не ведал никто. Подозревали — убит, кто говорил даже, что-де изменил, перекинулся к татарам. Сидко едва не подрался с обидчиком, вступаясь за пропавшего родича. И никто не знал, что творилось в Орде.

Ширин Тегиня, получив послание Юрия, вызвал к себе Услюма и, строго глядя на бородатого пожилого ратника, Расспросил, как содержится князь Юрий и что вообще происходит в стане Миньбулата, где до ханского суда находятся оба русских князя.

Выслушав и отослав (сотнику сквозь зубы: — Придержи! Там его повесят), подумал было сразу скакать, выручать урусутского князя, но затем помыслил о хане, которого явным самоуправством раздражать было все-таки нельзя.

Отославши своих мурз и беков, дав знак нукерам, Ширин Тегиня сел на кошмы, опершись спиною о груду полосатых подушек, и замер, почти смеживши очи.

— Господин думает! — пронеслась весть, при которой все, даже болтливые женщины, замерли и стали неслышны и невидны, ежели двигаясь, то только крадучись, на цыпочках. Ибо при всем прочем на их господине лежал отсвет великой, все еще не поколебленной Тохтамышевой славы, славы последнего объединителя Великой степи. И не о Юрии думал он в этот час, а прежде всего о Литве, о походах Витовта в Крым. Витовт умер? Но остались другие! Ягайло, Свидригайло, Сигизмунд (ныне одолевающий Свидригайлу), значит — католики, а не достаточно ли католиков-фрягов в Крыму? Их крепости зубчатые украшают уже все прибрежные скалы, а торговля… Много ли она дает Крыму? Витовтов поход в Крым может повторить любой из них. Думал о том, что на Москве власть сейчас находится в руках Витовтовой дочери, Софьи, и это само по себе опасно — ежели Московия объединится с Литвой, то власти над нею нынешним ордынским ханам никак не удержать! Он, как и многие, не верил в скрытые до поры возможности Руси, разорванной, полуподчиненной Великому Литовскому княжеству.

Великого Идигу уже нет! И что? И не умнее ли теперь поддержать коназа Юрия, врага Орды? — Врага Казанского царя! А это совсем другое дело! На Галич ходили не ордынцы, а казанские татары, и Юрий это знает! И выходило, первое движение его, великого князя Крымского, немедленно освободить Юрия было правильным! Но остается хан! Что, однако, должно сказать Улу-Мухаммеду, дабы и он… А он посажен Витовтом и, вероятно… Здесь в цепи рассуждений Ширинского князя был тягостный разрыв… Тягостнейший! И потому он еще день ждал, пока Миньбулат нежданно сам не помог ему, засадивши Юрия в колодки. Ширин Тегиня даже рассмеялся, узнав об этом, и — немедленно — к хану. И — немедленно — всем остальным найонам, темникам, бекам, эмирам — самоуправство! И — немедленно — ночью сбор своей «тысячи» — скрытно, быстро в клинки!

Миньбулатов заслон был опрокинут сразу (раннее утро, когда даже у сторожевых слипаются глаза и нукеры спят стоя, опершись на копья). Визг, сабельный блеск, свист плетей нагаек, тех самых, которыми одним метким ударом с седла пробивают голову степному волку и — все было кончено, почти без крови. Миньбулат, прискакавший, опоздав на несколько минут, ненавидяще зрел, как увозят закованного в деревянный хомут (нарочно не снимали, дабы показать хану!) князя Юрия. Как седлает коней, запрягает коней в повозки под охраной Тегининых нукеров русская дружила. Знаком остановил своих решивших было ринуться в сечу. Тегиня ехал сам на буланом жеребце и нарочито безразлично обозрел Миньбулата, не кивнув, не сделав движения. Картинно вложил в ножны украшенную по рукоять самоцветами и золотом хорезмийскую саблю. Откидываясь в монгольском седле с высокими, отделанными серебром и бирюзою луками, шагом миновал соперника своего. Золотой халат Тегини под чешуйчатым панцирем свисал почти до стремени, и конь в узорных браслетах на передних ногах выступал, будто плыл по воздуху, чутко повинуясь вроде бы небрежному движению сильной руки седока, а за ним нукеры с соколиными перьями в навершии, в доспехах с зерцалом[20] на покрытых кожаными попонами конях.