День лошади. (Сборник) - Коркищенко Алексей Абрамович - Страница 5

Необыкновенная охота

Заночевал я как-то на дальнем степном таборе. Не хотелось домой: устал за день, и вечер был такой хороший! Да и не представлял я себе лучшего отдыха, чем сон под звездным небом на копне душистого сена. Со мной остались учетчик полеводческой бригады Григорий Данилович Григораш, заядлый охотник на хомяков, и новый зоотехник бригады Иван Пантелеевич Алексеенко, тонкий знаток природы и страстный любитель всего необычайного. С вечера начались охотничьи разговоры да так и затянулись далеко за полночь. Рассказы были один интересней другого. Когда охотничья тема, казалось, уже иссякла, Иван Пантелеевич проговорил:

— Эту историю я уже рассказывал одним серьезным людям. И что бы вы думали? Они посмеялись, приняв ее за небылицу.

Иван Пантелеевич нервно закурил, и мы почувствовали, как велика его обида на тех, кто усомнился в правдивости рассказанной им истории.

— Я сам охотник и очень уважаю деда Хоботьку за его сообразительность и сметку, — продолжал он, жадно затягиваясь пахучим папиросным дымом. — Вы можете думать все, что вам угодно, но, если хотите слушать, пожалуйста, воздержитесь от реплик.

Григораш и я молча приняли его условие и удобнее расположились на копне, заинтересованные длинным вступлением Ивана Пантелеевича.

— То, что я увидел случайно, — начал он, — было настолько удивительно, что я отказался верить своим глазам. Дед Хоботька ставил в пруду капканы! Где вы видели подобное?!

…Я шел пешком на дальнюю МТФ и, когда увидел эту чудасию, побежал что было силы к пруду.

Увлеченный странным занятием, дед Хоботька вздрогнул от моего «Здорово дневали», капкан щелкнул и ударил его по пальцам. Дед разгневался.

— Ах, чтоб тебя! — вскричал он. — Что же ты, суконный сын, мозоль тебе на ногу, людей пугаешь?

Дед замешкался, видно, раздумывал, продолжать ли при мне. Потом он взвел капкан и осторожно опустил на дно. На язычке капкана извивался толстый жирный червяк, привязанный ниткой. Хоботька вогнал в грунт колышек и замаскировал в иле проволоку, соединившую колышек с капканом. После всех этих действий он воткнул у колышка камышинку с метелкой и что-то бросил в воду из кармана.

Синий пруд, сухие полынные косогоры, освещенные неярким осенним солнцем, и в пруду дед Хоботька с капканом в руках — все выглядело крайне необычно и загадочно, будто я попал за тридевять земель, в страну, где живут одни чудаки. Я подумал было, что лукавый охотник, заметив меня издали, решил просто подурачить, ставя капканы в пруду.

И, потеряв всякую надежду разобраться в происходящем, я закурил, надеясь, что папироса поможет мне осмыслить манипуляции деда Хоботьки. Он же в это время, сердито косясь в мою сторону, взял на берегу последний капкан, колышек, камышинку и пошел в воду. Я посчитал камышинки. Их было пятнадцать. Пятнадцать капканов в пруду!

Окончив работу, дед Хоботька надел телогрейку и подошел ко мне.

Я предложил ему папиросу.

— Куда шел? — спросил дед.

— На МТФ.

— Не спешишь?

— Нет-нет! — ответил я.

— Тогда пойдем в лесополосу, — предложил он.

Мы укрылись среди деревьев и кустов так, чтобы пруд был на виду.

— Холодная вода? — спросил я, желая завязать разговор.

Дед Хоботька язвительно хмыкнул и ответил, игриво поводя подстриженными бровями:

— Как кипяток.

Тогда, считая, что настало время начать расспросы, я проговорил неуверенно:

— Ну, крупные карпы попадаются в капкан?

Дед только улыбнулся.

— Зачем же тогда ставил капканы в пруду? — спрашиваю его напрямик.

— Подождешь — увидишь, — ответил он сдержанно.

Я перебрал в памяти все известные, даже самые фантастические способы охоты деда Хоботьки на зверей, птиц и рыб, но к этому случаю ни один из них не подходил.

Почти час мы лежали, перебрасываясь ничего не значащими словами. И когда дед Хоботька стал уже нервничать, с голубой вышины донесся вдруг звук, от которого он встрепенулся и преобразился в мгновение ока.

— Слышишь? — спросил дед трагическим шепотом, подняв согнутый палец к небу.

— Что? Трубный глас архангела Гавриила? — пошутил я. — Не слышу.

Он досадливо отмахнулся и зашарил глазами по небу:

— Слушай…

Я услышал: это кричали казарки. И тотчас увидел их.

— Ну и что с этого? — спрашиваю. — Ружья-то нет!

— Эх ты, елки-палки-моталки, нет у тебя соображения! Они сейчас в пруд…

И, как будто в подтверждение его слов, стая сделала круг над прудом и распалась на синей воде беспорядочными бело-серыми комками.

Взволнованный Хоботька поднялся на ноги и принял позу бегуна на старте.

Гуси в пруду плескались, хлопали крыльями, ныряли. Нырнет гусь: кверху лапы и хвост — ищет корм.

И вдруг — это было действительно вдруг — на пруду забушевала белая буря: захлопали крылья, полетели перья, засверкали фонтаны брызг. Все смешалось. Казарки подняли отчаянный крик и шум. Я увидел, как притаившаяся за пригорком лисица не помня себя от страха метнулась в чащобу терновника — не вышла охота на гусей.

Но вот среди обезумевшей стаи прозвучал могучий клич вожака и отдался эхом в лесополосе… В один миг казарки поднялись в воздух и, подбадриваемые призывным криком, выстроились в треугольник. Встревоженно вскрикивая и выравнивая строй, они потянулись на юг, подальше от западни.

В пруду остались три гуся. Четвертый бился на берегу с капканом на голове. Он вырвал колышек и теперь, полузадушенный, стегал крыльями по земле.

Дед Хоботька рванулся к пруду, на бегу вынимая мешки из карманов телогрейки и отворачивая голенища сапог. Никогда раньше я не видел, чтобы так бегали старики…

Вот зачем он ставил капканы в пруду. Мудрая голова! Кто бы мог подумать! И я поверил всему, даже заведомо фантастическому и нелепому, что слышал о Хоботьке, поверил всем самым сногсшибательным историям, какие знал о нем. Все было удивительно просто и единственно в своем роде. Ловить казарок капканами, а зайцев на лук я уже считал обычным делом…

Иван Пантелеевич умолк и снова закурил. Пламя спички дрожало в его руке. Мне хотелось слышать некоторые пояснения, но я помалкивал. Григораш промычал задумчивое «м-м-м».

— Что? Что? — тотчас откликнулся зоотехник. — Не верите? Сомневаетесь?

— Да нет, думаю я, — ответил Григорий Данилович врастяжку. — Думаю, Иван Пантелеевич. Интересно все это… И сообразил же Хоботька, а! Действительно, расскажешь — не поверят.

Я верю в правдивость слов Ивана Пантелеевича и без боязни прослыть чудаком всем подряд рассказываю об этом замечательном охотничьем похождении деда Хоботьки. Вы сомневаетесь в достоверности этой истории? Справьтесь у зоотехника Ивана Пантелеевича Алексеенко.

Заячьи слезы

Не раз Андрюшке приходилось слышать об охотничьих похождениях своего соседа деда Хоботьки. Охотился дед без ружья и отзывался об оружии непочтительно: «Что ружье? Чепуха… На сорок метров бах — и мимо! Надо головой стрелять». Капканы, сетка да свистун-манок — вот и все его охотничьи принадлежности. Андрюшка видел их собственными глазами. Даже как-то держал в руках дедов манок.

Но хотя дед Хоботька и охотился без ружья, он был самым знаменитым охотником в районе. Уж очень необычно он ловил зверей. Странные приемы охоты и создали деду славу человека с чудинкой.

Как бы там ни было, в достоверность охотничьих похождений знаменитого соседа Андрюшка верил.

Однажды зимой он подсмотрел из-за плетня, как сосед шел на охоту. В мешке, который дед Хоботька держал под рукой, кудахтала курица.

Мела поземка, мороз стоял крепкий. Дед не торопясь шел за бугор. Очень хотелось Андрюшке побежать вслед за ним, да побоялся. Он жадно следил за охотником, пока тот не скрылся за бугром, и потом долго ожидал его во дворе. Даже не заходил в дом обогреться: боялся прозевать возвращение деда. Окоченевший, с синими губами, не откликаясь на зов матери, он пританцовывал у куреня и все смотрел и смотрел на бугор.