Непрощенные - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 26

– Товарищ милиционер! – Степан бухнулся на колени. – Христом Богом прошу!

– Сволочь ты! – сказал участковый. – Бога вспомнил, а сам детей на голод обрек. Вдову обокрали! Девчонка три района прошла, одна, по лесам, а ты даже не покормил! Куска хлеба пожалел! В Соловки пойдешь – по этапу!

Степан зарыдал. Заплакала его жена, к ней подключились дети. Любе стало их жалко.

– Не надо суда, – попросила участкового. – Пусть отдает Лыску – и ладно.

– Добрая ты душа, – вздохнул участковый. – Я бы посадил. Впрочем, как знаешь…

На обратную дорогу ушло два дня. Лыске нужно было пастись, ее следовало доить. Люба сделала из бересты кружку, сцеживала в нее молоко, тем и питалась. Ночевала у добрых людей, платила молоком – у Лыски было много. В родную деревню они вошли к вечеру. Пронырливые мальчишки, заметив их издалека, разнесли весть. К дому Люба шла сквозь строй соседей, гордо подняв голову. Следом трусила Лыска. Мать выбежала им навстречу.

– Доченька…

Она обняла Любу, затем склонилась и поцеловала ей руки. Люба смутилась.

– Смотрите, какая у меня дочка! – сказала мать смотревшим на них мужикам. – А вы… Бабы вы! Хуже баб!..

Окончив десятилетку, Люба поехала в Москву – учиться дальше. Сейчас было можно. Братики подросли и помогали по хозяйству, Лыска принесла телочку – семья не голодала. Помимо коровы имелся кабанчик, два десятка курей. Жизнь менялась к лучшему, в стране стало сытнее. Мать свезла на базар поросенка, купила дочке ботинки и платье, дала денег в дорогу. Расставаясь, мать плакала, Люба утешала как могла. Она нисколько не волновалась за будущее: в СССР все дороги открыты! Так и вышло. В институт Люба поступила легко – даром, что ли, по математике в школе первой была, получила стипендию. Сыграла роль и рекомендация райкома комсомола. Учиться было интересно. Люба сдавала зачеты и экзамены, занималась спортом – ей это нравилось. Сильная и ловкая от природы, Люба хорошо бегала, ходила на лыжах, стреляла из винтовки. Нормы ГТО выполнила без труда. Ее избрали в комитет комсомола, поручили спортивный сектор – справлялась. Годы учебы пролетели незаметно. Люба готовилась к госэкзаменам, когда за ней прибежали. В кабинете декана ее представили высокому, худощавому мужчине в добротном габардиновом костюме. Выполнив эту миссию, декан вышел. Гость (он назвался Николаем Сергеевичем) предложил Любе сесть и стал расспрашивать. О родителях, братьях, учебе, комсомольской работе. Люба отвечала, не понимая, чем вызван интерес. Тем более что Николай Сергеевич ничего не записывал, только кивал и смотрел ей в глаза.

– Вот что, Любовь Петровна, – сказал он, когда Люба притомилась. – Я из НКВД, подбираю кадры. Вы нам подходите.

– Я же математик, – удивилась Люба.

– Математики и нужны, – улыбнулся Николай Сергеевич. – Так как?

– Не знаю, – призналась Люба. – Я собиралась учителем.

– Соглашайтесь, – сказал гость. – У нас хорошо. Служба трудная, но почетная… И ответственная. Дадут звание, оклад, паек… Учитель столько не получает, а пользу стране вы будете приносить большую.

Люба подумала и согласилась.

Для начала ее отправили в школу. Та располагалась в лесу за высоким забором. Внутри огороженного пространства находилось здание помещичьей усадьбы, вокруг теснились флигеля, в которых жили курсанты. Их учили работать на рации, шифровать донесения, скрытно передвигаться по местности. Курсанты совершали марш-броски, стреляли из пистолета и винтовки. Люба успевала по всем дисциплинам. Для математика шифры не представляли труда, а в спорте она и раньше успевала. Курсы Люба закончила с отличием, получила звание сержанта госбезопасности, что соответствовало званию лейтенанта РККА, и направление на службу в Минск. В столицу Белоруссии Люба прибыла 21 июня, а назавтра грянуло…

В третий день войны Любу вызвали к начальству.

– Вот что, Попова, – сказал капитан с лицом, опухшим от бессонницы. – Шифровальщиков и радистов у нас хватает, а вот с диверсионной подготовкой, как у тебя, раз – и обчелся. Немцы наступают быстро, остановить их пока не получается. Будем забрасывать группы в тыл врага, они сейчас формируются. Чтоб не тащить рацию через линию фронта, выедешь сегодня – в разведотделе скажут куда – под видом учительницы. Диплом у тебя на руках, направление сделаем – не подкопаются. Освоишься, осмотришься, остальная группа присоединится потом. Документы, инструкции, рацию, деньги – все получишь в отделе. Вопросы есть?

– Никак нет! – отчеканила Люба, бросив руку к фуражке.

– Вот это оставь! – укорил капитан. – Ты теперь нелегал, разведчик – отвыкай тянуться…

С транспортом в стране царила неразбериха, поэтому к месту внедрения Любу подвезли. Приличия ради она заглянула в районо (так ей советовали) и едва пробилась к заведующему. Районо походило на разбуженный улей: по коридорам метались люди с папками, хлопали двери кабинетов; одни сотрудники в них вбегали, другие выбегали… Заведующий сидел за столом, подписывая бумаги (их перед ним лежала стопка), вокруг толпился народ; Любе пришлось поработать плечом, чтоб пробиться. Она хлопнула направление на стол прямо перед заведующим. Тот с минуту непонимающе смотрел на бумагу, затем изумленно глянул на просительницу.

– Прибыла по распределению! – пояснила Люба.

Заведующий глубоко вздохнул, как догадалась Люба, чтоб не выругаться.

– Открепление не дам, бланки увезли, – сказал сердито. – Зачем оно тебе? Уезжай так! Никто не спросит.

– Я работать! – сказала Люба.

– Ты что, больная?! – взорвался заведующий. – Не сегодня завтра здесь немцы будут, район эвакуируют, а она «ра-аботать»… – протянул он. – Не видишь, что творится? Беги отсюда, пока не поздно! Дура!

«А товарищ-то паникер! – подумала Люба, забирая направление. – Мог бы и повежливее…»

В районном НКВД ее встретили иначе: сыграла роль другая бумага. К тому же товарищам заранее позвонили. На разбитой полуторке Любу отвезли к селу и высадили у околицы.

– Не нужно, чтоб нас видели, – пояснил сопровождавший ее лейтенант. – Тут недалеко, дойдешь. На крайней улице спросишь бабу Крысю…

– Кого? – удивилась Люба.

– По паспорту Кристина, но зовут Крыся, сокращение такое. Западники здесь живут, под поляками были. Кто ты такая, бабка не знает, попросили учителя приютить, она и согласилась. Заплатишь.

– Кто попросил?

– Товарищ один наш.

Люба покачала головой, но спорить не стала. Попрощалась и побрела к селу, волоча чемодан и тяжеленный рюкзак с рацией. Майор в Минске заблуждался насчет ее подготовки: разведчиков из них не готовили. Правила конспирации преподавали, но не усердно. Однако и с ее знаниями было ясно: внедрение организовано из рук вон плохо. Наспех. Учитель приезжает по распределению в период школьных каникул, квартиру ему ищет сотрудник органов… Раскрыть проще простого, ребенок догадается.

«Это ненадолго! – успокоила себя Люба. – Поживу несколько дней, появится группа, и мы уйдем!»

Первыми, однако, явились немцы. Они вошли в село через три дня. В окошко Люба смотрела на грузовики, легковые машины, пылившие по улице, солдат в незнакомой, мышиного цвета форме, по-хозяйски тащивших ящики и коробки.

– Ишь, кольки их! – заметила возникшая рядом Крыся. – Сила!

– Они ненадолго, – сказала Люба.

– Не кажи, – ухмыльнулась бабка. – В пятнадцатом як пришли, так до двадцатого сидели. И не ушли б, каб не революция гэта в Германии…

Люба промолчала. За три дня бабка ее достала. Крыся оказалась непомерно любопытной, расспрашивала обо всем: о родителях, учебе, женихах… Чтоб не вызвать подозрения, приходилось отвечать.

– Год табе кольки? – пытала бабка.

– Двадцать четыре, – отвечала Люба.

– Старая ужо. И мужика няма?

Люба качала головой.

– Чаму?

Ответить на вопрос было трудно, Любу саму он волновал. У парней она успехом не пользовалась. Поначалу Люба не слишком расстраивалась: не липнут – ну и ладно: не мешают учиться. Но на третьем курсе Люба влюбилась. Алексей учился на параллельном, они познакомились на спортплощадке. Высокий, красивый, с волнистыми волосами, зачесанными назад, одним своим видом он заставлял сердце биться чаще. Люба не знала, как дать знать о своих чувствах. Ходила на соревнования, пыталась завязать с Алексеем беседу – ничего не помогало: ее не замечали. Как-то, оставшись одна в комнате, Люба долго рассматривала себя в зеркало – у них в комнате было. Все у нее было на месте: грудь, ноги, попа – не то что у некоторых. Вот только лицо… Мать сказала ей как-то: