Беглый - Сименон Жорж - Страница 18

В девять утра комиссар пришел на вокзал, в левом крыле которого, рядом с платформой отправления дальних поездов, находился его кабинет. Комиссар всегда здоровался за руку с обоими своими инспекторами.

Пожимая руку Гонне, он о чем-то вспомнил, наморщил лоб, и в голове его всплыла фамилия Гийом.

— Кстати, — сказал он, — в Ла-Рошели живет ваш земляк.

— Уроженец Сервана?

— Да. Это учитель немецкого языка в лицее. Зовут его Гийом, Жан Поль Гийом. Впрочем, говорят, на днях он спятил.

Жан Поль Гийом? — повторил Гонне, в свою очередь морща лоб. Потом тряхнул головой и отрезал:

— Не может быть.

— Почему?

— Потому что Гийом в Индокитае.

— Вы уверены?

— Он мой друг детства, мы с ним на «ты». Он чуть не женился на моей сестре, и только случайность помешала свадьбе.

Комиссар пробурчал что-то вроде: «Я здесь ни при чем», и проследовал к себе в кабинет. Немного погодя, принеся ему бумаги на подпись, Гонне переспросил:

— Вы уверены, что директор имел в виду Серван?

— Абсолютно. Позвоните ему, если желаете.

Дождь ночью шел всего два часа. Так продолжалось уже несколько дней, и каждое утро небо было совершенно ясным.

Рынок ломился от молодой спаржи, появились не, только красная и черная смородина, но даже корзинки с земляникой.

В семь утра Элен отправилась туда — она делала эта два раза в неделю. Когда она вернулась, Антуан кончал завтракать.

— Мама еще не спускалась?

— Только что ушла наверх.

— А отец?

— Кажется, еще в постели. Говорит, что устал.

Антуан утирает губы, надевает фуражку и берет книги. Элен застилает кухонный стол старыми газетами и раскладывает овощи. Чуть позже спускается озабоченная мать и отдает дочери распоряжение:

— Отнеси отцу чашку горячего молока.

Ж. П. Г, не болен. А если плохо спал, то лишь потому, что с вечера переел. Когда в семь часов он проснулся, под носом у него, дрожа от колыхания штор, играл на подушке солнечный зайчик, который каждое утро добирался сюда. Ж. П. Г, решил поспать еще.

Потом в комнату вошла жена. Сквозь полусомкнутые ресницы он видел, что она враждебно наблюдает за ним.

— Спишь?

Он сделал вид, что просыпается.

— Ты плохо себя чувствуешь?

— Не знаю. Думаю, мне лучше полежать.

Эта уловка поможет ему обрести покой. Кроме того, Ж. П. Г, не хватает духу снова мерить шагами улицы, а заглянуть в кафе «Мир» он не осмелится — там рискуешь встретить Мадо и ее сожителя.

— Доктора вызвать?

— Нет. Я хочу пить.

Теперь он опять один и ждет, глядя в потолок. Это состояние напоминает ему ежегодную ангину, которой он подвержен с наступлением первых холодов в конце октября — начале ноября.

Он и впрямь устал. Ноги под влажными простынями словно налиты свинцом. Он слышит, как открывается и закрывается за Антуаном входная дверь. Потом различает шаги Элен на лестнице.

Дочь входит с чашкой молока в руке и вносит с собой утреннюю свежесть улицы. Кожа у нее порозовела, волосы словно унизаны жемчужинками росы.

— Нездоровится? — спрашивает она.

— Да нет.

Он сидит в кровати, откинувшись на две подушки, улыбается дочери и пьет молоко. Когда у него ангина, в молоко добавляют две капли йода.

— Что говорит мама?

— Ничего не говорит. Расстраивается.

Элен оставила дверь полуоткрытой и держится довольно далеко от постели. Ж. П. Г, не спускает с нее глаз, и это, видимо, смущает ее, вызывает в ней невольную тревогу.

— Ты довольна?

— Чем?

Ж. П. Г, не решается объяснить. Просто не может.

Он отдает себе в этом отчет и, маленькими глотками отпивая молоко, смотрит на обнаженные руки дочери.

«А не рассказать ли ей все, как рассказывают подружке?» — мелькает у него мысль.

Пустая затея! Неосуществимая, как и желание поговорить с Элен о письмах, которые она подбирает в погребе на куче угля.

Девушке не по себе. Может быть, она догадывается о нависшей над ними опасности.

— Сейчас вернусь за чашкой, — торопливо объясняет она. — Тебе больше ничего не нужно? Окно открыть?

— Да.

Свежий воздух врывается в комнату. Ж. П. Г, ставит теплую чашку на ночной столик, забирается под одеяло.

Элен спускается по лестнице, и в столовой слышатся приглушенные голоса.

Ж. П. Г, забыл попросить принести ему какую-нибудь книгу. Правда, желания читать у него нет, но нет и желания думать. Он смотрит, как разрезает комнату пополам широкий солнечный луч, в котором танцуют миллионы крохотных пылинок. С таким же успехом они могли быть светилами, брошенными в бесконечность.

Хотя окно открыто, запах спальни не выветривается, и Ж. П. Г., сильно потевший ночью, чувствует, что все тело под пижамой у него влажное. Это ощущение стало особенно острым после прихода Элен, так посвежевшей на улице.

Он бесшумно встает, нащупывает домашние туфли, смотрится в зеркало и находит, что цвет лица у него желтый. По утрам, когда усы обвисают, а голова взлохмачена, он вообще нехорош собой.

Ж. П. Г, никогда об этом не задумывался, но теперь это его смущает. Он вспоминает о кружевных подушках Мадо, розовой ванне, где сверкали крупинки ароматической соли, о флаконах с духами, а также о том, какой гладкой была в те времена его грудь, безволосая, еле тронутая загаром.

— У тебя кожа испанца, — говорила ему Мадо, ни разу не бывавшая в Испании. — Видно, как под ней играют мускулы.

Он причесывается, смочив волосы одеколоном. Это одеколон жены. Ж. П. Г, слышит звонок молочника, шаркающие шаги в передней, стук захлопнутой двери и, наконец, голос Элен, сзывающей кур и бросающей им кукурузу:

— Цып-цып-цып!

Ж. П. Г, хочет посмотреть, как он будет выглядеть без усов. Прикрывает их рукой и пытается представить себя чисто выбритым.

Брови у него теперь гуще, чем прежде, но глаза не изменились. Тут с лестницы доносится легкий шум, и Ж. П.

Г., как застигнутый на месте преступления школьник, отшатывается. Однако наверх никто не поднимается.

Ж. П. Г, хочет запереться и идет в ванную. Он еще не пришел к определенному решению, вернее, не сформулировал его. Тем не менее, заперевшись на задвижку, он уже испытывает невольный страх, который охватывает его всякий раз, когда он намерен сделать глупость.

Г-жа Гийом помогает дочери чистить зеленый горошек. Обе сидят во дворе перед корзиной и ведром воды. Ж. П. Г, нужно лишь раздвинуть занавески, чтобы увидеть их.

Лучи падают прямо на поверхность зеркала, и солнечная радуга отчетливо вырисовывается на его гранях, превращая простой кусок стекла в драгоценность.

Ж. П. Г, чистит зубы, рассматривает себя, прикрывая рукой усы, опять бросает взгляд на обеих женщин: жена в светло-голубом халате, у Элен под передником розовое платье.

Когда Ж. П. Г, возвращается к туалетному столику, взор его устремлен в одну точку. Неожиданно он хватает ножницы, отрезает один ус, секунду ошалело смотрит на себя и, словно в дурмане, отрезает второй.

Ж. П. Г, бьет дрожь. Теперь ему не терпится провернуть все побыстрее. Он боится, как бы кто-нибудь не поднялся наверх, прежде чем операция закончится.

Несколько минут он намыливает лицо кремом для бритья. Машинально направляет бритву.

Для чего он это сделал? Возможно, в знак протеста?

Хватит с него быть Ж. П. Г., нудным учителем немецкого языка, над которым подсмеиваются ученики, на которого иронически посматривают горожане, когда он деревянной походкой идет по улице.

Жена никогда не любила его, никогда не думала, что он может быть не таким. Дочь тоже: недаром она отводит глаза, когда он на нее смотрит. А теперь они еще вообразили, будто он сумасшедший, в лучшем случае неврастеник, в общем, «чокнутый», и неуклюже сводят его с врачом.

Мадо — и та не узнала его. Правда, она долго наблюдала за ним, но так, как наблюдают за чем-то, составляющим часть пейзажа.

Бритва царапает кожу. Ж. П. Г, дважды вытирает ее, фыркает над умывальником, утирается и пугливо смотрит в зеркало.