Бар Либерти - Сименон Жорж - Страница 8

Мегрэ и сам об этом догадался по белой манишке, серому костюму с черным галстуком и лакированным туфлям.

— Я лучше попозже зайду… — проговорил Жозеф.

— Да нет! Входи…

Но тот все еще колебался.

— Я просто шел мимо, вот и решил зайти поздороваться. Кое-что узнал о втором заезде и…

— Вы играете на скачках? — спросил Мегрэ, развернувшись боком к официанту.

— Время от времени… Некоторые посетители кафе сообщают мне кое-какие полезные сведения… Однако мне пора бежать…

И он заспешил прочь, сделав украдкой, как показалось комиссару, какой-то знак Сильви. Та вновь села.

Жажа вздохнула:

— Опять проиграет… Но неплохой парень.

— Мне нужно одеваться! — проговорила Сильви и встала. Полы ее халата широко распахнулись, но в этом движении девушки не чувствовалось намеренного бесстыдства, как если бы ходить в таком виде было для нее самым естественным делом на свете.

Она поднялась по лестнице на второй этаж, и сверху донесся звук ее шагов взад и вперед по комнате. Мегрэ показалось, что толстушка Жажа к чему-то прислушивается.

— Она иногда тоже ходит по магазинам… Бедняжка больше всех потеряла со смертью Уильяма…

Мегрэ резко вскочил, бросился в бар и открыл входную дверь. Но было уже поздно. Жозеф быстрыми шагами, не оборачиваясь, уходил прочь. На первом этаже захлопнулось окно.

— Что это с вами вдруг?

— Так, ничего… одна мысль в голову пришла…

— Может быть, еще рюмочку?.. Послушайте, если вам понравилась баранья ножка…

Спустилась Сильви в темно-синем костюме, и Мегрэ с трудом узнал ее — совсем девчонка! Хотя он и успел вдоволь наглядеться на ее наготу, маленькие дрожащие грудки под белой шелковой рубашкой показались ему по-настоящему соблазнительными. Юбка плотно облегала плоский живот, нервную линию бедер.

На ногах шелковые чулки.

— До вечера!

Сильви в свою очередь поцеловала Жажа в лоб и повернулась к Мегрэ, не зная, как ей поступить. Неужели ей хотелось уйти не попрощавшись или, хуже того, бросить ему напоследок какое-нибудь бранное словцо?

По крайней мере, относилась она к нему явно враждебно. И даже не пыталась скрыть своих чувств.

— До свидания!.. Надеюсь, я вам больше не нужна?

Сказала и напряженно застыла. Подождала немного, а затем решительной походкой вышла из комнаты.

Жажа засмеялась и вновь наполнила рюмки.

— Не обращайте на нее внимания… Совсем еще малышка, несмышленыш. Хотите, я принесу тарелку и вы попробуете моего салатика?

Пустой бар выходил на узкую улочку; наверху, за поворотом лестницы, комнатушка, где небось царил страшный беспорядок; в подвальном окне виднелась часть двора, откуда медленно уходило солнце…

Таков был странный мир, в центре которого перед остатками благоухающего салата находился Мегрэ в компании растолстевшей женщины. А та будто возлежала на собственной пышной груди и вздыхала:

— Со мной, когда я была в ее возрасте, обращались иначе!

Жажа не надо было уточнять свою мысль. Комиссар сразу представил себе, как она стояла где-нибудь возле ворот Сент-Дени или на Монмартре в платье из яркого шелка, а за ней в окно близлежащего бара наблюдал требовательный дружок.

— Сегодня…

Жажа слишком часто прикладывалась к бутылке. Ее глаза, обращенные на Мегрэ, внезапно увлажнились.

Рот по-детски скривился, казалось, еще немного — и польются слезы.

— Вы напомнили мне Уильяма… Он как раз здесь и сидел… И тоже, когда ел, клал трубку возле тарелки…

Плечи у вас одинаковые… А знаете, вы на него похожи!

Она вытерла глаза, но плакать не стала.

Глава 4

Настойка из корня горечавки

Наступил час, когда закатное солнце покрыло все ровным, розовым светом, а испарения от земли стали рассеиваться в прохладе приближавшейся ночи. Мегрэ вышел из бара «Либерти», как обычно выходят из какого-нибудь сомнительного заведения, то есть засунув руки в карманы и надвинув шляпу на глаза. Однако не прошел он и десяти шагов, как ему неожиданно захотелось обернуться и словно убедиться, что все это ему не приснилось.

Но нет, бар находился на своем прежнем месте, и на его узком, окрашенном в грязный коричневый цвет фасаде, зажатом соседними домами, все так же желтели буквы вывески.

За окном торчал горшок с цветами, рядом спала кошка.

Жажа, скорее всего, тоже дремала на задней половине бара, и будильник для нее одной отсчитывал минуты…

В конце улочки жизнь принимала нормальный облик: магазины, прилично одетые люди, автобусы, трамваи, полицейский на посту…

Чуть дальше, правее, начиналась Ла-Круазет, будто сошедшая с рекламных акварельных рисунков, что печатал в богатых иллюстрированных журналах каннский коммерческий профсоюз.

Все было тихо, мирно… Неторопливо прогуливались люди… Бесшумно, будто с выключенными моторами, скользили машины… И светлые яхты на воде…

Хотя Мегрэ и чувствовал себя уставшим и отяжелевшим, возвращаться в Антиб ему не хотелось. Он бесцельно бродил туда-сюда по улицам, то останавливался, сам не зная почему, то шел наугад дальше, и казалось, что сознательная часть его души осталась в клетушке Жажа возле голого стола, за которым в полдень сидели добропорядочный шведский стюард и Сильви с бесстыдно обнаженной грудью.

Каждый месяц в течение десяти лет Уильям Браун жил по нескольку дней в этой душной ленивой атмосфере бок о бок с Жажа, и та после нескольких выпитых рюмок начинала жаловаться на жизнь, а потом засыпала на стуле.

— Ну конечно же, черт возьми, горечавка!

Мегрэ был доволен: ему удалось вспомнить то, что вот уже минут пятнадцать он силился отыскать в памяти, сам даже не отдавая себе в том отчета! С тех пор как комиссар вышел из бара «Либерти», он все время пытался определить возникший в сознании образ и, отбросив всю лишнюю мишуру, понять его суть. И сумел-таки! Вспомнил свой разговор с приятелем, которого как-то раз угощал аперитивом.

— Что ты обычно пьешь?

— Настойку из корня горечавки!

— Что это еще за новая мода?

— Это не мода, старина! А последняя надежда забулдыги. Ты ведь знаешь, что такое горечавка. Сплошная горечь. И даже без спирта. Понимаешь, когда в течение тридцати лет ты вливал в себя самый разный алкоголь, тебе остается только эта горькая гадость, чтобы хоть чем-то пронять самого себя, ощутить вкус во рту…

Вот именно так! Место без порока и зла! Бар, где попадаешь сразу на кухню и где тебя, как старого знакомого, встречает Жажа!

И ты пьешь, пока она возится со стряпней! И идешь покупать говядинку у соседнего мясника! А тут спускается Сильви, заспанная, полуголая, и подставляет лоб для поцелуя, и никому нет никакого дела до ее жалких прелестей.

Не очень чисто, не очень светло. Говорят мало. Тягучая, без особого смысла беседа, как и жизнь самих людей…

И нет внешнего мира, волнений. Только небольшой прямоугольник солнечного света…

Поесть, выпить… Подремать и снова выпить, а потом Сильви оденется, натянет чулочки и отправится на работу…

— Ну пока, крестный!

Разве это не то же самое, что настойка из корня горечавки, о которой ему рассказал приятель? И бар «Либерти» разве не напоминает последнюю гавань для того, кто все видел и все перепробовал в пороке?

Женщины, лишенные красоты, кокетства, желаний, которых ты уже не хочешь и просто целуешь в лоб, даешь сто франков на чулки, а потом спрашиваешь, когда они возвращаются:

— Ну как, хорошо поработала?

Подобные мысли подействовали на Мегрэ угнетающе.

Ему захотелось немного отвлечься, и он остановился перед причалом. Легкая дымка уже начинала стелиться в нескольких сантиметрах от поверхности воды.

Пройдя мимо целого ряда уютных яхт и спортивных парусников, комиссар увидел в десяти метрах от себя матроса, державшего в руках красный флаг с полумесяцем, он шел к большому белому судну с трубами, должно быть принадлежащему какому-нибудь паше.

Неподалеку стояла яхта около сорока метров в длину, и Мегрэ бросилось в глаза ее название, написанное на корме золотыми буквами: «Ардена».