Леди Сьюзан (сборник) - Остин Джейн - Страница 24

М. Лесли.

Глэнфорд, 12 февраля

Я должна тысячу раз попросить у тебя прощения за то, что так долго откладывала выражение благодарности своей дорогой Пегги за любезное письмо, с которой, поверь, я бы не стала медлить, если бы каждое мгновение моей жизни за последние пять недель не было совершеннейшим образом посвящено множеству дел, связанных со свадьбой моей сестры, таким образом, не оставляя мне решительно никакого времени на тебя или себя. И что теперь меня больше всего сердит, так это отмена запланированного торжества: ведь все мои заботы пошли насмарку! Представь, каким огромным должно быть мое разочарование, если учесть, что, трудясь день и ночь, дабы приготовить свадебный обед к назначенному моменту: подрумянив говядину, зажарив баранину и наварив достаточно супа, чтобы дать возможность молодоженам существовать в течение медового месяца, – меня ошарашили новостью о том, что я румянила, жарила и парила мясо и себя саму совершенно зря. Право же, дорогой друг, я и не припомню, когда испытывала досаду, сравнимую с той, что испытала в прошлый понедельник: ко мне в кладовую прибежала сестрица с белым, как взбитые сливки, лицом и сообщила, что Генри Гарви упал с лошади и разбил себе голову, а врач объявил, что бедолага находится в смертельной опасности. «Милосердный Боже! – воскликнула я. – Что, во имя Неба, приключится со всей снедью?! Нам ни за что не удастся съесть все до того, как оно испортится. Однако мы можем позвать на помощь врача. С филейной частью я управлюсь сама, матушка съест суп, а вы с доктором должны спасти остальное». На этом месте сестра прервала меня, упав – как мне показалось, бездыханной – на один из комодов, где мы храним скатерти. Я тут же позвала матушку и горничных, и общими усилиями нам удалось привести бедняжку в чувство; как только она пришла в себя, то выразила твердое намерение немедленно отправиться к милому Генри, и так яростно отстаивала свой план, что нам стоило чрезвычайных трудов не дать ей воплотить его в жизнь. Наконец, хоть и больше силой, нежели убеждением, мы уговорили ее пройти к себе в комнату и уложили в кровать, где она провела в ужаснейшем волнении несколько часов. Мы с матушкой оставались при ней в комнате, а когда к Элоизе на короткие периоды возвращалось сознание, хором стенали, оплакивая напрасную трату припасов, вызванную данным печальным событием, и обсуждали методы их спасения. Мы согласились, что лучшее, что можно предпринять, – это немедленно начать поедать их; соответственно, мы приказали принести холодную ветчину и дичь и тут же с завидным рвением принялись осуществлять свой разрушительный план. Мы попытались было убедить Элоизу скушать хотя бы куриное крылышко, но на уговоры она поддаваться не желала. Однако она была уже куда как спокойнее, нежели ранее; волнение, от которого она страдала, сменилось почти полным равнодушием. Мы пытались растормошить ее, используя все подручные средства, но совершенно напрасно. Я говорила с ней о Генри. «Дорогая Элоиза, – сказала я, – нет никаких оснований для того, чтобы столько плакать из-за такой мелочи. – Я пыталась приуменьшить серьезность события, дабы утешить ее. – Умоляю, не переживай ты так – ты же видишь, я ничуть на это не досадую, хотя, возможно, в конечном итоге пострадала больше всех, поскольку буду вынуждена не только съесть все припасы, которые успела приготовить, но и, если Генри вдруг выздоровеет (что, впрочем, весьма маловероятно), снова наготовить не меньшее количество для вашего праздника; в случае же его смерти (а я полагаю, она не за горами) мне все равно придется готовить для тебя праздничный обед, как только ты решишь выйти замуж за кого-нибудь другого. Так что, как видишь, хотя на данный момент тебе, возможно, больно думать о страданиях Генри, осмелюсь сказать, что он, по всей вероятности, вскорости умрет, и тогда страдания его прекратятся, и тебе тоже полегчает; мои же заботы продлятся куда как дольше, поскольку, как бы усердно я ни трудилась, уверена: кладовую быстрее, чем за две недели ни за что не освободить». Вот так я прилагала все усилия, дабы утешить Элоизу, но безо всякого результата; и наконец, увидев, что она, похоже, и не слушает меня, я замолчала и, оставив ее вдвоем с матушкой, взяла с собой остатки ветчины и птицы, спустилась вниз и послала Вильяма справиться о самочувствии Генри. Бедолаге оставалось жить недолго: он умер в тот же день. Мы как могли позаботились о том, чтобы как можно мягче сообщить об этом печальном событии Элоизе; однако, несмотря на все предосторожности, страдания ее после того, как новость стала ей известна, были слишком сильны для ее рассудка, и многие часы она провела в ужаснейшем бреду. Моя сестрица все еще больна, и врачи чрезвычайно обеспокоены, как бы она не зачахла. Потому мы готовимся к отъезду в Бристоль, где намерены провести следующую неделю. А теперь, моя дорогая Маргарет, позволь мне немного поговорить о твоих делах; и прежде всего я должна сообщить тебе, что мне поведали по секрету, будто твой отец собирается жениться; мне очень не хочется верить столь неприятным известиям, но в то же время я не могу совершенно не верить им. Я написала своей подруге Сьюзан Фицджеральд и попросила ее предоставить мне достоверную информацию на сей счет: поскольку она сейчас в столице, то наверняка сможет это сделать. Кем является предполагаемая леди, мне неизвестно. Я считаю, твой брат поступил разумно, решив отправиться в путешествие, так как оно, вполне вероятно, поможет ему вычеркнуть из памяти ужасные события, которые в последнее время столь сильно огорчили его… Я счастлива, что хоть вы и отгорожены почти от всего света, но ни ты, ни Матильда не предаетесь ни скуке, ни печали, – и пусть вам никогда не доведется узнать, каково их испытывать; этого вам желает

твоя искренне любящая

Ш.Л.

P.S. Я буквально минуту назад получила ответ от своей подруги Сьюзан. Пересылаю его тебе, чтобы ты сама смогла составить о нем впечатление.

Дорогая Шарлотта,

Ты не найдешь никого, кто мог бы более достоверно сообщить тебе информацию касательно слухов о свадьбе сэра Джорджа Лесли, нежели я. Сэр Джордж определенно женился; я лично присутствовала на церемонии бракосочетания, чему ты не удивишься, когда я подпишусь как твоя искренне любящая

Сьюзан Лесли.

Замок Лесли, 16 февраля

Я поразмыслила над письмом, которое ты переслала мне, дорогая Шарлотта, и хочу поведать тебе о результатах этих размышлений. Я подумала, что если во втором браке у сэра Джорджа появится вторая семья, то наши доли в его состоянии значительно уменьшатся; а если жена его окажется склонной к расточительству, она станет поощрять нашего отца продолжать вести беспутный и разгульный образ жизни, хоть к тому и нет особой необходимости, поскольку он, боюсь, уже оказался чересчур губителен как для его здоровья, так и для состояния; что именно она станет теперь хозяйкой драгоценностей, которые некогда украшали нашу мать и которые сэр Джордж всегда обещал отдать нам; что если молодожены теперь не приедут в Пертшир, я не смогу удовлетворить свое любопытство и узреть свою мачеху, а если все же приедут, то Матильда больше не сможет сидеть по правую руку от отца… Вот, моя дорогая Шарлотта, какие грустные размышления переполнили мое воображение после внимательного прочтения письма Сьюзан, и они же мгновенно возникли у Матильды, когда она не менее внимательно прочитала его. Те же мысли, те же страхи моментально овладели ее рассудком, и я не знаю, какое именно размышление сильнее всего расстроило ее – вероятное ли уменьшение наших состояний или последствия для нее лично. Нам обеим очень хотелось бы узнать, красива ли леди Лесли и что ты думаешь о ней; поскольку ты оказываешь ей честь, называя своей подругой, мы льстим себя надеждой, что она, должно быть, мила. Брат мой уже в Париже. Он намерен уехать оттуда уже через несколько дней и начать свое путешествие в Италию. Стиль его письма весьма жизнерадостен: он сообщает, что воздух Франции значительно улучшил его здоровье и настроение; что он уже окончательно перестал думать о Луизе с сожалением или любовью и даже чувствует себя в долгу перед ней за ее неожиданный уход, так как полагает, что снова стать холостяком – весьма забавно. По этому письму ты можешь понять, что к брату уже полностью вернулись жизнерадостность и живой ум, некогда столь ему свойственные. Когда он впервые познакомился с Луизой – а с тех пор прошло немногим более трех лет, – он был одним из оживленнейших, приятнейших молодых людей своего возраста… Я уверена: тебе до сих пор не известны подробности их первого знакомства. Так вот, они встретились в доме нашего кузена, полковника Дрюммона, в Камберленде, где брат встречал Рождество, когда ему исполнилось двадцать два года. Луиза Бартон оказалась дочерью дальнего родственника миссис Дрюммон, умершего за несколько месяцев до того в абсолютной нищете и оставившего своего единственного ребенка, которому было тогда лет восемнадцать, на попечении любого родственника, согласного стать опекуном. Миссис Дрюммон оказалась единственным родственником, расположенным это сделать, а потому Луиза поменяла жалкий домишко в Йоркшире на элегантный особняк в Камберленде, а материальные невзгоды, которые могла вызвать бедность, – на элегантные удовольствия, которые можно купить за деньги… По природе своей Луиза оказалась злобной и хитрой; но ее научили скрывать истинные черты своей натуры под маской вкрадчивой любезности, а научил ее этому отец, слишком хорошо понимавший, что замужество – единственная возможность для нее не умереть от голода, и льстивший себя надеждой на то, что, обладая такой необыкновенной красотой, а помимо того и обходительными манерами и показной тактичностью, она сможет заинтересовать какого-нибудь молодого человека, который может себе позволить жениться на девушке без единого шиллинга в качестве приданого. Луиза идеально соответствовала планам отца и была полна решимости осуществить их со всем вниманием и осторожностью. Благодаря настойчивости и прилежанию она в результате так тщательно скрыла свою истинную натуру под маской невинности и кротости, что производила прекрасное впечатление на всех, кто не был давно и близко знаком с ней, а потому истинную ее натуру раскусить еще не успел. Вот что представляла собой Луиза, когда несчастный Лесли впервые узрел ее в доме семейства Дрюммон. Сердце его (если использовать твое любимое сравнение), такое же хрупкое, мягкое и нежное, как взбитые сливки, не могло устоять перед ее прелестями. Прошли считанные дни, а он уже начал влюбляться и вскоре влюбился совершенно; не прошло и месяца с их первой встречи, как мой брат женился на Луизе. Отец сначала был чрезвычайно недоволен таким поспешным и неблагоразумным союзом; но, узнав, что молодожены равнодушны к его мнению, вскоре полностью успокоился и смирился. Поместья возле Абердина, которым владеет мой брат благодаря щедрости своего двоюродного дедушки, не зависящего от мнения сэра Джорджа, оказалось вполне достаточно для того, чтобы позволять и Лесли, и моей золовке вести жизнь элегантную и непринужденную. Первый год их совместной жизни не было мужчины счастливее, чем мой брат, и не было женщины более привлекательной внешне, чем Луиза. Вела она себя так осторожно и внушала такое доверие, что хотя мы с Матильдой часто проводили с ними по нескольку недель кряду, ни одна из нас даже не догадывалась об истинном нраве нашей золовки. Однако после рождения дочери, которое должно было только усилить внимание к Лесли, маска, за которой Луиза скрывалась столь долгое время, неожиданно оказалась отброшена в сторону; и поскольку она, вероятно, не сомневалась в любви своего мужа (вот она-то, если такое вообще возможно, и усилилась после рождения ребенка), Луиза, похоже, перестала поддерживать в нем эту любовь. Таким образом, наши визиты в Данбит стали менее частыми и гораздо менее приятными, нежели ранее. Однако об отсутствии нашем Луиза никогда не упоминала и не сетовала на него; теперь она проводила много времени вместе с юным Денверсом, с которым познакомилась в Абердине (он учился там в каком-то университете) и в чьем обществе чувствовала себя куда как счастливее, чем в обществе Матильды и твоей подруги, хотя, разумеется, таких приятных девушек еще поискать. Тебе известен печальный конец супружеского счастья Лесли; не стану повторять его… Adieu, дорогая Шарлотта; хоть я не упомянула ничего, имеющего отношение к твоему письму, надеюсь, ты отдашь мне должное и поверишь, что я действительно много думаю о горе, постигшем твою сестру, и искренне сочувствую ей. Я не сомневаюсь в том, что здоровый воздух бристольских холмов полностью утешит ее, стерев из памяти образ Генри. Остаюсь, дорогая Шарлотта, всегда твоя