В поисках Шамбалы - Сидоров Валентин - Страница 6

Выступления Рериха в защиту русской иконы вызвали целый переполох. Борьбу пришлось вести сразу на нескольких фронтах. Художники и эстетствующие критики, ориентирующиеся на Запад, видели в иконах серые неуклюжие примитивы. Явно имея в виду «версальского рапсода» Бенуа, с которым Рериха некогда формально объединял «Мир искусства», художник вспоминает: «Когда мы говорили о российских сокровищах, то нам не верили и надменно улыбались, предлагая лучше отправиться в Версаль. Мы никогда не опорочивали иностранных достижений, ибо иначе мы впали бы в шовинизм. Но ради справедливости мы не уставали указывать на великое значение всех ценностей российских».

Были и другие противники, еще более непримиримые, — церковники и официальные охранители традиций. «Омоложение» русской иконы, затеянное Рерихом, они считали кощунством и подрывом незыблемых устоев.

«Любопытно, кто первый направил палеховцев и мстерцев в область былинной иллюстрации? — спрашивал Рерих в том же 1939 году. — Счастлива была мысль использовать народное дарование в этой области. Помню, как на нашем веку этих даровитых мастеров честили „богомазами“. Впрочем, тогда ухитрялись порочить многие народные достояния. Доставалось немало за любовь к народному художеству. Правилен был путь наш. Не пришлось с него сворачивать».

«Омоложение» Рерихом русской иконы обозначило новый рубеж в отношении к культуре нашего прошлого. Взглядам людей открылся неведомый доныне мир, спрятанный в глубине веков. Впечатление было ошеломляющим. Современник Рериха искусствовед Яремич пишет: «Впервые мы услыхали не сухое, отдающее затхлостью мнение археолога о предметах святых и дорогих, а живой голос художника, уяснившего нам подлинное значение старых городов и городищ, древних церковных росписей, и вдруг воскрес живой смысл памятников отдаленных веков. Воистину воскрес, потому что Рерих первый подчеркнул художественную сторону красот древнерусского искусства… И вдруг наше искусство, остававшееся так долго под спудом, озаряется солнечным светом… Отсюда вытекает естественный вывод о громадном значении для нашего существования труда наших предков. Не уныние, не меланхолию, не укор вызывает деятельность прошедших поколений, наоборот, она влечет к ликованию и радости».

Чисто стилизаторские тенденции чужды духу художника. Прошлое не самоцель, утверждает он всей своей деятельностью. «Когда зовем изучать прошлое, будем это делать лишь ради будущего… Когда указываем беречь культурные сокровища, будем это делать не ради старости, но ради молодости».

Автор монографии о художнике Е. И. Полякова, повторяя образное определение его творчества — «держава Рериха», пишет:

«Сердце этой державы — прекрасная Древняя Русь». С этим можно согласиться, но отбросив эпитет. Просто Русь. Древняя. Современная. Устремленная в завтра.

В начале века Рерих вырастает в крупнейшего художника России. В 1909 году он становится академиком. Одна за другой появляются картины Рериха. В них причудливо сочетаются современность и история, фантастика и реальность. Зрителей восхищает одухотворенность его полотен, их поэтическая пластичность и целостность. Краски звучали, царствовала «магия знака, линии и цвета».

Это был мир ощутимой реальности, но лишенный прямолинейной и грубой конкретности натурализма, мир, насыщенный глубокой символикой. В марте 1914 года художник завершает очередную серию картин. В этой серии — полотно с аллегорическим названием «Град обреченный». Огнедышащий дракон окружил телом своим город, наглухо закрыв все выходы из него.

«Короны». Три короля скрестили мечи, а с их голов снялись короны. Короны растворяются в синеве, превращаются в призрачные облака. Современники не раз вспомнят эту картину, особенно в конце Первой мировой войны, которая принесет крушение некогда могучим монархиям: российской, австро-венгерской и германской.

В 1915 году новые картины Рериха демонстрируются на выставке «Мира искусства». 12 февраля 1915 года выставку посетил Горький.

«Он очень хотел иметь мою картину, — рассказывает Рерих. — Из бывших тогда у меня он выбрал не реалистический пейзаж, но именно одну из так называемой „предвоенной“ серии — „Город осужденный“, именно такую, которая ответила бы прежде всего поэту».

Эта картина и дала повод Горькому назвать художника «величайшим интуитивистом современности».

У Рериха есть биографический очерк «Друлья». Перебирая в памяти людей, с которыми он был духовно связан, Рерих называет имена Горького и Леонида Андреева.

Общие дела и общие устремления рождали и общих врагов. Черносотенное «Новое время» публикует серию фельетонов небезызвестного Буренина, в которых он обрушился и на Горького, и на Рериха. «Мы, конечно, не обращали внимания на этот лай», — говорит Рерих.

Дружба великого писателя и великого художника сразу приобретает (да иначе и быть не могло) творческую окраску, Рерих придает исключительное значение участию Горького в его литературной работе.

«Дорогой Алексей Максимович! — пишет художник 4 ноября 1916 года. — Посылаю Вам корректуру. За все замечания Ваши буду искренне, признателен. Хорошо бы повидаться: в словах Ваших так много озона и глаза Ваши смотрят далеко. Глубокий привет мой Марии Федоровне. Сердечно Вам преданный Рерих». Свои стихи, ценя высокий поэтический вкус Горького, он в первую очередь показывает ему. Впоследствии, находясь за границей, выпуская в свет сборник статей и очерков «Пути благословения», он озабоченно пишет из Индии своему рабочему секретарю Шибаеву; «Пошлите два экземпляра книги (в русском новом правописании) Горькому в Берлин с приложенным письмом (адрес в издательстве Гржебина)».

В предреволюционные годы Рерих часто встречается с Горьким. Это были и частные беседы, и совместная работа в литературно-художественных организациях и общественных комитетах. «Многие ценные черты Горького выяснятся со временем», — говорил Рерих, вспоминая эти дни близкого общения с писателем. Он отмечает, что замечательные особенности характера Горького подчас совершенно не совпадали с его суровой наружностью. Как-то в одной из крупных литературных организаций тех лет решался специальный вопрос, вызвавший бурные разногласия. Рерих обратился к Горькому, дабы узнать его мнение. Тот улыбнулся в ответ;

— Да о чем тут рассуждать, вот лучше вы, как художник, почувствуйте, что и как надо. Да-да, именно почувствуйте, ведь вы интуитивист. Иногда поверх рассудка нужно хватать самою сущностью.

Рериха и Горького, помимо прочего, роднило одно качество: оба они были работники в подлинном смысле этого слова. Оба они не чурались (хотя, казалось бы, заботы о собственном творчестве должны были их поглотить целиком) обычных и суровых дел повседневности. Художник вспоминает: «Пришлось мне встретиться с Горьким и в деле издательства Сытина (Москва), и в издательстве „Нива“. Предполагались огромные литературные обобщения и просветительные программы. Нужно было видеть, как каждая условность и формальность коробили Горького, которому хотелось сразу превозмочь обычные формальные затруднения. Он мог строить в широких размеpax. Взять хотя бы выдвинутые им три мощных культурных построения. Имею в виду „Дом Всемирной литературы“, „Дом ученых“ и „Дом искусств“. Все три идеи показывают размах мысли Горького, стремившегося через все трудности найти слова вечные, слова просвещения и культуры. Нерасплесканной он пронес свою чашу служения человечеству».

Горькому, несомненно, импонировало в художнике умение ладить с людьми, привычка самому делать черновую работу. Не случайно, когда в весенние дни революционного 1917 года была создана Комиссия по делам искусств и председателем ее был назначен Горький, пост своего помощника он предложил Рериху.

Расстояния разделили двух мастеров культуры. Но то, что их соединяло, — их творчество, — было и над расстоянием, и над временем. В рассказе художницы В. М. Ходасевич о встрече с Горь-,ким всплывает имя Рериха: «В один из приездов в 1935 году в Горки в столовой я увидела развешанными на стенах восемь картин Н. Рериха. Они озарили довольно неуютную большую столовую и поражали (как всегда рериховские вещи) каким-то свечением красок. Эти картины в основном запомнились по цвету — золотисто-лимонному, оранжевому и багряному. Как мне сказали, Рерих был проездом через СССР из Гималаев в Америку и оставил эти вещи в Москве. Картины эти нравились Алексею Максимовичу».