Тук Тукыч - Архангельский Владимир Васильевич - Страница 21

— Тот окаянный корыто сгрыз, — заворчала мать про зайца, — а эта дымчатая либо лампу расшибёт, либо стекло в раме выставит. Вот уж поговорит отец с тобой, не скоро забудешь!

— Зачем ей стёкла бить? — отозвался Борька, кроша хлеб в миску с молоком. — Попрыгает, полетает по избе, вот и всё.

— Хорошо бы, если так, — сказала мать и подумала: «А ведь мальчик всё один да один. Вот и скучно ему без друзей. Пусть хоть с белкой позабавится».

Причмокивая, как кличут щенка или поросёнка, Борька целый день подставлял Дымке молоко с хлебом под самый нос, но только под вечер она перестала бояться его и приняла еду.

А на другой день понятливая белочка сразу появилась на зов мальчика. А потом она стала слетать с печки, как только Борька начинал крошить хлеб в миску.

— Во, как планёр! — восхищался мальчик, глядя, как летит к нему Дымка.

На третий день с белкой познакомились чёрная с белой грудкой кошка Мурка и лохматый каштановый пёс Полкан.

Полкан лишь взглянул мельком на Дымку, вильнул хвостом по привычке и важно вышел из хаты: нет, мол, ничего интересного для него в этой новой гостье. Да и пахнет от неё не то сосной, не то ёлкой.

А шаловливая Мурка сразу полезла играть с Дымкой и осторожно, как мышонка, тронула её лапой.

Дымка встала и больно ударила когтистой лапкой по Муркиной мордочке.

Кошка фыркнула, вскочила на подоконник, умылась и, не сводя с Дымки раскосых светло-зелёных глаз, стала следить, как белочка взлетела на табурет, как она оттолкнулась от стены и скрылась на печке.

Дрались они ещё раза два, а затем подружились, да так крепко, что вместе пили молоко из одной миски.

Правда, Дымка часто фыркала, когда совала нос в миску, и нередко отталкивала Мурку тупой усатой мордочкой. Кошка, облизываясь, отходила обычно в сторону и ждала, пока белочка не наестся. А если после неё оставалось молоко, Мурка долизывала его розовым шершавым язычком.

— Что ж ты белку всё молоком да хлебом кормишь? Зверь ведь не домашний. Ей и погрызть что-нибудь надо. Гляди, какие у неё зубы: острые, ровные да белые, как сахар, — сказала мать. — Жаль, ещё орехи не поспели.

— А я ей шишек насбираю! — сказал Борька и отправился в сосновый бор.

Принёс он шишек в мешке и поставил его на край печи, рядом с тазом.

Дымка схватила шишку и ну крутить-вертеть её передними лапами! Да так быстро, словно и не шишка это, а коричневый мячик.

Семена выбрала, а шишку бросила. И упала она в таз. Загудел таз, а Дымке интересно. Склонила она голову набок, глядит да хвостом дёргает.

Ещё шишку съела — и опять в таз! А Борька за стол сел и стал считать: загремит в тазу — значит, ещё одна шишка готова. Так и насчитал до двадцати трёх.

Наелась Дымка, с Муркой наигралась — и спать.

Любила она в тепле сидеть. Недаром и гнездо у неё в лесу, как у птицы, из хвороста сделано и со всех сторон мохом закрыто — ни дождь, ни мороз в такой избушке ей никогда не страшны!

Скоро Дымка совсем прижилась и стала ручной. Но, когда в хате никого не было, прыгала она на подоконник, умывалась там, тыкалась носом в оконное стекло, била по нему лапкой. Тянуло её за окно, где зелёной стеной стоял густой сосновый лес.

Борька привык к ней, на руках её часто держал. А всё-таки испугался, когда она со стены к нему прямо на плечо прилетела.

Пил он вечером чай, а Дымка была на печке. А когда он откусил кусочек сахару, белка перемахнула с печки на стену, а со стены — на левое плечо к Борьке. Цокнула, в рот к нему заглянула, а потом на стол прыгнула, схватила кусок сахару — и опять на печку.

И так быстро всё это произошло, что Борька даже рта открыть не успел. А Дымка уже на печке, и слышно, как хрустит на её зубах сахар.

Стали ей давать сахар с той поры, а она точно знала, когда его можно получить: самовар на столе — Дымка уже на Борькином плече!

Однажды вечером вернулся из Москвы отец — ездил он в столицу по делам лесничества. Привёз с собой племянника — восьмилетнего Федю.

Федя так устал с дороги, что его сонного в избу внесли и положили на постель.

А отец поздоровался с женой, с сыном и повесил на гвоздь между окнами свою форменную фуражку с кокардой.

Фуражка закачалась на гвозде, а Дымка словно и ждала этого. Прыгнула она на Федю, а с него — на фуражку и давай крутить её!

— Летягу поймал! — обрадовался отец. — Молодец, Борька! Пусть живёт у нас, это редкий пока зверёк под Москвой.

И прожила бы Дымка не один год в избе лесника, да виной всему Федя.

Когда его растолкали и посадили у окна чай пить, Дымка белой птицей пронеслась по избе, покрутила фуражку на гвозде и вдруг очутилась на Федином плече.

Мальчик закричал с перепугу, замахал руками и локтем стекло в окне выдавил.

Дымка прыгнула на подоконник, в разбитое окно голову высунула — и пропала.

А пока Борька с отцом наружу выскочили, её и след простыл!

Недели две ругал Борька своего гостя, а Дымка всё равно к нему не вернулась.

Значит, и ругать Федю не стоило. Ведь не с умыслом, а с перепугу разбил он стекло и выпустил Дымку.

Счастливый малыш

Лес подступал к реке сплошной зелёной громадой, и сосновые шишки могли падать с высоких вершин прямо в воду между цветами белых и жёлтых кувшинок.

Берег густо зарос ежевикой, лиловыми цветами повилики. Кое-где виднелись расцвеченные золотом стебли зверобоя.

— Здесь! — прошептал Вова, лёг у кромки берега и показал Мишке место рядом с собой.

Над рекой клубился утренний туман, но солнце уже пригревало, и белое облачко, закрывавшее реку, редело и таяло.

Мишка завозился и крякнул:

— Ну и красота! И домой ехать не хочется!

— Не шуми! — строго шепнул Вова. — И не приставай зря, а то ничего и не увидим.

— Ладно, — ответил Мишка приглушённым голосом, но сейчас же зашептал снова: — Смотри, смотри! Вот здорово!

Возле берега медленно проплывала стая рыбок. Играя, они поднимались на поверхность воды, тыча носами то в лист, то в сухую веточку. А когда переворачивались на бок, в тёмной воде сверкали серебристые «зайчики». Вова залюбовался стайкой, а Мишка уже прислушивался, как поют птицы в лесу:

— А кто это делает так: «Ци-ци-пее! Ци-ци-пее!»? И как ясно выговаривает!

— Это синица-гаечка. Она нас заметила, сигнал подаёт, — тихо сказал Вова, а потом спохватился и строго зашептал: — Лежи спокойно!

Мишка помолчал немного, сорвал ягоду ежевики, съел и начал снова:

— Фить-ти-ти! Фить-ти-ти! Кто это? Ну, скажи, Вова, не сердись.

— И зачем я только взял тебя! Го-ри-хвост-ка! Понимаешь? Такая она забияка, каждый день в драку лезет, пристаёт ко всем, вроде тебя, — засмеялся Вова.

Две недели в туристском походе Мишка помогал Вове наблюдать птиц, делать чучела для уголка юннатов в школе. И помощник он был замечательный — смышлёный, послушный, верный. Только приставала такой, что ни один пионер не соглашался пробыть с ним наедине больше часа.

— А увидим мы его? — опять спросил Мишка.

— Вот сниму кепку да закрою тебе рот! Увидим, конечно. Вчера был и сегодня покажется. Он далеко не летает.

От вожатого отряда Лёши, а ещё больше от Вовы много нового узнал Мишка во время похода: как в ночном лесу крохотными звёздочками горят светлячки, как висят весь день головами вниз летучие мыши в дуплах деревьев, где строят свои кучи из хвои хлопотливые муравьи.

А если в пруду или на реке вдруг начинают беспрерывно нырять гуси, если дико кричит по ночам сыч, если стрижи и ласточки чуть не задевают крыльями землю и молчаливо носятся вдоль дорог — значит, надо ставить палатки и запасать сухие ветки для костра, потому что скоро наступит ненастье.