Операция «Гадюка» (сборник) - Булычев Кир - Страница 43

— О-о-ох! — будто вся яма застонала. И непонятно было, облегчение или страх в этом вздохе.

Помолчали. Никто не спрашивал — как это случилось. Коршун все равно расскажет.

Коршун рассказал, как было. Золотуха его старался поправлять, когда считал нужным, но Золотуху не слушали, потому что Коршуна уважали больше. Так что Золотуха, хоть и был недоволен, заткнулся.

Все жалели Шундарая, хотели, чтобы он скрылся, но понимали, что убежать ему трудно — охрана уже доказывала не раз, как она хорошо умеет работать. Бывали же случаи — надоедало или становилось страшно — по-разному бывало. Они всегда находили дезертиров.

Но все же лучше, чем мертвый. Если такой, как Шундарай, станет призраком, это очень плохо. Призраки — погибшие позорной страшной смертью — приходили сюда, пугали людей, а то и вредили им. Такой призрак, как шундараевский, мог и убить. Ведь призраки не имеют жалости к людям, даже к тем, кого при жизни любили.

Тут прибежал вестовой от командира полка — Коршуна звали туда. Вестовой сказал, что он уже был у комбата Дыбы.

Все догадывались, что Коршуну быть комроты вместо Шундарая, некоторые были рады, другие сами рады были оказаться на его месте — все же комроты имеет больше шансов уцелеть. Впрочем — какая разница. Или мы отстоим город, и тогда война затянется еще надолго — ведь надо будет не только выстоять, но и перейти в наступление, отжать врага, задавить ублюдков, а это так просто не сделаешь — недаром говорят, что их поддерживают силы Тьмы, за ними стоят враги всего рода человеческого. Рассказывают про драконов и про червя. Многое может быть правдой или близко к ней. У нас же, у честных бойцов, ничего нет, к тому же в штабах сидят крысы и продажные шкуры. Об этом все говорят на передовой, но никто ничего сделать не может. Вы только посмотрите на фельдъегерей, на штабных адъютантов — откуда такие шмотки, эполеты и маски? А у нас на передовой и шлемов не хватает — ждем, когда кто-нибудь из наших отдаст концы, чтобы получить крышку для головы.

Коршун перебежками за часовым поспешил к командному пункту полка. Ему там приходилось за свою жизнь на фронте бывать дважды: один раз он из разведки пришел с важными сведениями, другой раз они там были вместе с Шундараем. «Они там отмороженные, — сказал про штабистов Шундарай. — Не пойдем мы туда больше». А вот пришлось идти одному, без Шундарая.

От штаба батальона, сейчас пустого — три просторные ямы, соединенные ходами, — к штабу полка вела глубокая траншея, совершенно безопасная. Хотя безопасных траншей не бывает: захотят вдруг грушу бросить — вот и придет твоя ранняя смерть.

В траншее на приступке, опершись о бруствер, стоял Голиаф. Такое имя дали в штабе полка Григору. На ветровке у него в ряд шесть «солнц» — даже у Шундарая всего два «солнца», и он их не носил, а в коробке держал под своей койкой — надо будет сдать куда следует. Но не хочется лазить в сундучок Шундарая — ведь он живой? Живой. Значит, сундучок имеет хозяина.

Голиаф повернулся к Коршуну, узнал его, пожал руку. Вестового вроде бы и не заметил.

— Готовятся, — сказал он. — В это боевое время они в большое наступление пойдут.

— Ты в штаб доложил? — спросил Коршун. Он, как и Голиаф, был комвзвода, так что они могли говорить на равных. Только у Голиафа шесть звезд — шесть побед в открытых поединках, наверное, он чемпион на фронте.

— А чего им докладывать, — сказал Голиаф. — У них что, воздушной разведки нету?

Воздушной разведки у штаба вторую неделю как не было, так говорил Шундарай. Потому что воздушный шар разведчиков сбили, он вспыхнул и сгорел, а второй еще не склеили — так армия осталась без глаз.

— Нет воздушной разведки, — сказал Коршун.

— Все равно — им скажешь, а они как бы не слышали, в одно ухо впустили, в другое выпустили, словно мы для них не люди, а шашки. Ты в шашки играешь?

— Не люблю.

— А то приходи после боя, сыграем.

Вестовой маялся рядом, кашлял.

Штаб полка показался бы новичку дворцом — не ямы, а целый лабиринт. Главная яма, командирская, обложена белой плиткой, кровать за занавеской, а на кровати дремлет постоянная симпатия комполка. Так говорили в роте. Но проверить нельзя. Командир никого в свою спальню не пустит.

Полковник был шустрым, с хохолком, сыпал прибаутками, говорят, что изображал какого-то древнего маршала, который уже вымер в прошлых войнах.

— Молодец, молодец! — крикнул он, увидев Коршуна. — Упустил молодца — сам овца! Как же ты, голубчик? Тебе, что ли, голову рубить?

— Как прикажете, — сказал Коршун.

— Да ты не бойся меня, не бойся, это я на словах такой страшный, а в бою ужасен только для врага. Понял? Для меня все мои люди — молодцы. И Шундарай тоже.

Командир полка пробежал по своему кабинету, поглядел на облака над головой, словно боялся, что могут подслушать оттуда. Засмеялся визгливым смехом.

— Они думают, что я ничего не вижу, ничего не слышу. Так вот, Коршун, это все неправда. Ни один комар не пролетит мимо моих ушей. Ты комара видел? Нет мельче зверя. Скоро наступление. Ублюдки наступать будут. А я этих моджахедов перебил за свою боевую судьбу десятки тысяч. Но кому это интересно? Значит, мы с тобой стоим насмерть. Пуля — дура, штык — молодец! Назначаю тебя командиром второй роты. Где Дыба, где Дыба, мать его?

Вошел командир батальона Дыба. Человек сутулый, ленивый, немолодой, опустившийся. Он сам говорил, что рад бы в отставку и не верит уже ни в идеалы, ни в победу — мобилизовали, вот и воюет.

— Слышу, командир, — сказал он. — Хорошо слышу. Я уже приказ подписал, хотя не уверен, что вы правы. Очень уж он невыдержанный, даже нахальный.

— У тебя есть другие предложения?

— Откуда? — вздохнул Дыба. — Вы же знаете, что в первую очередь убивают младших командиров. Если у меня половина солдат осталась, то младших командиров и трети не наберется.

— Коршун давно уже на фронте, его знают.

— Там что-то неладное случилось, на наказании, — произнес Дыба, почесывая под мышками — видно, вши заели. Но даже если вши, то не к лицу комбату чесаться перед командиром полка. Коршун подумал, что в последние дни дисциплина падает, падает и уважение к начальству — первое, что ты видишь, когда армия разлагается.

— Я знаю, что там случилось, но к Коршуну не было претензий. Они там сами должны лучше охранять наказуемого.

— Шундарая поймали? — спросил Дыба.

— Поймают, — ответил комполка, — обязательно поймают. Ну куда Шундарай денется?

— Скроется в городе, — сказал Дыба.

— У него в городе есть родные? — спросил комполка.

— У всех в городе есть родные, — ответил Дыба.

— Ты ошибаешься, комбат, — сказал командир полка. — Думай головой, а не задом. Откуда быть в городе родственникам всех нас? Страна наша большая. Городом не ограничивается.

— Может, и нет у меня родственников, — согласился Дыба.

— А у Шундарая, допустим, есть. Но не здесь, а в другом городе, в дальнем.

— В дальнем? — В голосе Дыбы прозвучало недоверие. Как будто город был единственным.

Коршун не удивился. Он тоже раньше думал, что город — единственный и именно за обладание им идет война, но потом понял, что далеко не все из того города, можно сказать даже, что мало кто родом из города. К примеру, и сам Коршун никогда в нем не бывал и видел его лишь издали. На горизонте — небоскребы и старинные дворцы — в тумане, толком не разглядишь. А от низины казней город виден лучше, но все равно без деталей.

— Наша задача, Дыба, — сказал командир полка, — чтобы твои солдаты не соединялись со своими родственниками в городе. Потому что это может произойти в одном случае — если мы побежим до города задом наперед. А я хочу, чтобы мы все раньше легли в землю, чем отдадим город. Мне стыд глаза ест. Хуже слез. Я присягу давал! Позор, позор!

Командир разволновался, он бегал по своему кабинету, махал руками, словно сейчас поведет полк в атаку. Но никто не волновался, все ждали, пока он набегается.

Командир остановился, словно натолкнулся на стенку.