Дневник Чумного Года - Дефо Даниэль - Страница 50

Но раз я говорю о чуме как болезни, проистекающей от естественных причин, то нужно считать, что она и распространяется естественным путем; оттого, что она передается через заболевших людей и их пожитки, она не становится в меньшей степени карой Господней; ведь если Божественной волей создана вся природа и естественный ход вещей, то эта воля, равно спасающая и карающая, и проявляется через обычные, естественные причины и через действия людей; так что Господь действует естественными способами и средствами, оставляя за собою право в исключительных случаях прибегать к сверхъестественным мерам. И совершенно очевидно, что в случае заразы нет ни малейшей нужды в исключительном, сверхъестественном вмешательстве: обычного хода вещей вполне достаточно, чтобы осуществить все, что угодно Небу. Среди этих способов осуществления и скрытая передача заразы, неразличимой и неизбежной, и ее более чем достаточно, чтобы обнаружить всю суровость гнева Божьего, не прибегая к каким-либо сверхъестественным объяснениям и чудесам.

Зараза была столь сильна и распространялась так неуловимо, что и величайшие предосторожности не могли обеспечить безопасности, пока человек находился в пораженном болезнью городе. Однако, убежден — и у меня столько примеров, еще свежих в памяти, что убеждение это невозможно оспорить, — что никто во всем государстве не заразился иначе, чем самым естественным путем, получив болезнь либо от недужного, либо от одежды, прикосновений, испарений кого-либо, кто уже заразился раньше.

Подтверждается это и тем, как чума пришла в Лондон, а именно: с товарами из Голландии; туда же она попала из Леванта; и впервые она разразилась в том доме в Лонг-Эйкре, куда свезены были эти товары и где были они распакованы; а потом уж распространилась оттуда на другие дома вследствие неосмотрительного общения с больными и через заразившихся приходских чиновников, которые осматривали тела умерших. В отношении этого изначального момента есть мнения самых авторитетных лиц: чума передавалась от человека к человеку, из дома в дом, и никаким другим способом. В первом зараженном доме умерло четверо.[293] Соседка, прослышав, что хозяйка этого дома больна, пошла навестить ее, вернулась домой, заразила домашних, и там умерло все семейство. Священник, приглашенный на отпевание первого умершего во втором доме, говорят, сразу же заразился и умер с несколькими своими домочадцами. Тогда врачи начали подумывать о поголовной заразе, что сначала им и в голову не приходило. Осмотрев тела, врачи сообщили, что это не более и не менее как чума со всеми ее зловещими признаками и что городу угрожает мор, так как многие уже общались с больными и заразными и в них тоже вошла зараза, так что приостановить ее будет трудно.

Здесь мнение врачей сошлось с моим последующим наблюдением: болезнь распространяли невольно; ведь заболевший мог заразить лишь тех, кто к нему приближался, но зараженный человек, который об этом не подозревает, ходит по улицам и по дому, как здоровый, передает чуму сотням людей, а те, в свою очередь, разносят ее дальше; при этом ни заражающий, ни зараженный ничего об этом не знают и иногда пребывают в неведении по нескольку дней.

К примеру, многие во время этого испытания и не подозревали, что больны, пока, к невыразимому своему ужасу, не обнаруживали «знаки» болезни, после чего они редко жили долее шести часов; потому что эти пятна, которые называли «знаками», были на самом деле гангренозные пятна или омертвелое мясо в виде маленьких бугорков величиной с пенни и твердых, как мозоль или роговица; когда болезнь доходила до этой стадии, смерти было не миновать; и однако, как я уже говорил, люди и не подозревали, что больны, и не чувствовали себя плохо, пока эти смертные знаки не появлялись на теле. Но всем было ясно, что заражены они были уже раньше и какое-то время так ходили и что их дыхание, пот, даже одежда источали заразу уже много дней.

Все это порождало множество случаев, о которых врачам, конечно, лучше известно, чем мне; но кое-что я и сам наблюдал, кое о чем слышал и некоторые из этих случаев сейчас расскажу.

Один горожанин, благополучно здравствовавший до конца сентября — в это время вся тяжесть болезни более, чем когда-либо, легла на Сити, — был настроен весьма жизнерадостно, а иногда (по моим представлениям) и хвастливо, утверждая, что он спокоен за свою безопасность, так как неизменно осторожен и никогда не приближается к заразным. Однажды его сосед сказал ему:

— Не будьте так самонадеянны, мистер ***, сейчас трудно отличить больного от здорового, иногда встречаешь человека бодрым и здоровым на вид, а через час — глядь, он скончался.

— Ваша правда, — сказал первый, он не был чрезмерно самонадеян, просто ему долгое время удавалось избегать опасности, и люди, особенно в Сити, как я уже говорил, стали смотреть на нее легкомысленно. — Ваша правда, — сказал он, — я и не считаю, что вообще не могу заразиться. Просто надеюсь, что никогда не бывал в компании, где хоть кто-нибудь представлял бы опасность.

— Да что вы? — сказал его сосед. — А разве не были вы позавчера в таверне «Бычья голова» на Грейс-Черч-стрит[294] с мистером ***?

— Да, — сказал первый, — но опасаться там было некого.

На это сосед ничего не сказал, не желая пугать его, однако собеседник его стал более подозрительным, и чем уклончивее отвечал сосед, тем нетерпеливее он становился, и наконец запальчиво спросил напрямик:

— Надеюсь, он не умер?

Его сосед молча воздел очи горè и что-то пробормотал себе под нос. После чего первый горожанин сказал, побледнев:

— Тогда считайте, что и я мертвец.

После чего сразу же пошел домой и послал за ближайшим аптекарем, чтобы получить какое-нибудь предохранительное средство, так как больным он себя еще не чувствовал; но аптекарь, осмотрев его грудь, только и сказал: «Все в руках Божиих!» — а через несколько часов бедняга скончался.

По этому рассказу каждый может судить, возможно ли было усилиями магистрата при помощи запирания больных или удаления их остановить заразу, которая передавалась от человека к человеку, когда зараженный выглядел совершенно здоровым, не подозревал о приближении болезни и оставался таким не один день.

Пожалуй, тут уместно будет спросить, как долго мог человек носить в себе семя заразы, прежде чем оно проявлялось самым роковым образом, и как долго мог он разгуливать внешне целехоньким, а на самом деле заразным для каждого, кто приближался к нему? Мне кажется, самые знаменитые врачи не более моего знают об этом, и подчас обычный наблюдатель может заметить то, что ускользает от их внимания. В целом, по мнению врачей, болезнь может находиться в скрытом состоянии в дыхательных путях или кровеносных сосудах в течение долгого времени. Зачем бы иначе держали они в карантине тех, кто пришел в гавани и порты из всяких подозрительных мест? Сорок дней, надо думать, слишком большой срок для человеческой природы, чтобы сражаться с таким врагом — она значительно быстрее либо победит, либо уступит ему. По моим собственным наблюдениям, этот период скрытой заразности мог длиться не более 15 или 16 дней; и именно по этой причине, если по прошествии 16–18 дней в доме, запертом после того, как кто-либо из его обитателей умер от чумы, никто больше не заболевал, то к ним относились уже не так строго и даже разрешали выскальзывать на улицу; да и таких людей меньше боялись, считая, что они лучше вооружены против болезни, так как не поддались врагу, когда он был в их собственном доме; но иногда болезнь таилась гораздо дольше.

В заключение всех этих наблюдений должен сказать, что, хотя Богу угодно было, чтобы сам я действовал вовсе не так, все же, по-моему, лучший совет следующий: самое надежное лекарство от чумы — бежать от нее подальше.[295] Знаю, люди подбадривают себя, утверждая: Господь может сохранить нас в пучине бедствий и погубить нас, когда нам кажется, что никакие бедствия не угрожают; и этот довод удержал в городе многих их тех, чьи тела целыми телегами отправляли в яму и кто, если бы уехал, полагаю, остался бы целым и невредимым, во всяком случае, это весьма вероятно.