Судьба и грехи России - Федотов Георгий Петрович - Страница 195

                СУДЬБА ИМПЕРИЙ                               

==319

                Наконец, Польша, эта незаживающая (и поныне) рана в теле России. В конце концов, вся русская интеллигенция, — в том числе и националистическая — примирилась с отделением Польши. Но она никогда не сознавала ни всей глубины исторического греха, совершаемого — целое столетие — над душой польского народа, ни естественности того возмущения, с которым Запад смотрел на русское владычество в Польше. Именно Польше Российская Империя обязана своей славой «тюрьмы народов».

                Была ли эта репутация заслуженной? В такой же мере, как и другими европейскими Империями. Ценой эксплуатации и угнетения они несли в дикий или варварский мир семена высшей культуры. Издеваться над этим смеет только тот, кто исключает сам себя из наследия эллинистического мира. Для России вопрос осложняется культурным различием ее западных и восточных окраин. Вдоль западной границы  русская администрация имела дело с более цивилизованными  народностями, чем господствующая нация. Оттого, при всей мягкости ее режима в Финляндии и Прибалтике, он ощущался как гнет. Русским культуртрегерам здесь ничего было делать. Для Польши Россия была действительно тюрьмой, для евреев гетто. Эти два народа Империя  придавила всей своей тяжестью. Но на Востоке, при всей грубости русского управления, культурная миссия России бесспорна. Угнетаемые и разоряемые сибирские инородцы, поскольку они выживали, — а они выживали, — вливались в русскую народность, отчасти в русскую интеллигенцию. В странах ислама, привыкших к деспотизму  местных эмиров и ханов, русские самодуры и взяточники были не страшны. В России никого не сажали на кол, как сажали в Хиве и Бухаре. В самих приемах русской власти, в ее патриархальном деспотизме, было нечто родственное государственной школе Востока, но смягченное, гуманизированное. И у русских не было того высокомерного сознания высшей расы, которое губило плоды просвещенной и гуманной английской администрации в Индии. Русские не только легко общались, но и сливались кровью со своими  подданными, открывая их аристократии доступ к военной и административной карьере. Общий баланс, вероятно, положительный, как и прочих Империй Европы. И если бы мир мог еще существовать как равновесие Импе-

==320                                                          Г. П.

рий, то среди них почетное место занимала бы Империя Российская. Но в мире уже нет места старым Империям.

                Национально-романтическое движение докатилось до пределов России с некоторым запозданием. Но сразу оно приняло  и политический характер. Быть может, это соответствовало и слабости романтического национализма (славянофильства) в самой Великороссии. Тяготение к западной культуре (через посредство России) долго перевешивало  в меньшинственныхинтеллигенциях их этнографическую  связь со своими  народами. Но неизбежное наступило. Одним из первых Рунеберг, создатель Калевалы, положил начало финской литературе, создавая новую нацию из того, что было лишь этнографической народностью. Во второй половине столетия возрождаются или просто рождаются на свет эстонская и латышская литература — будущие нации, творимые поэтами. Тогда же происходит новый  расцвет древних литератур Кавказа — грузинской и армянской. Одной из первых, в начале XIX века, романтическое веяние коснулось и оживило литературу украинскую. Уже к середине века, в Кирилло-Мефодиевском братстве, украинское движение  принимает политический характер.

                Пробуждение Украины, а особенно сепаратистский характер украинофильства изумил русскую интеллигенцию и до конца остался ей непонятным. Прежде всего, потому, что мы  любили  Украину, ее землю, ее народ, ее песни, считали все это своим, родным. Но еще и потому, что мы преступно мало интересовались прошлым Украины за три-четыре столетия, которые создали ее народность и ее культуру, отличную от Великороссии. Мы воображали, по схемам  русских националистов, что малороссы, изнывая под польским гнетом, только и ждали, что воссоединиться с Москвой. Но русские в Польско-Литовском государстве, отталкиваясь от католичества, не были чужаками. Они впитали  в себя чрезвычайно много элементов польской культуры и государственности. Когда религиозные мотивы склонили казачество к унии с Москвой, здесь ждали его горькие разочарования. Московское вероломство не забыто до сих пор. Ярче всего наше глубокое непонимание украинского прошлого сказывается в оценке Мазены.

                Новый этап в создании украинской нации падает на

СУДЬБА ИМПЕРИЙ                              

==321

вторую половину XIX века. Бессмысленные преследования украинской литературы  перенесли центр национального движения из Киева во Львов, в Галицию, которая никогда не была связана ни с Москвой, ни с Петербургом. Это имело двойные последствия. Во-первых, литературный язык вырабатывался на основе галицийского наречия, а не полтавского или киевского, то есть гораздо более далекого от великорусских говоров.

                Польский, а не русский язык стал источником новых от влеченных и научных словообразований. Русский мог без труда понимать Шевченко, но язык Грушевского был ему не понятен, казался искусственным. Как будто не все литературные языки были искусственными при своем создании — русский язык  Ломоносова  или латинский Энния!  Но  мы по-прежнему упрямо  продолжали считать малороссийский язык лишь  областным наречием русского, хотя слависты всего мира, включая Российскую Академию наук, давно признали это наречие за самостоятельный язык. То, что этот язык из языка фольклорной поэзии сделался языком отвлеченной мысли, на котором уже существует большая научная литература, окончательно решает вопрос об украинской нации. Грушевский может быть назван ее создателем.

                На наших глазах рождалась на свет новая нация, но мы закрывали на это глаза. Мы были, как будто убеждены, что нации существуют извечно и неизменно, как виды природы  длядоэволюционного   естествознания. Мы видели вздорность украинских мифов, которые творили для киевской эпохи особую украинскую нацию, отличную от русской. Но мы забывали, что историческая мифология служила лишь для  объяснения настоящей реальности.    Нации  не было, но она рождалась, — рождалась веками, но в ускоряющемся темпе в наши дни. 1917 год был актом ее официального рождения.

                То обстоятельство, что центр движения был в Галиции, обособляло и политически новую нацию от общей судьбы народов России; облегчало для нее переход от федеративной  идеологии Костомарова и Драгоманова к идее «самостихийности».

                Было еще одно движение среди народов России, центр которого оказался за рубежом и которое мы совершенно проглядели. Это было пантюркское движение, связывавшее

П. Федотов.  Т 2

==322                                                       Г. П.

 литературное и политическое пробуждение русских татар с  возрождением Молодой Турции.

                Русские националисты первые заметили опасность, угрожающую  Империи.  Они ответили на нее усилением русификации, травлей инородцев, издевательством над украинцами  и еврейскими   погромами.  Они  старательно  раздували искры сепаратизмов. Два последних императора,  ученики и жертвы реакционного славянофильства, игнорируя имперский стиль России, рубили ее под самый корень.  Революционная интеллигенция лишь накануне первой революции  пошла  навстречу национальным   движениям  меньшинств. Некоторые из левых партий (не большевики)  включили в свою программу федеративный строй Российской республики. С этим и застал нас 1917 год.

                Трудно возразить что-либо против идеи федерации. Это  прекрасная, разумная программа. Для малых народов она  обещает и свободу, и преимущества жизни в великом, века  ми сложившемся  организме. Экономические блага имперской кооперации бесспорны, так же как и преимущества военной защиты. Может быть, если бы федеративный строй  России осуществился в 1905 году с победой освободительного движения, он продлил бы существование Империи на несколько поколений. Но, к сожалению, народы, — по крайней  мере, в наше время — живут не разумом, а страстями. Они  предпочитают резню и голод под собственными флагами.