Держи ухо востро - Серова Марина Сергеевна - Страница 24

Именно поэтому я не буду описывать его. Кто имел счастье посетить это заведение, тот и без меня его хорошо себе представляет. А кто не бывал – пусть прочтет у Куприна и сделает поправку на сто лет, учитывая любовь одесситов к традициям.

– Между прочим, за соседним столом любил посидеть Мишка-Япончик, – гордо произнес Кучер, как будто этот знаменитый одесский уголовник был его хорошим знакомым. – Там даже есть мемориальная табличка. Честное слово.

– Я знаю, – улыбнулась я.

– Откуда? Вы здесь уже бывали?

– Рассказывали.

– Таки это знаменитое место. Еще бы вам не рассказывали.

Ефим Леонидович был настоящим патриотом «Одессы-Мамы», и я не могла представить его ни в одном другом городе. Он был здесь на своем месте, и это место его очень устраивало.

Испытав мое терпение тремя-четырьмя одесскими анекдотами, он наконец-то перешел к делу:

– Так вы интересовались, что такое «NM-244»? Вам повезло. Вы имеете рядом того человека, который может вас удовлетворить.

Видимо, «Гамбринус» на него так действовал. Его акцент увеличивался с каждой минутой.

Но на этом буффонада закончилась, и Ефим Леонидович стал серьезным:

– Я вынужден вам сообщить, что буду говорить о совсем не веселых вещах. Это довольно длинная история, поэтому пейте пиво, кушайте креветки, а я буду вам рассказывать.

Честно говоря, я неравнодушна к креветкам и охотно последовала его совету, совместив полезное с приятным. А то, что рассказ Ефима Леонидовича будет мне полезен, я поняла с первых его слов:

– Начать мне придется издалека, но это необходимо.

Кучер сделал небольшую паузу, выпил пива и продолжил:

– Мы очень много знаем о Второй мировой войне, но далеко не все. И не только потому, что нам не все о ней рассказывали. Дело в том, что наряду с общеизвестными целями у Гитлера было еще множество секретных акций. Одной из таких акций была «Операция Линц». Вы что-нибудь слышали об этом?

– Вряд ли.

– Вот видите. А результаты этой операции поистине чудовищны.

Своим названием акция обязана маленькому немецкому городу Линцу. Именно в этом городе должен был по замыслу Гитлера открыться «уникальнейший из уникальных» музей фюрера. Там фашисты планировали собрать гениальные произведения искусства со всего мира. Немцы – народ аккуратный. И для этого были образованы специальные ведомства. Самыми крупными из них были так называемые исследовательское и просветительское общество «Наследие» и генеральное посредничество СС Гимлера, штаб «Изобразительное искусство» Розенберга и батальон особого назначения, подчинявшийся министру иностранных дел Риббентропу.

Это все детали, но результатом их работы стало то, что на временно оккупированной территории только нашей страны было разграблено 427 музеев. Вот такая... арифметика.

Но это, так сказать, организованный грабеж. Не гнушались этим делом и другие фельдмаршалы и генералы. А сколько наворовали простые офицеры и солдаты – представить трудно. Сотни товарных вагонов с произведениями искусства день и ночь шли со всей Европы в Германию.

И самое страшное, что вместе с произведениями искусства они вывозили и инвентарные книги, картотеки, негативные фонды... – Кучер махнул рукой. – Поэтому мы даже не можем им предъявить счет – мы просто не знаем, что именно они вывезли... И немудрено. Почти полностью были вывезены экспонаты музеев Курска, Смоленска, Ростова-на-Дону, Новгорода, Симферополя... Из Подмосковья они вывезли больше трех миллионов томов книг.

– Кошмар какой-то, – вздохнула я.

– Не то слово. Они не только вывозили, но и просто уничтожали. Вы слышали, что книгами из Харьковской библиотеки имени Короленко они вымостили улицу?

– Что значит вымостили?

– А чтобы удобнее было ездить автомобилям местного гестапо. В здании музея Бородино они устроили скотобойню, в музее Циолковского – курятник, а в Монплезире – уборную!

Ефим Леонидович перечислял мне десятки фактов чудовищного вандализма, называл имена фашистских преступников, произведения искусства, пропавшие бесследно, но до сих пор ни словом не обмолвился ни об иконах, ни о загадочных знаках на них.

– Извините, я немного увлекся. Вас интересуют иконы, – вздохнул он. – Но в том-то и дело, что с иконами дело обстоит еще хуже, чем со всем остальным. Если кое-какую живопись, книги, скульптуры удалось вернуть, то с иконами – дело дрянь.

Он помолчал, съел несколько креветок, запил их пивом.

– Что вы имеете в виду? – спросила я, так как пауза грозила затянуться.

– Я имею в виду, что ни одна из украденных немцами икон до сих пор не найдена.

Он посмотрел на меня так, будто это я украла эти иконы.

– Почему?

– Да потому, что до самой войны у нас никто к иконам всерьез не относился. Их сжигали вместе с храмами и рубили на дрова. И только перед самой войной, я вам уже говорил, стали создаваться отделы древнерусской живописи, изделий народных ремесел, прикладного и декоративного искусства. И благодаря этому большая часть икон, сохранившихся до этого в церквях и монастырях и частных коллекциях перекочевала в фонды картинных галерей. Перекочевать-то они перекочевали, а вот систематизировать или хотя бы переписать их, не говоря уж о том, чтобы сфотографировать, никто не удосужился. А тут началась война! И стало не до икон.

А немцы, в отличие от нас, уже тогда понимали, что это за сокровища, и вывозили их вагонами. Я тут порылся в документах, – он достал из кармана записную книжку, нашел нужную страницу и прочитал: «Из музеев и церквей одной только Одесской области было вывезено более двух тысяч икон, из музея в городе Боровске Московской области похитили восемьдесят девять икон, из Софийского собора в Новгороде – иконостасы XVI века главного храма и Рождественского придела, из музея русского искусства в Киеве увезена коллекция икон, насчитывавшая более семи тысяч наименований».

– Но куда же они делись? – не выдержала я.

– Понятия не имею. И никто до сих пор не знает. Известно только, что часть икон до апреля сорок пятого года находилась в Берлине на складе торговой фирмы «Адлер». А куда она исчезла оттуда... – он развел руками, – попробуйте спросить у американцев.

– Так что, эти тысячи икон навсегда потеряны для нашей страны? И вернуть их невозможно?

– Практически невозможно. Дело в том, что по международным правилам для возвращения похищенных во время войны произведений искусства необходимо доказать их принадлежность тому или иному музею. Это могут быть или опубликованные до начала войны каталоги, монографии, статьи в искусствоведческих изданиях, или музейная маркировка, если она сохранилась. Но чаще всего ничего этого у нас нет за небольшим исключением.

– Так вы думаете, что «NM-244» – это музейная маркировка? – предположила я.

– Маркировка, – кивнул Кучер. – Только не музейная. Я же говорю, что немцы пунктуальные люди. На каждом произведении искусства, подготовленном к вывозу в Германию, аккуратно и пунктуально проставлялись названия музеев или хранилища и порядковый номер по списку. Так что это немецкая маркировка.

– И что она означает?

– А вот этого я и сам не знал до вчерашнего дня, – загадочно улыбнулся Кучер.

– А теперь знаете?

– Теперь знаю. Может, еще по кружечке?

– Хоть по десять, – еле сдерживая себя, ответила я. Он видел мое нетерпение и откровенно забавлялся своим преимуществом.

Кучер подозвал официанта и заказал еще по кружке пива. После этого погладил меня по руке и сказал:

– Больше не буду вас мучить. «NM» – это значит Новгородский музей, а «244» – порядковый номер. Это двести сорок четвертая по счету икона, которую они вывезли из новгородского музея. А вот если бы там стояло «NS», то это значило бы, что икона украдена из Софийского собора того же Новгорода. И вам повезло, что мне удалось это выяснить вчера вечером.

Кучер светился от гордости и с удовольствием пил пиво с креветками.

– Постойте, но это значит, что моя икона была вывезена в Германию?