Когда стреляет мишень - Серегин Михаил Георгиевич - Страница 26

Афиногенов покачал головой и выпил еще конька, а потом с тоской посмотрел на две пустые бутылки.

– Ну, – проговорил он, – что чувствуешь? Чувствуешь, что... да ничего не чувствуешь, все куда-то уходит... меня же учили отключаться от всего, что не имеет отношения к четко вычлененной из всего мира цели.

– Отвечаешь как по уставу, – одобрительно сказала Аня. – Видна школа. А вот еще... мне интересно, что же чувствовали в этот момент Свиридов и Фокин. Это еще интереснее, чем твои ощущения.

– Почему это ты вдруг заговорила о них, да еще... ик! По такому вопросу? – подозрительно спросил Афиногенов, растирая пальцами побагровевшую физиономию.

– Это не я, это ты, – усмехнулась Анна, – вчера ты напился и рассуждал о том, как, наверно, они удивились, когда увидели тебя с гранатометом прямо на пути следования их героического «КамАЗа».

– П-почему героического?

– Потому что ты сам так сказал. А потом начал говорить, как вы замуровали их в нашем подвале...

– А что... гкрм-м-м... я еще говорил?

– Да так, – сказала Аня. – Ничего особенного. Говорил, что хотел бы попрощаться со Свиридовым и Фокиным через стенку их склепа и попросить прощения за то, что ты стал причиной смерти таких выдающихся людей.

– Вероятно, я был пьян, – угрюмо пробормотал Афиногенов.

– Если так можно назвать это околостолбнячное состояние, то да.

– А почему бы нет? – вдруг пробормотал Афиногенов. – Вот сейчас возьму туда парочку ребят и пойду... в самом деле.

– А меня возьмешь? – негромко спросила Аня.

Афиногенов отчего-то нервно дернулся и проговорил:

– Я, конечно, разболтал тебе, где они находятся?

– Совершенно верно.

Майор покачал головой с сокрушенным видом человека, только что уверившегося в собственном идиотизме, а потом скроил на лице таинственную гримасу и, довольно бесцеремонно ухватив Аню за шею и притянув к себе, прошептал:

– Только ты не говори об этом Платонову... иначе не сносить мне головы... Петр Дмитриевич не любит лишней болтовни.

– Хорошо. Ну что, пойдем навестим гостей?

Афиногенов посмотрел на невозмутимое лицо сидящей перед ним молодой женщины, заглянул в ее ровно поблескивающие глаза и подумал: «...а почему бы нет... только безумец может рассчитывать на что-то в отношении Свиридова и Фокина, чтобы... Господи, надо меньше пить».

– И-им-м-м... идем.

Аня поднялась с кресла и изысканным движением светской женщины подала Афиногенову руку.

Они спустились со второго этажа, миновали первый, такой же пустой, как и второй, – люди из прокуратуры и ФСБ располагались совсем в другом крыле дома – и по широкой лестнице, идущей по спиральному проходу, залитому светом люминесцентных ламп, спустились в подвал.

Перед ними оказалась высоченная стальная стена, которую Афиногенов видел только второй раз в своей жизни. Аня подошла к этой стене вплотную и, отдернув пластиковую крышку на приборе рядом с огромной серой панелью стального барьера, набрала трехзначный код.

Что-то загудело, и стена бесшумно поднялась. За ней оказалось огромное пространство подвала, залитого светом горевшей лампы киловатт на десять, автоматически включившейся при подъеме стены.

Это был подземный гараж. Невдалеке находился уже знакомый черный «Кадиллак» покойного Коваленко, сильно покалеченный кирпичами, столь щедро вываленными на него Свиридовым. Возле него темно-зеленый «БМВ» с московскими номерами, канонический «Мерседес» и грязно-серый джип «Мицубиси».

– Дальше, – сказал Афиногенов, и тут же его занесло влево. – Это не здесь.

Аня с трудом сумела удержать своего не в меру неустойчивого спутника.

– Я знаю, – пробормотала она.

Подземный гараж был только половиной огромного подземелья. Второй отсек подвала был занят под хранилище несчетного количества спиртных напитков и съестных припасов, а также спортивного инвентаря и запчастей для автомобилей, катеров – словом, того, что Аня поименовала «хламом» и прямо при Афиногенове пообещала, что немедленно после того, как утрясется это дело с убийством Коваленко и орда этих работничков правоохранительных структур наконец найдет излишним свое дальнейшее пребывание в ее доме, она немедленно прикажет выкинуть половину из того, что здесь находится.

При этом она взяла в руки бейсбольную биту и сопроводила свои слова весьма энергичным движением.

В самой глубине подвала виднелась весьма неряшливая для такой шикарной дачи серая стена. В ней было несколько дверей, которые вели, вероятно, в кладовки, о которых Аня не имела ни малейшего представления.

Дверей было около десяти.

– Вторая слева, не так ли, Дима?

Афиногенов повернулся и посмотрел на ровно улыбающееся лицо Ани. В этот момент ее самообладание показалось ему просто-таки поразительным, потому что его самого трясло, и все это несмотря на внушительную дозу спиртного и блестящую психологическую подготовку образца еще старого союзного Комитета Госбезопасности.

Он чувствовал, что стоит отказаться от безумного замысла – и не мог. Словно что-то тянуло его к этой второй слева двери, за которой лежала короткая темная галерея метра в четыре, а в самом ее конце, в тупике, – свежевыложенная стена красного кирпича.

И еще – что-то демоническое и оттого магнетически завораживающее было в словах и движениях находящейся рядом с ним еще совсем молодой, но такой циничной и избалованной женщины, что он не нашел бы себе оправданий, если бы ушел... если бы...

«Просто я пьян», – должна была мелькнуть спасительная мысль, но она не приходила и не могла прийти.

– Вот-т мы и пришли, – запинаясь, наверно, от холода и сырости, царящих в этой наименее цивилизованной части подвала, – сказал он. Сказал, лишь бы вообще сказать что-то.

И открыл дверь.

– Там очень темно, – проговорила Аня.

– У меня есть спички.

– Правда, тут жутко? Словно пахнет смертью, – прошептала она, и голос ее наконец-то дрогнул – железное самообладание отказало ей.

Вероятно, она почувствовала близость тех, кого так скоропалительно и жестоко обрекли на мучительнейшую смерть, перед которой, быть может, осужденных ожидали страх, удушье – не столько кислородное, сколько удушье от ненависти – и безумие.

– Смерть? Да, пожалуй, – пробормотал Афиногенов и, сделав еще шаг по коридору, открыл было рот, чтобы позвать смертников. Но в этот момент его настигли тихие, спокойные и выверенные, как пуля в спину, слова:

– А как бы ты хотел умереть, Дима?

Он обернулся, чтобы увидеть выросший за спиной изящный женский силуэт и его опасное, гибельное движение. Но прежде чем он осознал, куда направлено это движение, отчаянным ударом бейсбольной биты Аня разбила ему голову.

Глава 11

Он упал, не издав ни звука, а она, перешагнув через его неподвижное тело, бросилась к стене, за которой ей почудилось какое-то движение. Господи, прошло уже почти двое суток, неужели они еще могут быть в сознании после всего, что с ними случилось.

– Володя! Афанасий! – слабо позвала она и прижалась виском к холодной стене.

– Если бы я был пьян, то сказал, что у меня начинается приступ белой горячки, – вдруг возник за стеной слабый задыхающийся голос.

– Свиридов... – пробормотала она и, не в силах противостоять внезапно начавшемуся неистовому приступу головокружения, села возле стены. – Значит, вы живы.

– Ну, это категория весьма относительная, – снова донесся глухой голос, – но как ты сюда попала?

– Это неважно, Володя. А почему молчит Афанасий?

– Потому что этот чертов Свиридов всю жизнь затыкает мне рот, аки последний козлище! – прогрохотал, как из бочки, сильно заглушенный, но все-таки мощный голос Фокина.

Господи, и в таком безнадежном, жутком положении они еще могут смеяться и иронизировать друг над другом!

– Что я могу сделать? – спросила Аня.

– Говори громче, Анечка, тут очень плохая акустика, – послышался голос Свиридова. – А лучше не говори, а найди какой-нибудь отбойный молоток и разбей к чертям эту стену.