Когда стреляет мишень - Серегин Михаил Георгиевич - Страница 25

За исключением Ани.

И вот теперь – Афиногенов сидел за столом рядом с ней, пил вино и чувствовал, как его неудержимо захватывает жгучая волна довольства жизнью и хмельной вседозволенности.

– А что, Анечка, – проговорил он и даже не заметил, как она вздрогнула, когда он назвал ее «Анечка», – если не секрет... Вы в самом деле были очень хорошо... близко знакомы со Свиридовым?

– А какое это имеет значение? – быстро спросила она.

– Ну, – Афиногенов налил себе еще, – ну, возможно, в нынешних обстоятельствах и не имеет... Просто в свое время я был сам хорошо знаком и с Фокиным, и со Свиридовым. Заочно. Я был внештатным агентом КГБ, отслеживавшим внеслужебные контакты «музыкантов» отдела «Капелла». Разумеется, я отслеживал не всех... я отвечал только за Свиридова и частично Фокина. Там была разветвленная система двойного и тройного шпионажа, потому как заведение было очень засекреченное, а главное, не в меру элитное. Возможно, вы удивились, что полковник Платонов привез на ваш загородный дом тридцать человек, а еще шестеро на двух вертолетах находились поблизости.

– Нет, не удивилась.

– И это правильно, – ляпнул Афиногенов. – Это настолько опасные люди, что, честно говоря, я и сейчас, когда они надежно нейтрализованы, а у меня в этом здании минимум семь человек, чувствую себя... гм... не совсем в своей тарелке. Очень опасные люди.

– Если честно, я хотела бы, чтобы их как можно скорее вывезли за пределы моих владений, – холодно сказала Аня. – Меня совершенно не приводит в восторг мысль, что где-то в моем доме в свежезамурованном склепе находятся два трупа. Учтите это, Дима.

Тот несколько озадаченно посмотрел на нее.

– Вы что, Аня, уже считаете их трупами?

– А что, вы думаете иначе? В каменном мешке, с ранениями, без воды... ваш полковник на редкость гуманный человек, в чем уже успел убедиться мой покойный муж.

Лицо Афиногенова потемнело.

– Надеюсь, мы обойдемся без глупостей, Аня? – настороженно спросил он. – Не по моему профилю специализации быть откровенным, но я скажу, что Петр Дмитриевич предупреждал меня касательно вас.

– Опасная женщина? – усмехнулась Аня.

– Да, что-то в этом роде. Впрочем, он сохранил надежду, что вы будете благоразумны и не станете омрачать свое блистательное будущее нелепыми попытками вступиться за людей, чья песенка уже спета.

– Полковник сильно преувеличивает, – равнодушно сказала Аня, – у меня нет ни малейшего желания вступаться за Фокина и Свиридова, которые к тому же причастны к смерти Зиновия Евгеньевича Рябинина.

– Причастны? – воскликнул Афиногенов. – Да они не причастны, они просто убили его, и все тут!

– О чем же после этого говорить? – пожала плечами Анна Михайловна, и Афиногенов с бокалом вина расслабленно раскинулся в кресле, умиротворенный словами этой богатой равнодушной женщины, не желавшей вспоминать о человеке, с которым когда-то была близка и который теперь умирал где-то здесь, на узком пятачке каменного склепа. – Лучше продолжим...

– ...продолжим искать, – выговорил Свиридов, с трудом разлепляя пересохшие губы. – Может, этот проход для тока воздуха поможет нам как-нибудь. Как-нибудь...

По тяжелому дыханию прислонившегося к стене Фокина было очевидно, что никаких иллюзий на возможное освобождение – даже если бы они были совершенно здоровы и не так измучены! – он не питает.

– Нам не выбраться, Володька, – пробормотал Афанасий. – Платонов рассчитал точно. Если мы... если мы в самом деле еще нужны ему живыми, то он скоро получит нас полностью к своим услугам. Конечно... конечно, если бы меня выпустили сейчас и я завидел поблизости этого ублюдка, я бы... свернул ему шею, и пусть после этого что хотят, то и...

– Я думаю, что не зря нам ввели этот препарат, – отозвался Владимир, – Вероятно, он повышает эффект внушаемости. Если еще недавно казалось, что ни о каких соглашениях с Платоновым не может быть и речи, то теперь... в общем, еще несколько часов, а быть может, и минут, и все... мы упадем к его ногам, как перезрелые яблоки... не буквально, конечно, а фигурально. Только захочет ли он нас поднять?

– Теперь я понимаю, каково джинну просидеть тысячу лет в бутылке, – с довольно жалкой претензией на иронию попытался усмехнуться Фокин.

– Только джинн, в отличие от нас... бессмертен. – И Свиридов с силой ударил кулаком по безжалостной кирпичной кладке так, что тупая боль брызнула по всей руке, а на разбитых суставах выступила кровь.

– Неужели конец? – вдруг задумчиво спросил Афанасий.

– Самое ужасное, – тихо проговорил Владимир, – что мне уже становится все равно. Какая-то ватная пустота... я уже перестаю чувствовать боль. Наверно, это и называют смертью. Как ты думаешь, Афоня?

– Думаю? – тяжело ворочая языком, откликнулся тот. – Ты хорошего обо мне мнения... Лучшего, чем был при жизни. Тогда ты не допускал, что я могу думать... а теперь, когда уже все равно и когда все застывает... как битум на крыше дома... теперь ты говоришь, что я думаю?

«Вот теперь точно конец», – подумал Владимир и повернул голову направо. И хотя это было невозможно, он воочию увидел, как из-под разукрашенной кровавыми разводами и ссадинами кожи Фокина – которой он видеть не мог! – выступили белые кости скелета, тускло фосфоресцирующие желтовато-серыми отсветами.

– А как бы ты хотел умереть, Дима? – вдруг необычайно четко всплыл в ушах высокий и ясный голос. Совсем близко. Неужели... неужели это и есть смерть, когда все желаемое выплывает на расстоянии протянутой руки, но только на миг, чтобы затем растаять и оставить тебя наедине с тем адом, который ты заслуживал всю свою жестокую жизнь?

Потому что голос, который услышал Свиридов – спокойный, равнодушный, чуть ироничный, – был голосом Ани.

...Работники спецслужб почему-то удивительно склонны к алкоголю. И бывшие, и нынешние.

Это Аня ясно уяснила за последние полтора года своей жизни. Свиридов и Фокин были не единственными «небожителями» элитных силовых структур – пусть бывшими, – которые демонстрировали перед ней склонность к отравлению организма и замутнению рассудка таким популярным у русского народа способом.

Афиногенов не опроверг этого сложившегося у нее стереотипа. Он снова быстро набрался столь полюбившегося ему дорогого вина и коньяка, предложил выпить с Аней на брудершафт и после того, как она с легкой улыбкой выразила согласие, молодецки опрокинул пятьдесят граммов конька и полез целоваться.

И нельзя сказать, что это было воспринято хозяйкой дома совсем уж неблагосклонно.

После перехода на «ты» Афиногенов совсем уж разошелся.

– А что, Аннушка... м-м-м... что ты думаешь делать ближайшую неделю?

– Кто ты по званию? – неожиданно спросила та, словно не услышав вопроса.

– Ма...ма...

– Не матерись, Дима, – с неподражаемой усмешкой отозвалась Аня.

– Ма...йор, – наконец выговорил Афиногенов.

– Ну так вот, майор Афиногенов, по-моему, ты еще не выслужил достаточно высокого звания, чтобы делать различные предложения свежеиспеченной вдове нефтяного короля, – с неподражаемым очаровательным цинизмом сказала Анна Михайловна. – Вот полковник, он же генерал Платонов... над его предложением я еще могла бы подумать.

– Так я же еще ничего не успел предложить, – обиженно отозвался Афиногенов и икнул.

Аня сделала вид, что не заметила этого.

– Кстати, майор, – произнесла она после паузы, во время которой несколько обескураженный Афиногенов морщил лоб, пытаясь сообразить, а что же, собственно, он такого сказал, чтобы его настигла такая унизительная отповедь, – если не ошибаюсь, именно ты выстрелил из гранатомета в «КамАЗ», на котором ехали Свиридов и Фокин?

– Д-да.

– Я давно хотела у тебя спросить: а что чувствуешь, когда на тебя летит на огромной скорости здоровенный грузовик и ты знаешь, что можешь умереть вне зависимости от того, попадешь ли в него из гранатомета или нет?