Око времени - Кларк Артур Чарльз - Страница 69

Она начала с простейших геометрических измерений, наподобие тех, которые производил Абдыкадыр с более мелкими Очами вблизи от форта Джамруд. С помощью лазерных приборов она доказала, что знаменитое число «пи» для этого серебристого пузыря не равняется примерно трем и одной седьмой, как того требовала Эвклидова школьная геометрия и все прочие законы мира. Это число в данном случае равнялось ровно трем. Как и все остальные Очи, этот шар был пришельцем.

Бисеза не ограничилась геометрией. С отрядом македонян и британцев она вернулась в район северо-западной границы, к месту крушения «Пташки». Лившие на протяжении многих месяцев кислотные дожди отнюдь не способствовали тому, чтобы хорошо сохранилось все, что там оставили. И все же Бисеза разыскала работающие электромагнитные датчики, действующие в диапазоне видимой части спектра, а также датчики инфракрасные и ультрафиолетовые — электронные «глаза» для шпионства в небе. Кроме того, Бисеза нашла и не сколько химических датчиков — «носов», разработанных для выявления взрывчатки и тому подобных веществ. Она взяла все, какие только могла, приборы и приспособления, детали, провода — и даже маленький биотуалет.

Она расставила оборудование в святилище храма. Она окружила Око чем-то наподобие строительных лесов и разместила на них датчики так, чтобы они были направлены на инопланетный объект со всех сторон и чтобы были включены двадцать четыре часа в сутки. В конце концов она заполнила это древнее вавилонское святилище сетью проводов и инфракрасными лучами, и все они сходились к коробке интерфейса, на которой терпеливо стоял ее телефон. Электрической энергии в запасе было мало — только аккумуляторы, взятые с борта «Пташки», да маленькие батарейки в каждом из приборов. И вот датчики из двадцать первого века стали пристально всматриваться в невероятно превосходящий их в техническом отношении инопланетный артефакт при тусклом, дымном свете масляных вавилонских светильников, заправленных овечьим жиром.

Бисеза получила кое-какие ответы.

Радиационные датчики из запасов оборудования с борта «Пташки» — усовершенствованные счетчики Гейгера, предназначенные для поисков незаконно хранящихся ядерных ракет, — выявили исходящие от Ока следы рентгеновских лучей высокой частоты и потоки элементарных частиц с высоким зарядом энергии. Эти результаты были мучительно скудными, и Бисеза догадывалась о том, что это — всего-навсего утечка, что Око излучает большой спектр продуктов экзотической высокоэнергетичной радиации, но простенькие датчики с «Пташки» не способны это излучение уловить и продемонстрировать. Излучение явно являло собой следы громадных затрат энергии, оно, возможно, было результатом колоссального напряжения, требовавшегося для поддержания существования Ока в чужеродной реальности.

А еще был вопрос времени.

Пользуясь альтиметром «Пташки», Бисеза добилась отражения лучей лазера от поверхности Ока. Свет лазера отражался со стопроцентной эффективностью. Поверхность шара вела себя как идеальное зеркало. И все же лучи возвращались обратно с заметным допплеровским сдвигом. Это выглядело так, будто Око удалялось со скоростью более ста километров в час. Какую бы точку на поверхности шара Бисеза не подвергала тестированию — результат был один и тот же. Судя по этим данным, шар словно бы сжимался.

При наблюдении невооруженным глазом такого впечатления не возникало. Око, огромное и неподвижное, как всегда, висело в воздухе. Тем не менее куда-то (вот только Бисеза не могла понять куда) эта гладкая поверхность все же двигалась. Она подозревала, что в каком-то смысле существование Ока развивается в таких направлениях, какие она оценить и увидеть не в силах, а ее приборы не в состоянии замерить.

«Если это, конечно, возможно, — размышляла Бисеза, — вероятно, есть всего одно Око, спроецированное в мир из какого-то более высокого измерения, — так пальцы руки пронзают поверхность воды в луже».

Но порой она думала о том, что все эти эксперименты она выполняет только ради того, чтобы отвлечься от главного — от того, что ей подсказывала интуиция.

— Возможно, я подхожу к Оку со слишком человеческими мерками, — сказала Бисеза своему телефону. — Почему за всем этим обязательно должен быть разум, хоть в чем-то похожий на мой?

— Подобные вопросы занимали Дэвида Юма,[30] — пробормотал телефон. — «Диалоги о естественной религии»… Юм спрашивал, почему мы должны обращаться к «разуму» как организующему принципу Вселенной. Он, конечно, имел в виду традиционные подходы к трактовке Бога. Может быть, — рассуждал он, — тот порядок, который мы ощущаем, просто «возникает». «Многое известно нам a priori, и материя может содержать источник или движущую силу порядка, зарождающегося внутри себя самого — таков и разум». Вот так он писал за целое столетие до того, как Дарвин доказал, что бессмысленная материя способна самоорганизовываться.

— Так ты считаешь, что я подхожу к Оку с антропоморфными мерками?

— Нет, — ответил телефон. — Мы не знаем иного способа формирования подобного объекта, как только за счет разумного действия. Пожалуй, самая простейшая гипотеза — предположение о том, что тут поработал чей-то разум. Кроме того, ощущения, о которых ты рассказываешь, вероятно, основаны на какой-то физической реальности — даже если они и не затрагивают твоих чувств. Твое тело, твой мозг являются по-своему сложнейшими приборами. Вероятно, испытывает на себе какое-то воздействие Ока тонкая электрохимическая структура, лежащая в основе твоего сознания. Это не телепатия — но это может быть реально.

— А ты чувствуешь, что тут что-то есть?

— Нет. Но я же не человек, — вздохнул телефон. Иногда у Бисезы возникали подозрения, что телефон нарочно пичкает ее этими озарениями.

— Око словно бы загружает в меня информацию, бит за битом. Но мой разум, мой мозг просто не в состоянии эту информацию воспринять. Это примерно то же самое, как если бы я попыталась программу современной виртуальной реальности запихнуть в разностную машину Бэббиджа.[31]

— Этому сравнению я могу посочувствовать, — сухо проворчал телефон.

— Я не хотела тебя обидеть.

Порой она просто сидела в помпезном обществе Ока и ее мысли витали где угодно.

Она не переставала думать о Майре. Время шло, месяцы складывались в годы. Разрыв — единичное необычное происшествие — уходил в прошлое, и Бисеза чувствовала, что все более и более вживается в этот новый мир. Иногда в этом унылом древнем храме ее воспоминания о двадцать первом веке казались абсурдными, невероятно кричащими и вычурными, словно ложный сон. Но чувство утраты Майры не проходило.

Все было совсем не так, как если бы Майру у нее каким-то образом отняли, и теперь она жила в какой-то другой части мира. Бисеза не утешалась, пытаясь вообразить себе, сколько Майре теперь лет, как она выглядит, хорошо ли учится в школе, чем бы они могли заниматься вместе, если бы воссоединились. Ни одна из этих ситуаций, нормальных с человеческой точки зрения, тут не годилась, потому что Бисеза не знала, в одном ли времени они существуют с Майрой. Не исключался и такой вариант, что во множестве фрагментированных миров существует множество копий Майры, и некоторые из них не расставались там с копиями Бисезы. И как, спрашивается, она должна была к этому относиться? Разрыв был сверхчеловеческим событием, и утрата, от которой страдала Бисеза, тоже была сверхчеловеческой, и по-человечески она с ней справиться не могла.

Она лежала на матрасе и думала, думала, думала ночь напролет и чувствовала, как Око следит за ней, как оно впитывает ее беспомощную тоску. Она ощущала присутствие чужеродного разума, но в нем не было сострадания, не было жалости — ничего, кроме высокопарного взгляда с высот Олимпа.

Иногда она вскакивала и начинала колотить кулаками по бесстрастной оболочке Ока или швыряла в него пригоршни вавилонских камешков.