Право на поединок - Семенова Мария Васильевна - Страница 67

В этот день Волкодав едва не опоздал в «Зубатку» к полудню, когда заведению положено было открываться. А все потому, что с Эврихом, опять собравшимся в Дом Близнецов, неожиданно напросилась Сигина.

– Я узнала, что туда обязательно придут мои сыновья, – заявила она по обыкновению безмятежно. И принялась завязывать тесемки на башмаках.

Волкодав сперва удивился, но потом поразмыслил и понял, что женщина, должно быть, надеялась обрести своих таинственных сыновей среди увечных и болящих. Или по крайней мере хоть что-нибудь о них разузнать. Из тех, кто обретал помощь и приют у жрецов, половина были люди заезжие. Ну, а болезнь часто пробуждает у человека желание выговориться. Тот же самый наемник или мелкий торговец, который здоровым ни за что не станет беседовать с незнакомой старухой, – лежа пластом, пустится на всякие хитрости, лишь бы странноватая бабка подсела к нему и сердобольно послушала...

Рассудив так, венн не стал ее отговаривать. Беда только, Сумасшедшая объявила о своем намерении, когда они с Эврихом и Рейтамирой уже собрались уходить. Ну а таким быстрым шагом, как молодуха и тем более двое мужчин, пожилая женщина идти, конечно, не могла.

– Да мы сами доберемся, – сказал Эврих венну, когда сделалось ясно, что от лечебницы до трактира придется поспевать бегом. – УЖ прямо чуть ты отвернешься, так нас сразу съедят!.. Я сам матушку доведу!

Волкодаву не хотелось с ним спорить, и он согласно кивнул. Но никуда не пошел. Что касается «матушки», то Рейтамира именно так называла Сигину еще в деревне. Теперь вот и Эврих, – не иначе нарочно затем, чтобы доставить удовольствие Рейтамире. Волкодав чужую женщину готов был со всем почтением именовать госпожой. Или даже государыней, если она была почтенна и многодетна. Но только не матушкой. Мало ли на кого она в Четырех Дубах показалась ему похожей. Мать у веннского мужчины оставалась от рождения и до смерти только одна. Этим словом соплеменники Волкодава не величали ни теток, ни даже родительницу жены...

Как и третьего дня, дверь им открыл молодой брат Никила. Он вежливо приветствовал гостей и провел их внутрь, и Волкодав, убедившись, что с его спутниками все путем, помчался в «Зубатку». Поэтому он не видел, как старый Ученик Близнецов, едва встретившись глазами с Сигиной, на мгновение замер от изумления, а потом сделал какое-то странное движение – ни дать ни взять собрался преклонить перед нею колени. Но не преклонил, ибо взгляд Сумасшедшей удержал его, словно ладонь, мягко опущенная на плечо.

У Кей-Сонмора был вид человека, приготовившего другу отличный подарок. Причем такой, который ни в коем случае нельзя вручать впопыхах, между делом. Того, кому он предназначен, следует должным образом помучить неизвестностью, истомить предвкушением и даже слегка попугать. Пусть-ка дойдет до состояния голодного, чьих ноздрей достигает влекущий запах еды: и мыслей на ином уже не сосредоточить, а чем именно пахнет – не разберешь! И как знать, в самом деле надо ждать приятного насыщения, или... Пусть, пусть вообразит неведомо что, разволнуется и даже заподозрит не очень добрую шутку!..

Вот чего-чего, а никаких подозрений Младший Сонмор от друга детства добиться не мог и сам знал, что не добьется. Всякий раз, с хитрым прищуром оглядываясь на горбуна, Луга видел на его лице лишь кроткую растерянную улыбку, полную беспредельного доверия. И хотя Кей-Сонмор – видит Священный Огонь! – ничего худого не замышлял против названного брата, его всякий раз охватывало чувство, похожее на стыд. За собственное крепкое, здоровое тело. За то, что он, если на то пошло, в самом деле мог бы сотворить с мастером УЛОЙХО что только хотел...

Не это ли наперед угадывал Сонмор, когда позволил наследнику обзавестись таким побратимом?..

Свита Младшего со смехом и шуточками покружилась по улицам, а потом, совсем неожиданно для УЛОЙХО, остановилась перед только что открывшейся «Сегванской Зубаткой».

И когда, твое сердце захлестнет темнота И душа онемеет в беспросветной тоске, Ты подумай: а может, где-то ждет тебя Та, Что выходит навстречу со свечою в руке?

Эта искра разгонит навалившийся мрак. И проложит тропинку в непогожей ночи... Ты поверь: вдалеке вот-вот зажжется маяк, Словно крепкие руки, простирая лучи.

Рейтамира перебирала струны нарлакской лютни, негромко напевая для десятка слушателей. По городу медленно, но верно расползалась весть, что в «Зубатку» каждый день ходит девушка, творящая складные песни на стихи знаменитого галирадца. Рейтамире даже успели дать прозвище, которое ее немало радовало и смущало: Голос Декши. Оказывается, кондарские ценители поэзии откуда-то знали, что одноглазому стихотворцу не досталось от Божьих щедрот ни слуха, ни музыкального дара. Многие пробовали сопрягать его строки со звучанием струн, но, кажется, ни у кого не получалось так, как у Рейтамиры. Вот и обзавелся Стоум дюжиной новых завсегдатаев, покупавших какое-то угощение только ради того, чтобы хозяин из трактира не гнал.

Поначалу он вроде не возражал против того, чтобы в «Зубатке» кроме аррантского грамотея подрабатывала еще и певунья. Действительно, по вечерам блюда в деревянной сушилке порой звенели и дребезжали от дружного хохота, когда Рейтамира, лукаво поблескивая глазами, дразнила гостей песнями наемников. Кто-то, о ком она предпочитала умалчивать, ловко подчищал непристойные вирши таким образом, что откровенную похабень заменяли остроумные и смешные намеки. Неотесанные подмастерья, набивавшиеся в «Зубатку» по вечерам, заворотили было носы. Потом как-то неожиданно поняли, что в облагороженном виде любимые баллады были еще забавнее прежнего.

Зато днем Рейтамира пела совсем другие песни. И слушать их собирались люди безденежные до того, что Стоум как-то раз попытался приказать своему вышибале не пускать их на порог. «С чего еще? – глядя на хозяина сверху вниз, проворчал хмурый венн. – Не шумят, не буянят...»

...Орава, поднимавшаяся по улице снизу, со стороны пристани, с первого взгляда показалась Волкодаву странноватой. Рослый, властного вида малый вел под уздцы ослика с неловко сидевшим на нем горбатым калекой. По бокам шагало несколько парней с мордами до того откровенно воровскими, что хоть за стражей сразу беги. А замыкал шествие старый знакомый – Тормар. Присмиревший, не поднимающий глаз. Спрятавший куда-то кожаную безрукавку – знак буйного удальца.

Волкодав взирал на приближавшихся совершенно бесстрастно. Он не знал Кей-Сонмора в лицо, но был наслышан.

Между тем Луга остановился возле гостеприимно раскрытой двери «Зубатки», легко снял УЛОЙХО с седла, и все общество проследовало внутрь мимо посторонившегося венна. Волкодав увидел, как переменился в лице Стоум, как мгновенно опустели два лучших стола, и понял, что не ошибся. В трактир снова пожаловали совсем не простые гости.

Служанки торопливо обмахнули начисто выскобленные столы и – вот уж чего в «Зубатке» отродясь не водилось – застелили их скатертями. Бородатый вожак привычно распоряжался, заказывая угощение. Свита устроилась на скамьях, а предводитель и его спутник, как пристало важным гостям, на лавке. Молодой горбун гладил тонкими пальцами браное льняное полотно скатерти и озирался, словно ожидая кого-то увидеть. Несколько раз его взгляд скользил по лицу Волкодава, но сразу отбегал прочь. Венн заметил на груди у калеки чеканную цепь, означавшую достоинство мастера ювелирного ремесла.

– Здесь человек, в котором Икташ не нашел слабины, – склоняясь к уху названного брата и заговорщицки блестя глазами, шепнул ему Луга. – Этот человек тебе подойдет.

– Который? – почти жалобно спросил УЛОЙХО. – Их здесь... И все такие... ну... такие все...

Маленький ювелир, больше общавшийся с камнями и дорогими металлами, чем с живыми людьми, никакого понятия не имел о воинских доблестях. А потому здоровенный мясник или пекарь впечатляли его куда больше, чем тот же худощавый, невысокий Икташ.