Рунная птица Джейр (СИ) - Астахов Андрей Львович - Страница 80

Он слушал, как одетый в роскошные одежды с вышитыми на них золотом гербами Кревелога и дома Малардов судейский читает с лобного места приговор. В этом приговоре не было ни слова правды, и отец Питри только улыбался. Эти люди лгут, а он… он знает истину. Он не преступник, поэтому умереть будет легко. На его совести нет ничего такого, что могло бы омрачить последние минуты жизни.

- … Злодей, именуемый Хьюберт Питри, отступил от Всевышнего и нашей святой церкви, впустил в свое сердце зло и, прикрываясь именем Божьим и положением своим, распространял зловредную ложь, чернокнижие и богохульные слухи….

Пятьдесят лет своей жизни отец Питри служил. Служил Богу и церкви, как мог. Изобличал скрытое зло, творил экзорцизмы над бесноватыми, обучал молодых монахов, странствовал по городам и весям Кревелога, проповедуя Слово Божье и помогая страдающим. Так продолжалось много лет. Служение не принесло ему мирских благ – палачам достанутся только оловянный амулет инквизитора, пара грубых башмаков и куча окровавленных тряпок. Все что у него есть – это правда, которой у него не отнять. Которую не выжечь никаким огнем, даже адским.

- ….Именем его величества императора, по приговору справедливого суда, злодей, богохульник, отступник, клеветник, еретик и чернокнижник, именуемый Хьюберт Питри, приговаривается к публичному очищению огнем без права помилования!

Опять ложь, подумал Питри и даже попытался улыбнуться разбитыми губами. Он не богохульник, не отступник, не клеветник…. Что там еще? Он не такой. И он это докажет хотя бы своей смертью. Он не будет плакать, молить о пощаде, просить о милосердии. Он умрет так же, как жил – достойно и незаметно…

- Слышишь меня, мерзавец? – Судейский уже был рядом: его костяной жезл уперся Питри в подбородок, заставив старика поднять голову и посмотреть судейскому в лицо. – Такая свинья как ты недостойна милости и снисхождения. Но святая церковь милосердна даже к такой швали, как ты. Моли о милости! Раскайся публично, отрекись от той лжи о Спасителе, которую сеял, и церковь смилуется над тобой. Ты умрешь легко и быстро. Ну что, мы услышим твое раскаянье?

- Да! – прохрипел Питри.

- Преступник желает раскаяться! – проревел судейский на всю площадь, и толпа недовольно загудела. Питри стал для этих людей преступником вдвойне, потому что собирался лишить их захватывающего зрелища. Одно дело наблюдать за тем, как поджаривают злодея заживо, и совсем другое – как сжигают на костре его труп после процедуры удушения, в которой нет ничего интересного и волнительного.

Но тут отец Питри посмотрел на толпу, и даже самые горластые крикуны замолчали. Их поразил взгляд преступника. В нем не было ни страха, ни страдания, ни ненависти – только свет.

- Господь видит все! – крикнул Питри, собирая остатки сил. – Господь не забыл вас! Я видел Спасителя, он уже среди нас! Не сила и власть остановят Тьму, но Спаситель, который с нами. Увидите истинного Спасителя, не царя в силах, и не мага в знании, и не купца в золоте…

Лицо судейского прокисло: он дал знак палачу, а палач – своему помощнику. Помощник тут же взял молоток и полез на костер.

- Спаситель среди нас! – крикнул Питри. – Это…

Удар молотка разбил ему губы, сломал верхнюю челюсть, выбил передние зубы. Помощник палача ударил еще дважды, превращая рот богохульника в зияющую рану. Питри уронил голову на грудь, захрипел, тягучая кровь хлынула на грудь, замерзая на лютом морозе длинными черными нитями. Помощник спрыгнул с костра, и палач, повинуясь знаку руководившего казнью судейского, поджег дрова.

- «Поторопился, - с досадой подумал Кассиус Абдарко, глядя на разгорающийся костер со своего места, - он собирался назвать имя, а этот дурак поторопился! Досадно. Старый болван ничего не сказал под пытками, а тут сам собирался раскрыть свою тайну. Теперь уже ничего не узнать. Досадно…»

Костер разгорелся, и раздался вопль, но кричал не отец Питри, охваченный огнем – это выли от ужаса два других преступника, видя, что им вскорости предстоит испытать. Толпа радостно рукоплескала когда пламя охватило черную фигуру на столбе и взметнулось к небу. Инквизиторы из Капитула, стоявшие за спиной Абдарко, хором запели псалом «И отчистит Господь меня от грехов моих». Услышав звуки псалома, вся площадь подхватила его. Абдарко не пел вместе с ними. Он смотрел на то, как провисает в цепях охваченная огнем, потерявшая человеческий облик фигура, и чувствовал холод. Замерзал в то время, когда другой человек горел заживо.

Забавно…

Посмотрев еще раз на бушующий костер, Кассиус Абдарко повернулся и вышел с балкона. Впервые за много лет у него появилось чувство, что он поступил неправильно. Поспешил, как этот помощник палача со своим дурацким молотком.

Надо было отправить Питри к отцу Гариану, а не расправляться с ним в Кревелоге. Или пытать его снова и снова. Проклятый старик определенно знал что-то очень важное.

И это важное либо навсегда умерло с ним в огне костра, либо, когда придет время, разрушит все планы Серого Братства.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ: РУННАЯ ПТИЦА ДЖЕЙР

Глава 1

Сегодня рассвет над вершинами Айпаранги был особенно красив. Олдар смотрел на окружающие его горы, на розовеющие в свете восходящего солнца снега, укрывающие величественные пронзающие светлеющее небо вершины, и радовался тому, что в час, предшествующий Событию, может видеть эту красоту. А еще Олдар думал о том, что за свою долгую жизнь не разучился радоваться красоте, в чем бы она ни проявлялась – в полете птицы, в колебании ряби на поверхности воды, в раскачивании ветвей тутового дерева под ветром, в походке женщины, идущей поутру за водой к роднику. Всю жизнь его окружала красота, и в этом таилась милость богов, наделивших его даром видеть эту красоту – милость, которую он не сразу осознал и оценил. Теперь для него наступало время прощаться с этим миром, чтобы уйти в Высшие Чертоги и там узреть иное великолепие и иную красоту, непостижимые человеческому уму, но тем пронзительнее становилось для Олдара чувство великого озарения, посланного ему в последний день его жизни.

А еще с ним в этот день были его приемные дети, Болган и Атея. Они вышли вместе с ним на скалистую площадку перед хижиной, в которой они вместе прожили долгие девятнадцать лет, и стояли, взявшись за руки за спиной старика и наблюдая за ним. Они были удивлены – сегодня Олдар хоть и велел им после легкого раннего завтрака следовать за ним на Место Молитвы, впервые за все годы не потребовал от них молиться вместе с ним и вообще впервые на памяти Болгана и Атеи пренебрег ритуалом утреннего обращения к Вечности. Молодые люди видели, что Олдар стоял на коленях, как всегда делал во время молитвы, но за все это время не вымолвил ни единой мантры. Старик просто смотрел на ясное рассветное небо, на горы, окружающие их дом, и в его глазах был невиданный прежде свет.

Болган первый начал терять терпение. Двадцатилетний юноша, прекрасный охотник и скалолаз, он был нетерпелив и горяч, и странное начало дня озадачило его. Он переминался с ноги на ногу, и желание расспросить старика, что же происходит, все больше овладевало им, но Болган не смел первым заговорить с отцом. Атея, девятнадцатилетняя красавица, унаследовавшая от матери-южанки роскошные темные кудри и смуглую кожу, уже несколько раз взволнованно и непонимающе посмотрела на брата и шепотом спросила, что же происходит.

- Не знаю, - шепнул Болган. – Он сегодня странный.

- Бол, я боюсь!

- Не бойся. Я думаю, отец неспроста так себя ведет. Давай немного подождем.

Солнце между тем показалось из-за вершин Айпаранги, и его теплый свет залил Место Молитвы. Олдар закрыл глаза и обратил к солнцу лицо, наслаждаясь теплом. Хорошо, что он покинет этот мир в такой теплый и солнечный день, в этом, несомненно, присутствует милость Вечности, которой он, возможно, недостоин. Впрочем, ему ли судить богов? Они лучше знают, что даровать смертному в последние часы его жизни.