Испанский вариант - Семенов Юлиан Семенович - Страница 5

Испания стала полигоном гитлеризма. Асы Геринга учились здесь искусству войны с родиной Исаева. За те два года, что Исаев провел при штабе Франко, встречаясь и почтительно раскланиваясь с «сеньором Гулиермо», он поседел: люди быстро седеют, когда им приходится быть среди тех, кто воюет с друзьями твоей родины, да и с твоей родиной тоже, — сбивали-то и советских летчиков — единственной страной, которая, отвергнув политику «невмешательства» Лондона и Парижа, открыто помогала республиканцам в их борьбе с фашизмом, был Советский Союз.

— Звоните по этим двум телефонам каждые полчаса, — сказал Хаген радисту, который был приписан к их разведцентру. — Объясняйте, что пресс-атташе германского посольства фон Штирлица настойчиво разыскивает его друг Август.

— Слушаюсь, гауптштурмфюрер.

Хаген поймал себя на мысли, что он хотел в штирлицевской усталой манере сказать телефонисту: «Да будет вам… Зачем так официально, вы же знаете мое имя». Но потом он решил, что телефонист еще слишком молод, и он не стал ему ничего говорить, а сразу пошел в кабинет, где его ждал Ян Пальма.

— Знаете, об университете мы поговорим позже, а сейчас меня будет интересовать Вена.

— Что конкретно вас будет интересовать в Вене?

— Вы.

— Я был в Вене шесть раз.

— Меня интересует тот раз, когда вы там были во время коммунистического путча.

— Если вас интересует эта тема, поднимите правительственный официоз — в нем печатались мои статьи.

— Они были напечатаны лишь после вашего возвращения в Ригу. Я их читал. Меня интересует, что вы делали в Вене — не как журналист, а как личность.

— Это разделимые понятия?

— Для определенной категории лиц — бесспорно.

— И говорите-то вы в полицейской манере: «категория определенных лиц»… Не диалог, а цитата из доноса…

Хаген засмеялся:

— Это свидетельствует о том, что я как личность неразделим с профессией, которой посвящаю всю свою жизнь.

— Браво! Я аплодирую вам! Браво!

— Итак… Вы в Вене…

«А он ничего держится после той оплеухи с Мэри, — отметил Пальма. — Или он все-таки имеет что-нибудь против меня?»

— Бог мой, ну опросите обитателей кафе «Лувр». Там сидели все журналисты, немецкие в том числе.

— Они уже опрошены, милый Пальма.

— Значит, они вам подтвердили, как я проводил в «Лувре» свободное время?

— Почти все свободное время. А где вы бывали по ночам?

— Как где? У женщин. В вашем досье это, наверное, отмечено…

— И ночью второго февраля вы тоже были у женщин?

— Конечно.

Вена, 1934

В ту ночь он был не у женщин. В ту ночь нацисты загнали восставших в заводской район; выхода за город оттуда не было. Решили уходить подвалами и проходными дворами к Дунаю. Там никто не ждал восставших, оттуда можно было рассредоточиться по конспиративным квартирам или скрыться в пригородах.

Пальма утром видел, как в центре нацисты расстреляли двух повстанцев — пьяно, со смехом и жутковатым интересом к таинственному моменту смерти. Он бросился в те районы, где еще шли бои. Пройдя фашистские патрули — представителей иностранной прессы здесь не ограничивали в передвижении: в Вену съехались журналисты из Парижа, Лондона, Белграда, Варшавы, — Пальма оказался в самом пекле. Шуцбундовцы — и коммунисты, и социал-демократы, засев на крышах домов, сдерживали нацистов, пока люди спускались в подвалы.

— Можно мне с вами? — спросил запыхавшийся Пальма у высокого старика с забинтованной головой, который вместе с молчаливым парнем помогал людям спускаться по крутой лестнице, которая вела в подвал.

— Кто вы?

— Я из Риги, журналист… Я пишу о вас честно, я хочу, чтобы…

— Нет, — отрезал старик. — Нельзя. — И махнул рукой тем, кто в арьергарде сдерживал нацистов: им было пора уходить, потому что «коричневые» подкатывали крупнокалиберные пулеметы.

— Покажите-ка ваш паспорт, — попросил Пальма тот парень, что помогал старику. Его немецкая речь показалась Яну чересчур правильной, и он решил, что это не австрияк, а берлинец.

Пальма протянул паспорт, тот мельком просмотрел его и сказал:

— Лезьте. Мне будет стыдно, если вы потом предадите этих людей.

— Зачем, товарищ Вольф? — спросил голубоглазый старик с забинтованной головой. — Нам не нужны чужие. Зачем?

— Затем, что при иностранце им, может быть, станет неудобно нас расстреливать, если они все-таки успеют перекрыть выходы к Дунаю.

Они тогда шли проходными дворами и подвалами долго, почти шесть часов. Женщина, которая брела впереди Пальма с девочкой лет трех, вдруг остановилась и стала страшно смеяться, услышав растерянный голос голубоглазого старика:

— Товарищ Вольф, иди ко мне, тут стена, дальше хода нет!

А люди, двигавшиеся сзади, все напирали и напирали. Пальма тогда поднял девочку на руки и начал ей что-то тихо шептать на ухо, а женщина все смеялась и смеялась, а потом увидела дочку на руках у Яна и заплакала — тихо, жалобно.

— Зачем все это? — шептала она сквозь слезы. — Зачем? Карла убили, папу убили, а нас тут хотят задушить… Зачем это? Пусть бы все было, как было, чем этот ужас…

…Вольф вылез из подвала первым. Следом за ним, хрипя и задыхаясь, вылез голубоглазый старик с забинтованной головой.

Вдали высверкивал Дунай, в котором электрически синели звезды. Выстрелы были слышны по-прежнему, но теперь где-то вдалеке. Старик сказал:

— Надо увозить людей за город.

— Увозить? — спросил Вольф.

— Конечно.

— А разве уйти нельзя?

— Нельзя. Люди устали. А на них охотятся. Их перестреляют на дорогах.

— Пускай позовут латыша, — устало сказал Вольф. — Он был где-то рядом с нами…

…Они шли вдвоем по маленьким темным улочкам.

— Зачем вы здесь? — спросил Вольф. — Только для того чтобы писать в газету, или вам хочется аплодировать победе «правопорядка»?

— Мне хочется оплакивать поражение антифашистов.

— Куда вы пишете?

— В свою газету, французам и англичанам, в «Пост».

— «Пост» не тот орган, где оплакивают коммунистов.

— Почему же? Мертвых там оплакивают, и с радостью.

— Пальма… Ян Пальма… Я где-то слышал эту фамилию.

— Возможно, вы слышали фамилию Пальма-отца, а я — Пальма-младший. Последний раз мы виделись с папой двадцать лет назад.

— Это какой папа Пальма? Шпион из Индии?

— Разведчик, я бы сказал… — несколько обидчиво ответил Ян, — всякий дипломат негодует, когда его легальную профессию смешивают с нелегальной…

— Что это вы так откровенно со мной говорите? — спросил Вольф. — Сыновья должны биться насмерть за достоинство отцов.

— Спасибо за совет. Я учту его. Но использовать на практике, увы, не смогу — человек должен отстаивать свое личное достоинство: только тогда сын жулика может стать пророком, а сестра блудницы — святой.

Вольф хмыкнул, полез за сигаретами:

— Если у вас есть желание стать пророком — достаньте грузовик.

Пальма вытащил из кармана бумажник, открыл его:

— Двести фунтов.

— И у меня полтора.

— Купим машину. Марксистская формула «деньги — товар» не может не подействовать здесь, пока коммунисты не победили, — улыбнулся Ян.

— Эта формула не сразу исчезнет, даже когда коммунисты победят, — ответил Вольф.

Вольф увидел вывеску: «Похоронное бюро». Сквозь жалюзи пробивался свет. Вольф пересек дорогу и распахнул дверь.

Владелец похоронного бюро — маленький толстенький человек с изумительно розовым, здоровым цветом лица, но совершенно лысый — сидел возле телефона:

— Да, да, хорошо, господин. Катафалк у вас будет сегодня к утру. Да, господин, я правильно записал ваш адрес. Я знаю этот район, господин.

Он положил трубку, бросился навстречу вошедшим:

— Пожалуйста, господа! У вас горе? Я соболезную, я готов помочь вам.