Чудны дела твои, Господи! - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 11

…Меня ударили по голове. Я сидел за столом спиной к двери, передо мной лежали папки. Кто-то вошел и ударил меня. А потом приволок сюда.

Стена повернула, и Андрей Ильич повернул вместе с ней. Руку он не опускал. Ему казалось, если опустит, то непременно упадет.

… де я? В катакомбах, в руинах?.. Что с головой? Она цела или развалилась на части?

– …Смотри, смотри!..

– Это кто там?

– Да вроде новый директор музея! Нализался, что ли?..

– Точно нализался! Ах, москвичи проклятые, одни безобразия от них!

– Тише, может, он слышит!

– Да ничего он не слышит, на ногах не стоит!

– Где я? – спросил Андрей Ильич пустоту, говорившую человеческими голосами. – Помогите мне.

– Пошли отсюда, ну его, – с сомнением отозвалась пустота после паузы. – Может, у него белая горячка!..

И снова тишина.

Кирпичная стена кончилась. Впереди замаячило что-то белое, и Андрей Ильич качнулся вперед к этому белому. Оно оказалось холодным, округлым и широким, и он понял, что это колонна, подпиравшая своды торговых рядов. За ней горели фонари, и по площади ходили люди.

Андрей Ильич постоял немного, унимая тошноту и качание. Нужно добраться до дома. Расколотая голова – бред. Он может стоять и даже кое-как двигаться, значит, голова на месте и более или менее цела. Нужно добраться до дому и сунуть ее под холодную воду. Только и всего.

Шел он долго. В расколотой не до конца голове засела мысль, что никто не должен видеть, как он идет, это казалось сейчас самым важным. Он обходил фонари и время от времени останавливался в темноте под деревьями, отдыхал и закрывал глаза, опасаясь, что его вырвет. Направление он определял по колокольне, на которой горел прожектор, и ему казалось, что он не дойдет никогда. Самым трудным было перейти Красную площадь, но он перешел и не упал и потом долго пытался открыть вертушку на калитке и не помнил, как открыл.

До крыльца он шел уже из последних сил и рухнул на ступени в изнеможении.

– Сейчас, сейчас, – сказал он себе и закрыл глаза. – Я просто посижу немного.

Холодало, и от холода Боголюбову легчало, только руки и ноги сильно затряслись. Высыпали крупные звезды, и между корявыми ветками старых яблонь повисла луна.

…Почему-то собака не бросается и не хрипит. Ах да. Я же ее выгнал.

Он нашарил в переднем кармане ключ, с трудом поднялся, отомкнул дверь и зажег электричество. Свет вывалился наружу. Луна сразу померкла, а звезды совсем пропали.

Чье-то присутствие явственно обозначилось позади – так отчетливо, что зашевелились волосы на разбитой голове. Боголюбов нагнулся – его сильно качнуло, – и схватил топор, прислоненный в углу под дверью.

…Все, хватит. Больше я не дамся!..

И развернулся с топором в руке.

Перед крыльцом в световом конусе сидела собака. Обрывок цепи болтался на шее. Ее, как и Боголюбова, сильно трясло.

– Дура, – сказал ей Андрей Ильич. – Идиотка. Пошла вон!..

Собака отбежала немного, но не ушла. Он вернулся на крыльцо, сел, положил подбородок на топорище и закрыл глаза.

Из темноты за ним наблюдали луна и мерзкая собака.

– Зачем ты вернулась? – спросил Боголюбов у псины. – Ты меня ненавидишь, и я тебя ненавижу. А хозяин твой помер давно.

«Мне некуда идти, – помолчав, ответила собака. – Я в лес собиралась, но глаз не видит ничего».

– В лес! – фыркнул Боголюбов. – В лесу жить надо умеючи! А ты что умеешь? Брехать только и на людей кидаться! Я тоже всю жизнь в Москве прожил, сюда приехал и ничего не понимаю!

«Вот и я в лесу не смогу, – сказала собака. – Волки загрызут, тут волков пропасть. И не уйти мне! Я дом стерегу. Хозяина нет, но дом-то остался. А я на службе. Со службы меня никто не отпускал».

– И я на службе, – согласился Боголюбов. – И никто меня с нее не отпустит. Только я не думал, что на ней могут убить.

«Меня все время хотят убить, – отозвалась собака даже немного залихватски. – Кто ни придет, все повторяют – утоплю, пристрелю. А как я службу брошу?.. Меня охранять взяли. Я охраняю, а меня все убить грозятся».

– Ну и дура, – повторил Боголюбов. – Как тебя зовут-то хоть?

Собака промолчала.

Он поднялся, позабыв, что его голову подпирает топор. Тот упал и сильно загрохотал. Собака отскочила в темноту. Андрей Ильич с трудом спустился с крыльца и, держась рукой за стену, пошел за дом. Взялся за края кадушки, сильно выдохнул и сунулся головой в ледяную воду. Заломило лоб, заложило уши, он выдержал сколько мог, вынырнул и постоял немного. Со лба и ушей холодные тяжелые капли шлепались в кадушку с сочным звуком.

– Вот так-то, – сказал Андрей Ильич и пошел в дом.

В буфете с оторванной дверцей он разыскал эмалированную миску, набулькал в нее молока из бутылки и выставил на крыльцо.

– Пей, – велел Андрей Ильич в темноту. – Подумаешь, на службе она!..

Подхватил с крыльца топор и ушел, позабыв про распахнутую дверь.

На этот раз Боголюбов зашел через парадный вход. Охранник в форме поднялся ему навстречу.

– Доброе утро, товарищ директор!

– Доброе, – согласился Андрей Ильич. – Где Иванушкин?

– В экспозиции, – отрапортовал охранник. – Давно пришли и теперь в экспозиции. Вот сюда, потом направо.

Боголюбов поднялся по широким мраморным ступеням и повернул направо.

Саша Иванушкин с Ниной и московской аспиранткой по фамилии, кажется, Морозова сооружали какую-то композицию. На полу ворохом лежали цветы, какие-то фотографии и большой портрет. Саша ползал на коленях вокруг орехового стола на изогнутых ножках.

– Групп сегодня нет, Андрей Ильич, и мы решили этим заняться, – заговорил он, хотя Боголюбов его ни о чем не спрашивал. – В честь Анны Львовны, так сказать. А стол из интерьерной части принесли.

– Могли бы сами распорядиться, – под нос себе буркнула Нина. – Догадались бы уж!.. Анна Львовна таким человеком была…

На глаза ее навернулись слезы, и она быстро смахнула их тыльной стороной ладони.

– Может, вас в кабинет проводить? Это на втором этаже, – спросил Саша.

Боголюбов со вчерашнего дня и, видимо, навсегда запомнил, где в этом здании находится директорский кабинет!..

– А у вас научное звание какое? – вдруг спросила аспирантка Морозова.

Боголюбов не сразу сообразил, какое у него научное звание.

– А что такое?

– Я монографию пишу, на нее отзыв нужен. Мне Анна Львовна обещала прислать его из Кисловодска, она же к сыну собиралась! Дадите отзыв, Андрей Ильич?

– Я сначала монографию прочитаю, – мрачно сказал Боголюбов. – Дадите монографию? Саша, проводите меня. Где тот зал, помните, в который мы тогда спустились с Анной Львовной?..

Иванушкин с готовностью поднялся и пошел, Боголюбов двинулся за ним. Девушки проводили их глазами.

– Ужас, – выговорила Нина, и слеза все-таки капнула на ореховый стол. – Почему, почему так бывает?! Вся жизнь теперь пропала!

– Монографию он будет читать, – поддержала ее Настя. – Что он понимает в древнерусском искусстве, а? Я никогда не слышала такой фамилии – Боголюбов! Ни статей, ни научных работ не читала.

– Да какие работы, Настя! Ты посмотри на него! Шкаф ходячий! Лодку с мотором на прицепе привез! Из него такой же ученый, как из меня… спецназовец! Ты когда-нибудь видела ученых, которые на рыбалку ходят?..

Настя подумала. Она видела множество разных ученых, некоторые из них не только на рыбалку ходили, но еще и с упоением резались в дурака и преферанс по полкопейки, и это никак не умаляло их заслуг перед наукой, но сейчас говорить об этом не стоило. Нина всей душой ненавидела Боголюбова, считала его врагом, и следовало поддержать ее в ненависти, а не охлаждать. В конце концов, этот Боголюбов и впрямь нежелательное осложнение!.. Кто его знает, что он за человек и для чего его сюда прислали.

– А дурачок Сашка вокруг него скачет, – презрительно сказала Нина. – Выслужиться хочет! Анна Львовна его в грош не ставила, ни к каким серьезным темам не подпускала! Подумаешь, заместитель по научной части! Она мне обещала, что…