Искатель. 2013. Выпуск №9 - Саканский Сергей Юрьевич - Страница 25

Но с тех пор период относительного затишья в жизни Ульяны закончился. Гриша начал пить всерьез, то есть запоями. Ульяна сначала старалась не обращать особенного внимания — ну пьет и пьет, кто теперь не пьет? Когда-то это должно закончиться. По-человечески Ульяна его понимала, смерть есть смерть, особенно если она тебя так или иначе касается. Но все существо Ульяны бунтовало против такой вселенской скорби по усопшим. Кто они ему, эти бабы? Чего так убиваться? Напридумывал себе черт знает что и носится с этим, как с писаной торбой. Страдалец несчастный. Допился до того, что люди уже начали спрашивать, что это с ним происходит. Ульяна где отмолчится, где отшутится, но у самой кошки на душе скребут. Каждый день мужа пьяным видеть не очень приятно, если не сказать больше. От постоянного запаха перегара ее уже начинает мутить. Как тут ребенка зачинать? А как-то в конторе председатель к ней сам с вопросом обратился:

— Уля, что с твоим мужем делается? Каждый вечер пьяный по деревне мотается. Что случилось-то? Вроде парень неплохой, работящий… и тут на тебе… В леспромхозе я недавно был, так там тоже жалуются: работать стал спустя рукава, спиртным от него пахнет. Смотри, там церемониться не будут, у них техника безопасности. А если его деревом придавит по пьяни или еще чего? Ты поговори с ним, а то и до беды недалеко.

— Поговорю.

— Вот и умница. Я же добра вам желаю, не думай, что лезу в вашу жизнь.

— Я и не думаю.

— Ну, а я поехал, дела.

Ульяна проводила его глазами. Молодец Демьяныч, не стал при всех говорить, дождался, пока Ульяна одна останется. Хотя вряд ли это что изменит, разговоры-то идут.

После работы Ульяна зашла к родителям. Мать обрадовалась, стол накрыла, хлопочет.

— Здравствуй, милая, что-то давненько ты к нам не заходила. Я уж соскучилась.

— Я тоже. Да настроения нет.

— Из-за Гриши?

— И из-за него тоже.

Мать покачала головой.

— Пьет?

— Да что с того? И ты туда же. Демьяныч мне с утра все уши прожужжал, и ты теперь. Попьет-попьет и перестанет.

— Дай-то Бог, доченька. Я же добра тебе желаю.

Ульяна бросила ложку на стол, задев блюдце. Послышался недовольный стон фарфора.

— Да что вы все, сговорились, что ли? Добра-то мне желать? Как будто я зла хочу… Нотациями здесь не поможешь.

— Не сердись, дочка, мать послушай.

— Что слушать? Что ты мне можешь сказать? Или у тебя рецепт есть?

— Может, и есть. Ты в церковь сходи, свечку за него поставь, мечется он, покоя найти не может. Видно, Галина его не отпускает.

— Галина?! Она умерла! Сдохла!!!

— Не надо так о покойнице говорить. Что ты!

— А как надо? Эта мумия мне всю жизнь испоганила!

— Уля!

— Все. Прости, мама. Нервы. — Ульяна отпила немного чая. — Царствие ей небесное.

— Вот, уже лучше. И за Галку свечку поставь, чтобы успокоилась ее душа и вас в покое оставила.

— Наверное, я так и сделаю.

— Вот и сделай. Да не тяни. Глядишь, и пить перестанет.

Гришу Ульяна нашла в огороде, уснул прямо на грядке, как боров. Лицо в грязи, губы распухли, храпит, заливается. Ульяна рукой махнула с досады и в дом пошла. Очнется, сам придет. Может, и права мать? Нужно в церковь сходить, свечи поставить. Решила, сходит. Хуже, чем есть, не будет.

Ночью Ульяна спала плохо. Душно было, металась в бреду, то ли сон, то ли явь, непонятно. Снится ей, что задыхается она, рот открывает, а вздохнуть не может, нет воздуха, вода кругом, хочет всплыть, а не получается, тяжко, вот-вот утонет. Еле глаза раскрыла и чуть не закричала от ужаса. Прямо над ней нависло Гришино лицо, безумное, белое, как у сомнамбулы. Перегаром на нее дышит, навалился всем телом. Ульяна освободиться пытается, но куда там. Он еще крепче руки на ее горле сжимает.

— Гриша! — Ульяна еле смогла прошипеть мужнино имя. — Гриша! Это я, Ульяна! Задушишь! — Она старается отлепить цепкие руки от горла, но хватка железная.

— Упыриха! Ведьма! Изыди, нечисть! Откуда ты в моем доме? Где моя жена? Жена где, я тебя спрашиваю?!

— Гриша! — Ульяна извивается, как змея, из последних сил. — Гриша! Я твоя жена, Уля! Прекрати!

Внезапно хватка ослабла, Гришино тело обмякло и вяло сползло с Ульяны. Он сел на кровати, головой вертит, будто не понимает ничего. Глаз трет, на руки свои смотрит, удивляется.

— Гриша! — Ульяна расплакалась. — Чуть не задушил, изверг! Больно! Я уж и с жизнью распрощалась… — Ульяна потирает распухшее горло.

— Господи! Кошмар приснился… Принеси воды.

Ульяна прошлепала босыми ногами по полу, принесла большую кружку.

— Пить меньше надо! Так и до белой горячки недалеко.

Гриша жадно выпил воду, отдышался.

— Сон приснился, будто русалка со мной рядом лежит. Тебя утащила под воду и ко мне подбирается, нечистая. Прикинулась, будто она — это ты, ласкается так нежно, целует в губы. А сама холодная, как лед, синяя, и с поцелуем душу высасывает… Еще немного — и пропаду навсегда. Чувствую, а сделать ничего не могу. Вроде ты это, и не могу я тебя убить. Такой морок она на меня навела. А ты в глубине стонешь, наружу просишься, к свету белому… Я стон тот слышу, но опять понять не могу, кто это? И тут она обвила меня руками, язык свой поганый меж зубов моих просунула, сосками твердыми щекочет, желание вызвать пытается. И мочи у меня терпеть нету, нутро жаром пылает, а остудить его может только ее плоть. И стонет она жалобно так, ребеночка, мол, хочу! Я одеяло с нее откинул, вниз посмотрел, хотел ноги ее раздвинуть, спал на мгновение морок, а там — нет ног! Только хвост рыбий, чешуей переливается… Тут я ее и узнал, и понял, что нечисть меня в оборот взяла. Чуть было не поддался ей…

— Гриша! — Ульяна перекрестилась. — Да ты чуть меня не задушил!

— Этого она и хотела. А потом добилась бы, чтобы я к реке пошел и сам утопился. Они ужасно хитрые, эти русалки. Говорят, это утопленницы непохороненные…

Гришу затрясло, и Ульяна прижала его голову к груди.

— Гриша! Брось ты пить! Все зло оттуда. Ну, вспомни, как нам с тобой хорошо было! Давай ребеночка сделаем? Еще одного. Я ребенка хочу…

— Это она тебя ребенка лишила, теперь я знаю. Не успокоится она, пока своего не получит. Помнишь ночь на Ивана Купала?

— Как не помнить.

— Так вот, я папоротник пошел искать. Далеко в лес зашел, темно, страшно, и вдруг будто что-то светится меж деревьев. Чую, вот он, цветок! Хотел поближе подойти, чтобы точно увидеть, он ли это? Но голос вдруг за спиной услышал женский. Тихий такой, жалобный. По имени меня звал. И забыл я тогда, что оборачиваться нельзя, и обернулся. Женщина меня рукой поманила, и я было пошел за ней, но про цветок вдруг вспомнил. Вернуться хотел, но свет померк — нет цветка! А она как засмеется, захохочет, я поймать ее хотел, в глаза посмотреть, а она убегает, дразнит, издевается. Вывела меня на берег реки, и чудом очнулся я, когда уже в воде по грудь. Будто кто позвал меня тогда. Толи мать, то ли еще кто. Может, ты? — Гриша потер лоб. — Не могу вспомнить. Но пришел я в себя, из воды вышел и понял — нечисть меня заморочить хотела, погубить. Она и от цветка меня отвратила, окаянная! А потом увидел я, как хвост по воде плеснул, зло так, резко, и лицо над водой показалось — голубое, страшное… Показалось на миг — и исчезло. Не удался ее замысел. Но с тех пор и нет мне покоя. И жизни нет. И с тобой она жить мне не дает, и ни с кем. И зачем я обернулся? Знал, что нельзя, да, видно, слаб духом… — Гриша зарыдал.

Ульяна потрогала лоб мужа.

— Да у тебя жар! Ты болен. Останься дома завтра, я подлечу тебя. А то давай бюллетень возьмем? Отлежишься. Пить перестанешь, и нечисть домогаться перестанет. Так и до психушки доиграться можно.

— Не уходи, Уля, не уходи! Страшно мне! — Гриша, как маленький ребенок, жмется к Ульяне, прячет голову на ее груди.

— Не уйду. А ты слушаться будешь?

— Буду. Все сделаю, как скажешь.

Ульяна поцеловала мужа в лоб, как маленького, уложила на по- ' душку и накрыла одеялом. Так он и уснул, держась за ее руку.