На пасеке - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 9

Они только умеют работать без устали. И потом умереть.

Ещё не выехав на опушку, сквозь последние берёзы я увидел прекрасный бело-розовый цвет, разлитый по всему полю. Это было удивительно красивое и спокойное зрелище: белое поле, тёмно-зелёная кайма леса вдали, и выше — синее, июльское небо.

Ветер качнул в мою сторону густой медвяный аромат. И я невольно вспомнил гречишный мёд, который не раз покупал на рынке. Он был тяжёлый, тёмный, часто почему-то засахаренный. Лежал в глиняных мисках большими, нетающими комками и льдинами.

Гречиховый ветер подул снова — густой, медвяный. И тут я услышал неторопливый рабочий гуд. Я прислонил велосипед к берёзке и вышел на берег белого озера. Оно полно было пчёл.

И днём и ночью цвела гречиха. В глубине цветков своих копила крохотные капли будущего мёда, а на тычинках — вкусный пчелиный хлеб. Это была её, гречихина, нелёгкая и непрестанная работа.

Над цветущим полем по невидимым своим тропинкам летали пчёлы. Собирали нектар и пыльцу. Это была их работа. И чем лучше пчёлы её выполнят, тем больше будет гречихи. Тем ярче и вкуснее она расцветёт на следующий год. Тем больше будет еды и работы для будущих поколений пчёл.

Зачем они танцуют

Лена посмотрела на танцующих пчёл и узнала, что расцвела гречиха. А как?

— Она по танцам пчёл крупнейший специалист, — сказал Володя. — Балетмейстер!

— Ну, а гречиха здесь при чём?

— Ты вот наблюдал за ними, когда они танцевали? — сказала Лена. — Что ты заметил?

— Ну… — я пожал плечами, — кружились, жужжали…

Уследить за танцами пчёл совсем не просто. Если бы Лена в прошлый раз не показала мне их, я б, наверное, и совсем ничего не заметил. А между тем тут каждое движение важно — как слово в разговоре. Или, лучше сказать, в рассказе. О чём же этот «рассказ»? Да, конечно, о самом главном для пчёл — о медоносных цветах.

ПРО ЧТО ОНИ ТАНЦУЮТ

Вот пчела-разведчица вбегает в улей, прямо на рамку с сотами. Здесь оказываются и другие лётные пчёлы: одни отдают взяток, другие только отправляются в полёт.

Разведчица жужжит, собирает вокруг себя пчелиный народ, потом выпускает капельку нектара. Это она рассказывает, что за цветы нашла. Ведь у каждого цветка — у клевера, у яблони, у гречихи — нектар пахнет по-своему.

Только после этого начинает она свой танец. Теперь гляди в оба, замечай каждое движение.

Если пчела танцует вяло, как бы нехотя, значит, нек-тарное месторождение так себе, бедненькое, совсем небольшой островок цветов.

Если же танцует легко, весело и никак не хочет остановиться, значит, местечко нашла что надо — какой-нибудь большой луг, поросший клевером, или поле гречихи. Значит, добыча будет богатая, нужно лететь! Нужно-то нужно, да только куда? Где она, эта самая гречиха? Может, совсем рядом, а может, далеко, где-нибудь за тридевять земель. Надо это знать, чтобы заранее рассчитать силы.

Смотрите-ка, танцовщица начинает делать круги, как будто бы танцует пчелиный вальс. Значит, нектар близко, не дальше ста человеческих шагов. Если бы он был далеко, пчела бы затеяла другой танец — стала бы выписывать что-то вроде восьмёрок да ещё в придачу вилять брюшком.

Человечьих танцев не бывает без музыки. А пчелиных танцев не бывает без жужжания. Разведчица танцует, а сама гудит, жужжит… Рассказывает опять и опять, далеко лететь или близко. Потому что мало ли какие непонятливые попадутся. Или которые в первый раз — как мы с вами.

Что же она жужжит нам?

Однажды я слушал магнитофонную плёнку, на которой были записаны разные пчелиные сигналы. Если, например, до цели метров тридцать, то слышны такие звуки, словно заводят мотоцикл: дррр, дррр! А если далеко, с полкилометра, то кажется, что кто-то пилит дрова циркулярной пилой: вжжжик, вжжжик!

Точно так же прожужжала сейчас и наша разведчица. Итак, до поля гречихи полкилометра. Цветов целое море. Можно отправляться в полёт… Да, а в какую сторону лететь-то?

Вот танцовщица «прокрутила» восьмёрку и — внимание! — пробежала несколько шагов к верхнему краю рамки. Значит, лететь надо точно по направлению солнца. А если бы она пробежала вниз, значит, солнце должно светить в затылок.

Трудно даже представить себе, сколько бились учёные, пока наконец поняли, что движение пчелы к верхнему краю рамки означает направление на солнце.

…Летит по воздушному океану крохотная точка. Пролетела огромных полкилометра, нашла гречишный цветок, выпила невидимую сластинку и назад, в улей.

Я привычно зачерпнул ложку мёда и остановился: сколько же труда и скольких всё-таки чудес она стоит!

Полетели купаться!

На следующее утро в комнату мою, жужжа, влетела пчела — умытая, причёсанная, с синим бантом на голове.

— Ты чего, Тань? Не пойму…

Я стал приглядываться: странно как-то она бегает и зачем-то подолом платья трясёт. Ах ты господи! Она же пчелиный танец исполняет — вчера маминых рассказов наслушалась. Ну, попробуем разгадать.

Бегает крест-накрест. Это, стало быть, восьмёрка… Понял! Подолом трясёт — тоже понял: восьмёрка плюс качание брюшком — значит, далеко. А вот направление я никак не разберу. Солнце у неё окно — это я догадался, но куда лететь-то… то есть идти? И зачем?

— Тань, не пойму никак.

Тогда она быстренько вылетела из комнаты, вернулась, покружила над моей кроватью и вдруг выплеснула на меня кружку воды.

— Танька!..

— Эх ты! Меня мама отпускает купаться с утра! Пойдёшь?!

Последняя пчела

Когда пишешь книжку о взрослых, то в конце можно сказать: «Они поженились, жили долго и счастливо и умерли в один день». Когда пишешь о ребятах, то хорошо кончить тем, как они выпутались из опасного приключения и стали кто умней, кто смелей, кто честней.

А когда пишешь повесть о пчёлах, то ничем таким кончить невозможно. Вышла из ячеи, весь век свой недолгий трудилась, потом тихо умерла, убравшись из родного улья. А то и погибла в клюве какой-нибудь птицы, или пропала под июльским ливнем.

На пасеку я снова выбрался только в октябре. Осень выдалась ранняя, золотая. По утрам трава лежала седая от мороза. И когда выходило низкое солнце, над полями полз, извиваясь и серебрясь, редкий пар. Я ехал на велосипеде и радовался погоде и раннему утру.

Кругом стало теперь ещё просторней. Там, где высились овсы и поля хлеба, теперь осталось одно жёлтое жнивьё. И гречиха давно уж была скошена, обмолочена. Не осталось и цветов — откуда взяться им осенью. Только деревья щедро желтели и краснели мне навстречу.

И пчёл я тоже, конечно, не видал ни одной. В пустых осенних полях им не найти корма. Они сейчас в своих ульях всё так же спокойно и непрерывно, будто ничего не случилось, готовятся к зиме. Гонят прочь последних трутней, шпаклюют стены дома своего клеем-прополисом.

А всё ж грустно природе без пчёл. Слишком тихо и молчаливо.

Я приехал на пасеку — ульи были убраны, дом заперт. На клоке бумаги, приколотой к дверям, Саниной весёлой рукой было написано: «Нахожусь в техникуме, буду вечером или завтра». Ну вот и всё. В гольяновских дворах, в одиноком и пустынном этом месте, вольно перекрикивались птицы, собиравшиеся на юг. Я постоял минуту и поехал в город.

День был воскресный. Оставив велосипед свой у Лены с Володей и прихватив Татьянку, я отправился на базар. Он оказался в этой местности хоть и невелик, а боек.

Да и было чем торговать. Яблоки чуть не ста сортов, огурчики малосольные, кабачки, помидоры, сливы, груши-тонковетки. Ну и отдельно, конечно, медовый ряд.

Татьяну ничем этим было не удивить. Она уж приходила сюда сто раз. А я всё не мог налюбоваться, нанюхаться.

Горело спокойное осеннее солнце.

И здесь, может единственную на всём базаре, я увидел пчелу. Она присела на край кадушки с мёдом, попробовала, что за мёд, слетела, стала подниматься вверх над базаром, словно хотела узнать, всё ли здесь как следует, хорошо ли они поработали этим летом.