Корабль Роботов. Ветви Большого Дома. Солнечный Ветер (сборник) - Пухов Михаил Георгиевич - Страница 50

— А мне кажется, что это для меня и было явью, — сказал я. — Может быть, и мне следовало бы принять все за сон, как сделали вы, но это было бы разумно, будь я Питом Уоттером, лейтенант — оператором Центра контроля.

— Да, приятель, — сказал Кравски, поднимаясь с табурета, — тебе, пожалуй, потяжелее, чем нам. Я — то надеялся, что ты сможешь хоть что — то прояснить в истории с хлопком и твоим загадочным исчезновением. Не сон же нас так напугал — до фобии. Что — то все — таки случилось тогда в модуле. Ну и пусть остается загадкой. Переживем как — нибудь, верно, Пит?! — Он хлопнул меня по плечу. — Главное, что мы все остались живы! — Повернулся и пошел, к выходу. Но у двери задержался, оглянулся через плечо и сказал: — И вот еще что. Не забудь о нашем сговоре: нам с тобой детей венчать.

6

Кравски ушел, а я снова остался наедине с потолком. И странно, я не думал о рассказе майора, мне совсем не хотелось ворошить свою память, напрягаться, мучиться. Мысли мои были ясные и спокойные, тихие и простые. Я думал о Дэниз. Мне не пришлось тянуть ее из воспоминаний, она сама пришла ко мне и сказала: «Привет, малыш».

И мы говорили. О пустяках. Я жаловался, как скучаю, как недостает ее мне. Как устал я от новых слов, как не радуют меня новые воспоминания, как надоели мне бесконечные расспросы… Она тихо ворковала, что мы уедем на остров, построим там бунгало и будем жить одни на всем свете — остров станет для нас всем миром.

Мне казалось, что я лежу не на подушке, а на коленях у Дэниз, и она водит мягкой, невесомой рукой по моим волосам, успокаивает, убаюкивает. И уже засыпая, услышал:

— Забудь свое имя, Солнечный Ветер. Это поможет тебе скорее выбраться отсюда и увидеть меня. Я нужна тебе…

И где — то совсем уже на краешке убаюканного сознания:

— Я тебя придумал, Дэниз…

Наутро ко мне в палату пришел врач, который определил у меня синдром «Алисы в страны чудес». Крупный, высокий, все у него было гипер: огромные ладони на длинных крепких руках, большие ступни в последнего размера обуви, халат на нем тоже был из последних размеров. Пропорциональной телу, крупной казалась и голова, черты лица тоже были укрупненными и выразительными. И только живот, кругло проступающий из — под халата, был небольшим: доктор любил его оглаживать, будто согревал его своей ладонью. Да и фамилия доктора была какой — то неподходящей к нему, уменьшительной, так что поначалу я принимал ее за прозвище, хотя коллеги произносили «доктор Скуек» уважительно.

— Как дела, больной? — спросил доктор Скуек таким тоном, словно выговаривал мне за какую — то провинность. — Кто ты сегодня: Солнечный Ветер или уже Великий Император Солнца?

— Сегодня я больше Пит Уоттер, бывший лейтенант — оператор, которого контузия лишила памяти! — встав с кровати и вытянувшись во фрунт перед доктором, четко отрапортовал я.

— О — о, — в удивлении протянул Скуек. — Вы уже в состоянии шутить. Превосходно! Значит — очеловечиваетесь. И скоро уже вас можно будет выпустить к людям.

Я не увидел в глазах доктора ни единой искорки радости или даже просто удовлетворения — это был дежурный набор слов, который всегда наготове у врачей. Да и интонация была прежняя — выговаривающая.

— Давно бы так, — добавил доктор Скуек и неожиданно подмигнул мне.

Он отошел к умывальнику в углу палаты, стал перед зеркалом и уставился в свое отражение. Это была странность доктора Скуека — смотреть себе в глаза. Что это: любование или разговор с самим с собой, не знаю, я не мог найти объяснения. А он пристально вглядывался в свое отражение, в задумчивости и совершенно бессмысленно тер пальцами крупный крутой подбородок, изредка кивал своему зеркальному двойнику, вопрошая его о чем — то.

— Давно бы так, — тихо, со вздохом сказал он своему отражению. Кивнул ему напоследок, порывисто развернулся и быстро пошел из палаты.

А я еще некоторое время дурацки тянулся перед пустотой, с натугой силился определить смысл в последних словах доктора. К себе или ко мне он относил их.

Я подошел к зеркалу, посмотрел на знакомое лицо, так и не ставшее моим. Не знаю, как долго я искал себя в зеркальном отражении, но уже не видел лица: в глазах померкло, зеркало замутилось, и на месте лица был только темный овал. По овалу вдруг прокатилась светлая рябь и из теней стало вылепливаться чье — то чужое лицо. Изображение становилось контрастнее, проступали мелкие детали. Подбородок словно раздвинулся, и на нем образовалась вертикальная складка — ямочка. Губы тоже удлинились и пополнели, ноздри стали тонкими, а кончик носа слегка вздернулся. Прояснились глаза, и мне показалось, что это были глаза Дэниз — бездонные, в тихой печали.

«Солнечный Ветер… Прокол барьера… — прошелестел чей — то голос. — Родовая память…»

И обрушились на меня воспоминания, заторопились, словно боялись не успеть заполнить мой, пробудившийся на время, мозг. Толпясь, прорывались через приоткрытую дверь в мое прошлое.

…Они наводились только на крупнейшие выплески времени. Но и крупнейших было больше сотни, и каждый выплеск можно было считать тем — роковым. Только по двум причинам могут оставаться метки на времени: от проникновения в него и от высвобождения колоссальной энергии на том отрезке.

Кто — то назвал их Солнечными Ветрами, и это стало их именем. Они уходили в прошлое, чтобы донести туда свет. Они были обречены на это, сотня прометеев, которые жертвовали всем, чтобы на Земле не иссяк никогда животворный источник.

Это было единственное военизированное подразделение на всю планету. Несколько сотен людей, которые жили на казарменном положении и изучали военное искусство и технику уничтожения с середины двадцатого и до начала двадцать второго веков христианского летоисчисления. Но никто из них никогда еще не воевал, хотя уходили они один за другим на поля сражений и никогда уже не возвращались.

Солнечные Ветры появились после того, как было обнаружено вмешательство в прошлое из будущего и выяснилось, что настоящая цивилизация, может быть, и существует только благодаря такому вмешательству. Чтобы сохранить достигнутое, нужно было отправлять в прошлое людей — корректировщиков случаев. Круг, когда — то замкнутый, оказался порочным, разорвать его — значило изменить историю, и это было бы еще наименьшим злом, которое мог дать разрыв. Никто не знал, сколько случаев требовали коррекции — один, десятки? — это было уже вне известной истории развития цивилизации. А может, в истории ничего и не случилось, что могло бы круто изменить ее движение?

Казалось, время — это неповторимое движение только вперед, что оно исходит ниоткуда и в никуда же пропадает, но никогда не идет вспять. Действительно, так оно и есть. Но была раскрыта тайна памяти. Что память фиксирует не только информацию из внешней среды, по и время. Каждый увиденный момент, услышанный звук, запах, мгновенное ощущение запечатляется мозгом в отведенном для этого отрезке времени.

Потом пришли к простому и удивительному выводу что рефлексия есть не что иное, как родовая память, отложенная на метках времени. Что информация о прошлом передается организму не генетическим путем, а считыванием ее из памяти предыдущих поколений. Геном — это ключи к нужным координатам времени, да шифр вида животного.

Оплодотворенная клетка прежде всего ориентируется во времени, фиксирует на нем свое рождение. Затем наступает черед сверки с конструктивами. Что делала праклетка? Делилась надвое. И клетка добросовестно повторяет деление. Далее она перерастала в многоклеточный организм, вдоль тела вытягивалась нить хорды — можно становиться ланцетником. Однако шифр вида открывал следующую метку времени: нужно было усилить хорду хрящом, затем известью. Затем включается время замещения жабер легкими, следом — развитие конечностей, отделов мозга. И вот, когда основные компоненты вида собраны в единое целое, — наступает время строительства конкретного вида. Убрать хвост, увеличить лобные отделы мозга. Конечности задать пятипалыми, скелет приспособлен должен быть для прямохождения. Построен человек. Настает время записи родовой памяти.