Корабль Роботов. Ветви Большого Дома. Солнечный Ветер (сборник) - Пухов Михаил Георгиевич - Страница 49

— Майор, зачем вы мне все так подробно рассказывали? — спросил я после долгого молчания Кравски.

— Зачем? Затем, что я уже, во — первых, не майор, а штатский, пенсионер, инвалид. А во — вторых, я не хочу, чтобы на мне стояло клеймо помешанного. Комиссия, проводившая расследование этого случая, сочла нас такими: будто после контузии всех нас постигло умопомрачение. Не мог ты исчезнуть, не снимая блокировки с дверей лифта, не открывая люков. Да и хлопка, от которого мы получил контузию, никто больше в Центре не слышал ни в одном модуле. Я очень надеялся на тебя, Пит, но ты даже не помнишь того, что помним мы… Знал бы ты, как я радовался твоему воскрешению. А ты даже себя не помнишь…

— Но я помню, что Пит все же вышел на поверхность. Вы еще хотели остановить его, когда он шел к лифту, однако он не послушался. А Генрих сказал, что это Пит угробил мир…

— А ты ответил, что именно поэтому ты и идешь, — подхватил Кравски, нисколько не удивляясь. — И тебе, выходит, снился такой сон.

— Почему сон? Я все это видел, — сказал я. Кравски невесело усмехнулся и сказал:

— Не ты один, все мы видели такой сон.

— Но мне это не снилось! — воскликнул я.

— Однако и войны не было, — спокойно ответил Кравски. — Комиссия заключила, что это были галлюцинации или остаточные проявления их. И ты знаешь, мы вполне согласны с этим заключением. Такого, что мы видели во сне, не было на самом деле: не было никаких вспышек на территории противника, оповещения никто не получал, не сбоил компьютер на борту «Фиксатора–8», не было ответного удара. Ничего этого не было. И приснилось нам такое, пусть и совпадающее во многих деталях, всем в разное время. Мне, например, где — то спустя педелю после случая в модуле, а Генни увидел этот сон лить годом позже, и то не полностью, как мы, а до того момента, когда был дан упреждающий удар.

— Я этого не помню, — сказал я. — Мне запомнились только последние слова Пита: «Это конец. Понимаете вы — это конец всему!» Да перед этим кто — то сказал, что какой — то щит пропустил две боеголовки.

— Тоже, значит, кусками смотришь.

— Не понял.

— Потому что после того как Пит, — Кравски сбился, чертыхнулся и поправился, — после того, как ты проскулил, что всему настал конец, ты и рванулся с кресла, кинулся смотреть, как на город будут падать бомбы.

Такая последовательность событий, которую выстраивал Кравски, озадачила меня: выходит, я не смог вспомнить, что происходило до того, мне же казались слова Пита последними. Но майор, заметив мое замешательство, стал пересказывать свой сон, как он его видел — с начала.

— Мне приснилось, что ты не задавал спутнику «Йорк — III» команды на автодиагностику, а сделал, как предписывалось инструкцией, оповещение. Следом за тобой оповещение продублировал и я. Нам оставалось ожидать подтверждения. И оно очень скоро пришло. Сразу из трех точек. «Йорк — III» отметил перемещение теплового излучения от баз противника в нашу сторону. Наземным автоматическим контролером был отснят выход ракеты из шахты на одной из уже зафиксированных из космоса баз. В Центр один за другим пришли сигналы с борта «Фиксатора–8», ретранслирующего донесения со спутников — шпионов. Сопоставив все эти результаты, машина Центра выдала сигнал общей тревоги, а по экранам дисплеев замигало большими буквами: «НАПАДЕНИЕ».

Не знаю, где и что творилось параллельно с происходящим в Центре, но уже через минуту нам поступило предупреждение о срабатывании систем упреждающего удара: теперь нам предписывалось включить систему «свой — чужой». И, надо сказать, ты, Пит, прекрасно исполнял все предписания — мне не было необходимости дублировать тебя. Вот тут — то и началось все самое смешное в этом сне. Некого оказалось разделять на своих а чужих, все были своими. «Йорк — III» спокойно оповестил, что цели им все потеряны. «Фиксатор–8» заявил о неисправности декодера приема. Наведенные по координатам «Йорка — III» химические и рентгеновские лазеры с ядерной накачкой не «видели» цели. Спутники раннего оповещения дружно помалкивали.

Но упреждающий удар уже сделал свое дело, и вскоре мы стали различать множественные сигналы: «чужой». Теперь их обнаружили многие спутники. И вся серия «Йорков» обрушила на нас лавину информации. Но информация уже мало что приносила — от нее только пестрило в глазах из — за быстрого движения колонок с цифрами снизу вверх по полю экрана: в бой вступили компьютеры. Нам оставалось только просматривать сводки обобщенного сигнала.

«На активном участке траектории полета уничтожено 132 МРБ». И только?! «В зоне поражения головных частей и боеголовок на среднем участке полета поражено сорок целей». Даже во сне нам не удалось приукрасить, сон не захотел учитывать того, что боевая эффективность каждого эшелона нашей обороны, по заверениям создателей, должна быть настолько высокой, что на нашу территорию в конечном итоге могло упасть не более десятой доли процента от всех боевых средств, запущенных противником. Однако лазеры бессмысленно пытались поджечь вращающиеся вокруг оси ракеты, не в состоянии зафиксировать луч в одной точке для прожига обшивки. Электромагнитные пушки лупили пулеметными очередями в обманки. Самонаводящиеся ракеты «космос — космос» вообще непонятно куда самонаводились. Пущенные с земли снаряды — перехватчики гурьбой устремились к небесам, только это было больше похоже, на попытку закрыть зонтиками тучу.

«Йорк» выдал ложную тревогу. Я уже не помню, чей голос это был, но все наши слышали, будто бы твой. Можно было и не говорить об этом, так уже было ясно.

Мне и раньше доводилось наблюдать, как дает помехи лед, образовавшийся в верхних слоях атмосферы. При выходе из зоны затемнения спутники довольно — таки часто обнаруживают ледяные кристаллики. В косых лучах солнца они сразу не тают и так, кучкой алмазов, некоторое время еще плывут себе по орбите. Сверкают, отражая, преломляя, рассеивая солнечный свет. Это сверкание «Йорк — III» принял за вспышки на территории противника. Ведь спутник следит за удаленными объектами, ему невдомек, что приближенные объекты могут наложиться на перспективу, а инфракрасное излучение по мощности может оказаться равным от далекого мощного источника и от близкого слабого. Для таких случаев и служит оповещение систем слежения, чтобы остальные подтвердили или отсекли информацию со спутника раннего обнаружения. Это только в нашем сне на одну ошибку наложилось еще несколько.

Надо сказать, что и во сне мы выглядели неплохо: четкие действия операторов, заученно производящих предписанное инструкцией, грамотные рапорты, продуманные команды. Ни суеты, ни нервов — все подчинялось только одному: рабочему движению. Но голос сбил ритм в модуле, врезался каждому в голову, и до сознания вдруг дошло, что мы не на учениях, не отрабатываем предписания для повышения квалификации, а уже используем свои навыки в боевых действиях. Что не за игрой имитаторов следим мы на экранах, что видим не абстрактные крестики — нолики, а «своих» и «чужих». Что идет война. И началась она из нашего модуля.

Тут все заговорили разом, и каждый торопился высказаться. Это был гул, я не мог различить чей — то отдельный голос; все мешалось, слилось в общее бубнение. И я что — то говорил. Молился или исповедовался? Может, торопился выговориться о своем самом сокровенном, что еще никогда и никому не говорил? Гул голосов нарастал: каждому хотелось, чтобы услышали о его сокровенном, о том, что всю жизнь держал при себе, может быть, как раз для такого случая. И вдруг среди гула прорезался крик: у кого — то хватило еще сил, чтобы следить за информацией на дисплее. Щит пропустил…

Кравски сменил позу: выпрямился, потом круто выгнулся, выставив вперед живот, потер ладонями поясницу.

— Все, — сказал он. — Дальше ты и сам видел. Смысла пересказывать нет, потому как все мы видели одно и то же. Странный, дублированный восьмикратно, сон.

— И все — таки странно, — начал было я.

— Что странно? — перебил меня Кравски. — То, что пережил во сне катастрофу? Увидел, как начинаются войны? Как раз в этом никакой странности нет: имеющий оружие обязательно применит его, хотя бы во сне. Мы настолько автоматизировались в исполнении предписаний, что и во сне их выполняем безукоризненно до последней детали. Если и есть здесь странность, то она проявилась в нас фобией к военной службе. Меня три раза силком усаживали в мое кресло и заставляли работать, а я не в состоянии был даже поднять руки на пульт, такое оцепенение всякий раз меня охватывало. Мне все казалось, что сои станет явью, только коснись я клавиш.