Корабль Роботов. Ветви Большого Дома. Солнечный Ветер (сборник) - Пухов Михаил Георгиевич - Страница 26

Мы столкнули свои стаканы и, как издревле положено на весеннем празднике, поцеловались… Лет ей было, пожалуй, за тридцать; ростом с меня, широкоплечая и узкобедрая. Глаза хитровато посмеивались, чуть раскосые зеленые глаза крупной самоуверенной кошки на скуластом лице, под пушистым соломенным вихром. Пожалуй, только скулы и глаза оправдывали ее костюм. Шелковое, с нежно — пастельными хризантемами кимоно; пояс под самую грудь — оби, завязанный сзади наподобие ранца; белые носки с застежкой — таби…

— Я — Бригита, — сказала она, отпив глоток. — Бриги — та Багдоева — Гросс. А тебя как величать, добрый молодец?

От простоты ее обращения мне стало легче; сердце, бившееся под кадыком, вернулось на место, и я, обретя дар речи, предложил Бригите отведать мороженого.

Скоро мы о ней сидели за столиком на хрустальной террасе над водопадом и болтали о разных пустяках; я швырнул в пенные столбы идиотский опашень, шапку и саблю. А перед рассветом перебрались в отель.

Строго говоря, для этого главным образом и затевались наши роскошные пасхальные вечера. Младшие воспитанники были всего лишь шумными, бестолковыми гостями, а хозяевами — мы, шестнадцатилетние парни и девушки, и старшие мужчины и женщины со стороны, склонные к любовному наставничеству. Бывало, что первая ночь становилась и последней: близость наставника и наставляемого не складывалась, кто — то из двоих был разочарован и честно признавался в этом другому, А нам с Бригитой с начальных минут не захотелось расставаться. То ли она, при всей своей холодной иронии, здорово умела слушать и понимать, то ли еще лучше играла, актерствовала — но впечатление было такое, что у меня появилась еще одна старшая сестра, умная и веселая.

Я сказал Бригите об этом. Она дернула углом большого свежего рта:

— Просто я настоящая женщина, глупенький! Я умею жить твоей жизнью, я — твое зеркало; пока мы с тобой, я всегда буду переживать твои горести и радости острее, чем ты сам…

— А где же тогда ты? — спросил я. — Твое… неповторимое содержание? (Я понимал, что говорю плохо, книжно, но она не засмеялась.)

— Оно совсем иное, чем у тебя, — неповторимое содержание… — Гита шутливо прижала мне пальцем кончик носа. Сбросив наше маскарадное тряпье, мы сидели, поджав ноги, на косматой искусственной шкуре перед камином. — Мальчики и девочки сделаны из разного теста.

Мне стало не по себе. До сих пор меня учили совсем иному, да и мой куцый жизненный опыт подсказывал, что мужчины и женщины имеют одинаковые творческие склонности, умом и талантом один пол ничуть не уступает другому, и вообще различие полов куда меньше, чем сходство. Мне даже казалось порою, что любая женщина более сходна с мужчиной своего культурного и духовного уровня, чем с женщиной, стоящей выше или ниже… И — осел из ослов — вместо того, чтобы поскорее прижать свои губы к этим губам, кружившим мне голову, я ввязался в спор…

3

— Я не могу сейчас точно вспомнить, чем именно были мне опасны эти люди… мне — и, конечно, той маленькой девочке. Да, я чувствовал, что отвечаю за нее… она была совершенно беззащитна! А вокруг нас ходили эти люди, буквально кружили, как вороны… вроде бы и не делали ничего угрожающего, улыбались нам и друг другу, говорили о погоде… но я знал, что живыми нас не выпустят из дворца. Сделай она… или я… но к ней интерес был явно больше… сделай она хоть шаг к дверям, на нее тут же напали бы, и… и…

— Спокойнее, — сказал гуру Меак, и Абрахам послушно сложил руки перед грудью. — Вспомни хорошо, кого ты обидел месяц или год назад. Твои опасения за девочку, твое желание защитить ее от врагов обозначают вину. Вспомни, перед кем и в чем ты виноват, и расскажи товарищам.

— Наверное, это моя мать, учитель, — после недолгого раздумья сказал Абрахам. — В день новолуния мы встретились с пей, она меня навестила.

— Я знаю.

— Но ты не знаешь, учитель, что произошло между нами! Мать жаловалась, что никак не может найти себя, пытается заняться то одним, то другим делом. Ее связи с мужчинами очень коротки и оканчиваются болезненными разрывами. Она ждала от меня мудрого совета, а я… сделал настоящий выговор.

— Не то, — покачал головой гуру. — Ищи дальше, глубже. Я не тороплю тебя. Но корни твоей вины должны быть обнаружены — для твоего же покоя… Теперь ты, Варна. Снились ли тебе этой ночью сны?..

Сай Мон, сидевший в кругу таких же, как он, младших воспитанников — брахмачаринов, подобно всем — на пятках, обхватив пальцами колени, напряженно думал: а все ли он рассказывал о собственных снах? Утренняя исповедь — обязательная часть духовного самоочищения, которое, как учит гуру Меак, должно быть постоянным. Но от чего же очищать душу, если Саю являлись во сне только беззаботные, мирные картины, похожие на вид с холма, где стоит здание ашрама?[13] Разве что от одного, назойливо повторявшегося видения. Среди зелени и солнца — глядящие снизу вверх, доверчивые, словно у детеныша антилопы, и столь же бархатисто — темные глаза… Нет. Он правильно сделал, что не сообщил об этом. Ничего определенного. Подумаешь, глаза… ресницы, слишком пышные и вычурно изогнутые для маленького молочно — белого лица…

— Учитель, — сказал Сай, поразившись внезапной звонкости своего голоса. — Я видел во сне ту девушку, что принесла нам заказ на большой корабль. Ханку Новак.

Поперхнулся веснушчатый Варна, прерванный в своей медлительной и чрезмерно подробной исповеди. Гуру Меак, даже не поворотившись в сторону Сая, невозмутимо сказал:

— Думаю, она являлась многим. Но ты оказался самым честным.

Кое — кто из воспитанников прыснул в ладонь, перешепнулся с соседом. Гуру, все так же сидя с опущенным бесстрастным лицом, выпростал из рукава худую коричневую руку, взял деревянную чашу, отхлебнул. Меак Кхеун до обеда не ел ничего более плотного, чем молоко или сок.

Когда окончился пересказ снов и прошла круговая медитация — дхьяна, Сай вернулся в мир видимых феноменов и подумал, что гуру отшутился неспроста. Он предпочел подчеркнуть смешную сторону события, чтобы не слишком привлекать внимание учеников к девушке, которая может присниться. Все они сейчас проходили первую из четырех ступеней ашрама — брахмачарию: на ней человек живет в целомудрии и воздержании и послушен духовному учителю. Горячие сны Сая опасны ему и другим…

Следовало срочно переключиться — на что угодно, лишь бы не усугублять растущее вожделение, не расшатывать налаженный внутренний строй. Сай Мои, как сидел на траве, в одних шортах и босиком, рванулся к берегу реки. Никто не мог его удержать. В определенные часы происходили лишь «очистительные» собрания, трапезы и занятия гимнастикой, остальное время в ашраме распределялось произвольно.

Джунгли здесь были сведены мутагенными прививками, вода в Меконге очищена до прозрачности бактериями, пожирающими муть. Желтый, точно лакированный, бамбук теснился на плоских островах, пойменные луга блестели лужами, где над затопленной травой плавали кораблики священного лотоса да трепетали на ветру паруса банановых рощ. А дальше, намного дальше, в дымке болотных испарений, сизо — зеленая, непроницаемая, стояла чаща: дикое сплетение фиговых и каучуковых деревьев, лиан, гигантских колючих кустов, и надо всем этим — растрепанные головы пальм.

Для купания Сай давно уже выбрал чистейшую песчаную полосу под мангровым деревом с бородой воздушных корней. Сотни упругих, будто резиновые шланги, отростков вонзались в прогретое мелководье: под их завесой Сай чувствовал себя раджой в крытой купальне с древних миниатюр…

Плескаясь, он неожиданно нашел решение вчерашней задачи об узле гравизащиты при релятивистских скоростях. Вот это кстати! Чем раньше будут готовы расчеты, тем скорее он увидит,… Опять?! Нет уж. Долой суетные, эгоистические цели. Как там в комментариях гуру к «Бхагаватгите»,[14] которые они конспектировали? «Преданное служение — единственный абсолютный путь к самореализации…»