Ленькина радуга - Мошковский Анатолий Иванович - Страница 2

Придет или нет?

Прислонив к стенке дома велосипед, вошел в телефонную будку, бросил в косую щель автомата двухкопеечную монету. В трубке раздался спокойный ровный гудок. Набрал букву — гудок в трубке замер.

А что, если к телефону подойдет ее мать? Инга пообещала сказать матери то же, что сказал и он. Услышав Ленькин голос, ее мать может подумать, что… Впрочем, ясно, что она может подумать. Возьмет и не пустит Ингу. И дело с концом.

Маленькая стрелка на циферблате шла на сближение с девяткой. Ленька повел велосипед к киоску справочного бюро. Киоск траурно блестел толстым черным стеклом и не предвещал ничего веселого.

Ленька смотрел на людей, ожидавших у окошечка справки, на проносившиеся мимо машины, на небо и гадал: хорошая сегодня погода или нет? Ожидать бы он мог сколько угодно, если бы в точности знал, что она придет.

Судя по рассказам взрослых и художественной литературе, женщины никогда не являются точно в срок: они очень любят, чтобы их ждали, и томились, и страдали — от этого, видите ли, их престиж растет! Наверно, Инга тоже такая. Почему ей быть другой?..

Часовая стрелка давно перепрыгнула девятку и бодро следовала дальше, а Ленька стоял у дома, положив свою почти совсем взрослую лапу на руль велосипеда, и напряженно глядел в проулок, откуда должна была явиться Инга.

Все больше наплывало на небо дождевых туч, но много было и чистой синевы. Синевы — цвета его надежды, надежды на сегодняшнюю поездку.

Вдруг Ленька вздрогнул, покраснел как ошпаренный и отвернулся. Мимо него прошла Клава Спирова, одноклассница, Ингина подруга. Она несла в авоське пять бутылок молока, хлеб и еще что-то в бумажных пакетах. Под мышкой она держала продолговатую дыню. Нести было тяжело и неудобно, лицо ее сморщилось, и, конечно, только поэтому она не заметила Леньку, задев его острым локтем.

А потом… Ну не сразу потом, но минут через двадцать после исчезновения Клавки, в проулке появилась Инга. Она ехала на велосипеде, деловито склонившись над рулем, в светлой спортивной курточке, в тесных плисовых брючках чуть пониже колен и белых мягких туфлях.

— Инга! — вырвалось у Леньки.

Лицо его само по себе глупо и широко заулыбалось.

«Решилась! Приехала! На тучи ей наплевать! Ура!» — пело все внутри у Леньки, и ему хотелось броситься к ней и от радости поднять ее вместе с велосипедом, шины и крылья которого были забрызганы грязью.

Она притормозила, легко соскочила с седла, заулыбалась, шмыгнула носом и сказала:

— Удрала. Мама не пускала. «Простыла, говорит, смотри не купайся»… Что это у тебя в рюкзаке?.. Словно в Сибирь собрался.

— Да ничего особенного. Жратва кое-какая…

В их классе было принято говорить, особенно с девчонками, грубовато и свободно, без всяких там аккуратненьких и чистеньких, расчесанных на прямой пробор словечек.

Скосив одно плечо, Ленька тут же спустил рюкзачную лямку, запустил в накладной карман руку, пошуршал там бумагой и вытащил две «Раковые шейки».

— Лопай.

Не успел Ленька и глазом моргнуть, как на тротуаре валялась обертка с красным раком и серебряная бумажка, а на щеке Инги выпирал и двигался бугорок. Ленька отбросил ногой к мусорной урне конфетную обертку и наблюдал, как во рту ее исчезла вторая, по-рачьи полосатая конфета. На другой щеке Инги задвигался еще один бугорок.

— Готова?

— Мг-г, — булькнула Инга, глотнув сладкую слюну.

— А шины чего не подкачала? — Он большим пальцем помял заляпанные грязью рубчатые шины ее велосипеда. — Ехать будет трудно. И резина скорей сносится… Голова!

— Проспала, — призналась Инга и лениво потянулась, точно еще не совсем проснулась. Потянулась она так, что «молния» на спортивной курточке поехала вниз, открывая блузку в синюю полоску — полоски шли модно, горизонтально, как волны на море.

Вдобавок ко всему она протяжно зевнула, вкусно хрустнула конфетами, сдула с курточки пушинку.

— Хочешь посильнее надуть?

— Потом, — сказал Ленька, — а сейчас поехали…

Не хватало еще накачивать шину здесь, чуть ли не в центре Москвы, возле ее дома, где табунами ходят знакомые!

Они вывели машины к шоссе и поехали у самой бровки тротуара: Инга впереди, он сзади. К багажнику ее велосипеда была привязана красная клеенчатая сумка. Инга хорошо работала ногами; машина ее шла легко, оставляя на асфальте узкий матовый след, и Ленька старался точно накрывать этот след шиной своего велосипеда, и скоро это стало главным его занятием. Иногда его шина восьмерила, не могла совпасть с ее следом, и тогда след получался двойным или очень широким, и Ленька сердился.

У светофоров с красным светом они притормаживали, упирались одной ногой в асфальт и пережидали, пока пройдет поток машин.

Возле одного из перекрестков, у скверика со скамейками и чахлыми топольками, Ленька туго накачал шины ее велосипеда, водворил на место насос, и они помчались по шоссе, вырываясь из запаха пыли и бензина, вырываясь из прохладных теней многоэтажных зданий, из рева машин, гудения моторов, шарканья толпы, из нагретого, застоявшегося в улицах и дворах воздуха огромного многомиллионного города.

Они вырывались из него, и в лицо им начинал слабо веять тонкий запах полей, запах влажной земли, прохладных листьев, рек и болот.

Город уходил назад со своими стремительными кранами, автоматами для воды, буквами «М» над станциями метро, лязгом трамваев и газетными киосками. Все ниже падала черта горизонта, а небо все поднималось и поднималось, огромное, неспокойное, в вихрях темных туч, в кусках синевы, в солнечном блеске и ветре.

Вот шоссе берет круто вверх, и они уже въезжают в него, в это неохватное небо, въезжают, как в широко распахнутые ворота, ведущие в иной мир.

Скоро они свернули с шоссе и поехали по плотной грунтовой дороге.

Иногда, захлебываясь встречным ветром, Ленька кричал:

— Устала?

Инга мотала головой, и они мчались дальше.

Ленька видел ее старательно склоненную над рулем спину — точно так же склонялась она во время диктантов над партой. В его глазах, как белые бабочки, мелькали два бантика в ее волосах. Красная сумка смешно подпрыгивала на багажнике. Ее ноги, слегка поднимая ее и покачивая из стороны в сторону, упруго упирались в педали.

Какое у нее редкое, странное имя. Нерусское оно, непривычное, но красивое и выговаривается легко, весело и вместе с тем немного грустно. И он, сам не зная почему, начинает подыскивать рифмы к ее имени. Найти их нетрудно, они вокруг него.

Ленька судорожно сжимает ручки руля и шепчет:

— Тропинка, былинка, спинка, травинка…

Все слова почему-то уменьшительно-ласкательные, и ни одного обычного.

Ленька нажимает на педали и едет колесо в колесо с ней.

— Хочешь еще?

Она кивает головой.

Ленька снимает с руля правую руку, закидывает за спину, отстегивает пряжку рюкзачного кармана. Рука коротковата. Он сдвигает рюкзак на бок, безжалостно заламывает руку за спину и вытаскивает три «Раковые шейки».

Инга косится на него, улыбается.

Они идут колесо в колесо.

Ленька снимает и вторую руку с блестящего руля, работая одними ногами, выпрямляет корпус и начинает снимать обертку и серебряную бумажку.

— Держи!

Она смеется, изгибает в его сторону шею и открывает рот.

Ленька точным движением, не коснувшись губ, вкладывает ей в рот липкую полосатую конфету. Она тотчас исчезает, и на щеке, обращенной к Леньке, появляется бугорок.

Жарче пригревает солнце. Немного парит.

— Еще?

— Ага.

Новая конфета движется по воздуху к ее рту. Миг — и она исчезает, и Ленька отдергивает руку: едва не отхватила с конфетой и его пальцы.

Инга закрывает глаза, хохочет и улетает вперед, а Ленька смотрит на белые вмятинки от ее зубов на кончиках пальцев. Пальцам и больно, и щекотно. Ленька встряхивает рукой и бросается вдогон.

В лицо дует ветер, хороший ветер, пропахший пыльцой полевых цветов, дождливой землей, солнцем, — ветер, процеженный листвой березовых рощ, хвоей сосен и елок. Он качает на поле ромашки и колокольчики, рвет натянутую между сучьев паутину, ерошит на Ленькиной голове выгоревшие волосы, гонит по небу облака…