Полвека с небом - Савицкий Евгений Яковлевич - Страница 83

Через несколько дней я вместе с первым комендантом Берлина генералом Берзариным ехал в машине по главной улице германской столицы — Унтер-ден-Линден. Стояла непривычная тишина: ни грохота орудий, ни лязга танков, ни даже характерного треска автоматных очередей. Давно мы не слышали такой тишины. Тишины мира.

Но сам город о мире напоминал мало. Вместо домов — развалины, на тротуарах и проезжей части улиц — воронки от мин и снарядов, искореженный гусеницами асфальт, груды битого обгорелого кирпича и щебня. Прохожих, если не считать наших солдат, почти не видно… И все же весна, мирная весна 1945 года постепенно брала свое. Над головами голубело высокое и какое-то тихое, что ли, небо, эдакая лазоревая весенняя пустота с одиноко проплывающим в ней облаком; на улицах то тут, то там ослепительно зеленели на фоне обгоревших стен чудом уцелевшие деревья; появились даже кое-где воробьи и еще какие-то верткие желтогрудые пичуги…

Город едва приметно начинал оживать, будто оправлялся после тяжкой смертельной болезни. Но признаки этого оживления были еще едва уловимы и требовали не столько наметанного цепкого глаза, сколько особого настроя души, изголодавшейся за многие годы по всему тому, что называлось когда-то мирной жизнью, и веры в то, что она наконец пришла. Таким вот внутренним зрением, когда воспринимаешь окружающее не только с помощью органов чувств, а, и впитываешь его всей своей сущностью, всем своим существом, и можно было заметить редкие, слегка намеченные знаки назревающих перемен.

Зато следы войны — безжалостно резкие, материально грубые, жестокие своей обнаженной очевидностью — повсюду бросались в глаза. Война напоминала о себе буквально на каждом шагу.

Поглядывая по сторонам, я вдруг увидел возле одного из полуразрушенных зданий на Унтер-ден-Линден торчащий из пролома в стене неестественно задранный хвост немецкого связного самолета «физилер-шторх». Тот самый, сразу же понял я. И в памяти всплыло, как я встретился с ним две недели назад. В Берлине еще шли бои, на Унтер-ден-Линден рвались снаряды, все вокруг горело, и только часть улицы оказалась расчищенной от обломков, а деревья по ее краям были спилены под корень. И с этого небольшого прямого участка внезапно поднялся в воздух «физилер-шторх». Я срезал его точной очередью прямо на взлете и, выходя из атаки, проследил, как он ткнулся в землю, прошел по ней юзом несколько метров и, задрав хвост, уперся носом в пролом стены. Так и простоял, значит, здесь все эти дни, подумалось мне. Я его даже на свой боевой счет не стал записывать, И вот на тебе — снова встретились!

Проследив за моим взглядом, Берзарин спросил:

— Твоя работа?

— Последний мой сбитый самолет.

— Что ж, поздравляю! — сказал Берзарин и, широко окинув взглядом берлинскую Унтер-ден-Линден, удовлетворенно добавил: — Самое подходящее место нашел, где последнюю точку поставить. — Берзарин ненадолго задумался о чем-то и вдруг спросил: — Или все же многоточие? Истребители-то ведут огонь по врагу очередями…

— Нет, — не согласился я. — Пусть будет — точка.

Берзарин молча поглядел на меня и кивнул головой. Ход наших мыслей был одинаков.

А еще я про себя подумал, что, если бы записал этот «физилер-шторх» на свой боевой счет, общее число сбитых летчиками 3 иак самолетов стало бы не 1953, а 1954. Но мысль эту я отбросил сразу же: 1953 сбитых за войну вражеских боевых машин — тоже совсем неплохо.