Работа над ошибками (СИ) - Квашнина Елена Дмитриевна - Страница 45

— Ой, Ванечка, — заметила его Лидуся. — Иди сюда, к нам… Иди же…

Повернулась ко мне. Кажется, хотела что-то спросить, но не успела. Все поплыло у меня перед глазами. Я взмахнула руками, пытаясь уцепиться… За что? За воздух?

Со слов Генаши знаю, что надолго потеряла сознание. Гости быстро разбежались, а мне вызвали «скорую». Слава богу, обошлось без выкидыша. Этого бы я не перенесла. Через пару часов Генаша в такси отвез меня на Сретенку, к бабушке. Уговаривал не волноваться. Это, дескать, от переутомления. У беременных случается. Он слышал. Я его не переубеждала. Пусть думает, как ему нравится. Радовалась — молодец, догадался увезти меня к бабушке.

Мы там и обосновались. Жили в бабушкиной коммуналке, пока не родился Димка. До родов я регулярно звонила Никите и Лидусе. От них и узнала, что через месяц после моей свадьбы Иван ушел с завода. Завербовался к нефтяникам и уехал в Тюмень.

— Родителям помогать решил, — объяснила Лидуся. — Там деньги большие зашибают. Может, еще и машину купит…

— Это он из-за тебя, — выдал свою версию Никита. — Знаешь, по принципу «с глаз долой — из сердца вон»?

Я не знала, кому из них верить. Но мне стало легче. Теперь не столкнемся где-нибудь случайно. Может, действительно расстояние и время помогают?

СЕЙЧАС

На зимние каникулы я возила свой класс в Питер. Что-то вроде общеобразовательной экскурсии. Сначала хотела оставить Димку у свекрови. Но, во-первых, та давно маялась стенокардией. Где больному человеку уследить за шустрым подростком? Во-вторых, свекровь в последние годы не вылезала из церкви. Пыталась втягивать в религию и Димку. Мало ли что она втемяшит ему в голову, пока меня не будет. В общем, я побоялась.

После разговора, что состоялся у нас с сыном под Новый год, мы почти не общались. Только по необходимости. Димка злился на меня. Я же набиралась решимости для кардинального объяснения с сыном. Поездка в Питер дала мне небольшую отсрочку. Прекрасный город. Там чудные музеи. Столько всего интересного, нового. Меня просто распирало. Везде хотелось побывать, все осмотреть. Жаль, времени мало, не уложиться. Кроме того, нужно было присматривать за группой из пятнадцати человек, не считая Димки. Всем по шестнадцать. Все шустрые, все о себе высокого мнения. Да и поездку в другой город восприняли, как рывок к свободе. Так что у меня хлопот хватало. Выше носа. А еще у моих ненаглядных деток почему-то именно в январе, вопреки всем календарям, неожиданно началась весна. Они там, в Питере, как нарочно, поголовно перевлюблялись друг в друга. Без конца приходили ко мне «поплакаться в жилетку» и посоветоваться. Как известно, с подростковой влюбленностью шутить нельзя. Приходилось с наисерьезнейшим видом выслушивать и… слегка тормозить. Та еще задача! Короче, мне некогда было объясняться с Димкой. И ему проще. Мы с одной стороны вместе, а с другой — он, вроде, сам по себе. Мое положение позволяло не задумываться, правильно ли поступаю по отношению к сыну? Честно говоря, я забралась в себя и закрылась от реальности. Наслаждалась Ленингра…, то есть Питером, его широкими, прямыми проспектами, горбатыми мостиками, стальной лентой Невы. И низким серым небом, как бы охватывающим насыщенный морским воздухом город со всех сторон. Оно, это небо, будило мечты о необъятных просторах и дальних странствиях. Я беспрестанно любовалась им. А еще думала, думала. Решала для себя важные и сложные проблемы, которые появились так неожиданно и оказались такими срочными. Возвращение в Москву могла сравнить только с катастрофой. И эта катастрофа неумолимо надвигалась.

Мы ехали обратно в плацкартном вагоне. Ребята долго не могли угомониться. Бегали друг к другу в гости, шумели. Ухитрились изрядно выпить в туалете. Потом пели под гитару глупые эстрадные песни, взрываясь хохотом по малейшему пустяку. Пока не пришел толстый, иссиня небритый проводник. Он страшно орал на них, употребляя нецензурщину и лагерный жаргон. И я с ним поругалась. Но уж затем на полном основании рявкнула своему «детскому саду»:

— Всем спать!

Детки сразу как-то сникли. Еще немного потолкались, но совсем тихо. И незаметно улеглись по полкам. Через час они мирно посапывали. А я слушала монотонный перестук колес. Смотрела на проплывающие мимо занесенные снегом черные деревни, унылые поля, провода, тянущиеся толстыми нитями от столба к столбу. И опять все думала, думала… Понимала, никуда не убежать, поезд везет меня к Ивану, к нашей с ним многолетней неразберихе. Понимала, что пора с этой неразберихой покончить. А как это сделать? — не понимала. Несколько раз выходила в тамбур покурить. Но быстро там замерзала и поспешно возвращалась на свое место.

Под утро неожиданно появился Димка. Он пришлепал ко мне босиком, завернувшись в тонкое казенное одеяло. Смотрел немного сонными глазами. Побледневший, взлохмаченный. Надо было отругать его, что пришел босым. Язык не повернулся. Сын пришел-таки ко мне. Сам. И сказал непривычно теплым голосом:

— Мам, ты так и не ложилась?

Я улыбнулась ему и подвинулась, освобождая место. Он пристроился рядом. Подтянул колени к подбородку, поплотнее закутался в одеяло. Мне хотелось обнять его, взлохматить и без того растрепанную шевелюру… Не посмела. Большой уже. Возмущаться будет, обидится.

— Мам, — тихо промычал Димка. — Давай поговорим?

Наверное, бессонная ночь сделала меня уступчивой.

— Давай, — согласилась я. И сразу стало легче на душе. А ведь так боялась этого объяснения. До спазмов в желудке.

— Ты спрашивай. Все, что сумею, расскажу. Без всяких попыток оправдаться.

Мы долго сидели рядышком. Тихо беседовали. Никому и никогда я еще не рассказывала о себе столько. И причем, одну только правду. Все мое детство, вся юность прошли перед ним. С друзьями и врагами, со слезами и смехом, с дурацкой отвагой и необъяснимой трусостью. И с любовью, всю жизнь не отпускавшей меня. Димка зачаровано слушал. Не перебивал. Лишь изредка осторожно задавал вопросы. Наверное, хотел уточнить что-то для себя. За окном давно рассвело, а мы все еще говорили.

По вагону начали ходить пассажиры с полотенцами, мыльницами и зубными щетками. Кто-то раскладывал на столике нехитрый завтрак: вареные яйца, бутерброды с сыром, дешевые консервы. Кто-то собирал со своей полки постельное белье. Толстый небритый проводник сновал туда-сюда. Ногой поправлял завернувшуюся в разных местах ковровую дорожку. Разносил теплый чай, неся сразу по пять стаканов в каждой руке. Пора было будить своих гавриков. Скоро Москва. Я погнала сына одеваться, умываться, сдавать проводнику постель. Димка был крайне недоволен тем, что наш разговор пришлось отложить. Меня это удивляло. Разве мы не закончили? Разве я не выложила ему все, как на духу? Всю историю наших с Иваном отношений, начиная от первой встречи и заканчивая последней тихой ссорой? Чего ж ему еще от меня надо? И все размышляла над этим до самой Москвы, осуществляя контроль за своими подопечными чисто автоматически.

Хорошо, что многих ребят родители встретили на вокзале. Остальные разбежались муравьями, едва выскочили из автобуса у АТС. Димка только и ждал этого. Не успели мы остаться одни, как он плюхнул наш чемодан на притоптанный грязный снег. Остановился и, смущаясь, но так, словно и не было перерыва в разговоре, спросил:

— А как же мне теперь его называть? Папой?

Разумеется, он спрашивал про Ивана. Это я поняла. А как называть? Такие детали мне в голову раньше не приходили. Еще десять дней назад я вообще ничего не собиралась рассказывать сыну. Была категорически против их встреч. А сейчас приходится размышлять, как Димке называть Ивана? И в самом деле, как? Дядей Иваном? Но он ему не дядя. Может, по имени и отчеству? Иваном Васильевичем? Это родного-то отца! Да и звучит как-то нелепо. В голову сразу приходит один исторический персонаж: Иван Грозный. Кстати, Ванечку пытались так называть. Давно. Еще в школе. В основном за глаза. Но кличка почему-то не прилипла. Все же по имени и отчеству — не хорошо. Так… Ни одно, ни другое не подходит. Но папой! Нет, никогда! Открыла рот, чтобы сказать об этом сыну. И вдруг услышала собственный голос: