Синтез - Войтышко Мацей - Страница 19

Может, я пишу слишком сложно и серьезно, но об этих двух понятиях — свободе и ответственности — трудно говорить иначе, потому что они самые важные для человека с момента возникновения рода людского.

Мы, люди, несовершенны и, наверно, никогда не будем иными. Мы зависим от окружения, обязанностей, личных способностей, времени. Но пока мы помним о том, что наши мысли свободны, что они не подвластны никаким ограничениям, мы — люди. Пока мы не забываем, что за свой выбор несем ответственность, мы сохраняем человеческий облик. Не верю, чтобы даже через десять тысяч лет эти две истины перестали существовать! Разве что вместе с людским родом.

Если я ошибаюсь, ты просто не будешь иметь возможности прочитать это письмо. А если — нет, то не относись к моим словам, как к нотации и пустословию. Попробуй в трудные минуты вспомнить об этом письме.

Я бы не хотел, чтобы ты вырос никчёмным, лишенным достоинства типом. Но я и не хочу, чтобы ты был какой-нибудь знаменитостью, великим героем, вождем, гением. Я бы желал только, чтобы ты умел отличать добро от зла, независимо от их внешнего обличья. Это вовсе не так просто, как в фильмах о «Зорро». Иногда зло так переплетается с добром, что неизвестно, как выбирать. Меньшее зло? Наверное, так. Но если одновременно утрачивается большая часть добра?

И пусть бы даже я привел тебе сто тысяч примеров, написал целые тома советов и наставлений, ты все равно можешь оказаться в ситуации, которой я не в состоянии предвидеть. Тебе придется решать самому, каждый день будет предлагать тебе новую загадку. Я не избавлю тебя от этих альтернатив, не дам универсальных рецептов. Выбирать способен только ты сам — свободный и отвечающий за свой выбор. Единственно, чем я могу тебе помочь, — это подобным напоминанием.

Пока, Маречек, пока, дорогой сынок, и не сердись на старого отца за то, что он читает тебе наставления. Ты бы, наверно, предпочел что-то более приятное, какую-нибудь историю о знакомых, но, знаешь, мне сейчас так тяжело разговаривать с ребятами...

Вчера я видел Яся Барвицкого, который сказал, что у «Молний» организационное собрание. Он страшно гордится воскресным матчем, поскольку они выиграли у «Победителя» со счетом 4 : 0. Он прыгал от радости, как безумный. Мне было стыдно признаться, что я пишу тебе эти письма, а то он бы еще подумал, что я сошел с ума. Поэтому, к сожалению, я ничего не могу тебе от него передать. Я думаю, ты меня понимаешь.

Отец

— Привет, Янек!

— Привет, Артек! Чему я обязан твоим появлением в видеофоне? Опять сюрприз?

— Тут у меня один твой знакомый. Припоминаешь Марека?

— Это твой внучек? Он очень вырос с тех пор, как...

— Нет, нет. Это Марек Торлевский. Он играл с тобой в «Молниях».

На лице пожилого человека отразилось сначала изумление, а потом недоверие. Дедушка вынужден был объяснить ему все подробно, и только тогда беседа продолжилась.

— И ты говоришь, Марек, что твой старик разговаривал со мной?

— Здесь так написано: «Он прыгал от радости, как безумный, поскольку они выиграли у «Победителя» со счетом 4 : 0».

— «Прыгал, как безумный». Сколько же это лет прошло с тех пор, как я вообще прыгал?! О-го-го!

— А все оттого, что ты превратился в страшного рохлю, — сказал дедушка. — Всунул нос в аппарат для чтения и сидишь так уже лет двадцать!

— Знаешь, ты отчасти прав. А уж в футбол я не играл с незапамятных времен! У меня теперь искусственное сердце, и мне как раз даже нужно разминаться.

— Ясное дело! Заскакивай к нам, и мы организуем такой матч, что... — дедушка ткнул Марека в бок.

— «Молнии» против всех остальных, — выпалил Марек.

— «Молнии» и «Ураган», — поправил дедушка. — Вы забываете, что я...

— В «Урагане» играли переростки, — возмутился Янек. — Это не была достойная команда.

— Я всегда так считал, — начал вторить Марек. — Наверно, четверо были переростками.

— Разве это моя вина? — возмутился дедушка. — Я им постоянно твердил...

— Ну ладно, ладно, ты был на высоте положения — никто ничего не говорит, — утешил его Янек. — А действительно можно заглянуть к вам... ну, например, в конце недели?

— Ясно. Ждем. И мяч наготове.

— Правда, столько лет...

И тут произошла странная вещь, которая была для Марека настолько очевидной, что он ее даже не заметил.

— Слушай! — сказал он Янеку. — Не будь фраером! Кореши ждут с мячом, а ты что?

И девяносточетырехлетний профессор истории Ян Барвицкий ответил также совершенно естественно:

— Разве я говорю, что не приеду? Мне бы только смыться из дому!

Подводная лодка, нанятая диктатором в туристическом бюро, называлась «Нептун» и была роскошно оборудована. Никаких металлических дверей, тяжелых покрытий и узких проходов. Всего лишь прозрачная капсула с четырьмя мягкими креслами и распределительным щитом, на котором находились основные приборы.

Наём этого замечательного аппарата стоил Муанте очень дорого, особенно если учесть убожество его кредитной пластинки. Однако, после погружения лодки, когда вокруг завертелись хороводы рыб, а необычный подводный пейзаж менялся ежесекундно, каждый бы признал, что красота такого путешествия оправдывала даже самую высокую цену.

Но не в туристическо-краеведческих целях отправился Муанта на эту подводную экскурсию. Он уже с давних пор лелеял надежду, что замаскированный подводный грот не рухнул окончательно во время землетрясения и что ему удастся использовать великолепное оружие для улучшения и приведения в порядок существующего положения. Перевоспитание, которому он подвергался в дневные часы, только укрепляло его убеждение, что если он не исправит своих собеседников, то они, чего доброго, исправят его. А на такой исход диктатор по-прежнему не соглашался.

Итак, он плыл, равнодушный к красоте коралловых атоллов, радужных рыб, огромных крабов и моллюсков, а также отблескам огней в зеленоватой воде. Он плыл и искал.

Рядом с ним сидел, сложив металлические грейферы на пульте управления, робот, названный Гонсалесом в память о давнем адъютанте.

— Ближе, ближе. Мы не можем подплыть ближе?

— Нет, ваше превосходительство, там водоворот.

— Ну так я и говорю: ближе к этому водовороту.

— Я не могу подвергать опасности жизнь вашего превосходительства.

— Знаю, знаю, что я для тебя — неслыханная ценность. Стой!

Перед ними зияло черное углубление в скале.

— Туда!

Они вплыли в черный коридор, где Гонсалес вынужден был включить все прожектора. Несколько минут они продвигались в абсолютной тишине. Вдруг на их пути выросла скала, почти полностью закрывающая доступ в остальную часть коридора. Течение там было очень сильным. Рядом, на колючей водоросли вздымалось нечто диковинное, трепыхающееся под сильнейшим напором воды. Это не было похоже ни на одно животное, ни на морской куст. Робот направил туда прожектор. Муанта издал ликующий крик: он узнал остатки парадного мундира генерала Микеланджело.

— Элька, защищай ворота!

— Сюда, сюда!

— Угол! Назначаю угловой удар!

— Судью на мыло!

— Если будешь меня обзывать, то я не играю!

Эта последняя фраза принадлежала бабушке, поскольку дедушка с явным удовлетворением ругал судью, то есть бабушку, и даже обвинял ее в пристрастном судействе.

Марек, дедушка, Петрусь и поэт Фунг играли против четверых циркачей из группы «Сальто», в одних воротах стояла Эля, а в других — Август Тоникер.

По правде говоря, команда циркачей отличалась большей слаженностью и силой, но дедушкин коллектив своей амбицией компенсировал нехватку у себя этих качеств. Марек, который первый раз бегал с «отремонтированным» сердцем, заметил, что ему это дается легче, чем раньше. Поэт Фунг забыл о своих изощрённых тирадах и лишь коротко, отрывисто покрикивал то на Петруся, то на Марека. Эля, замурзанная и растрепанная, проявляла чудеса изворотливости, и ее «замечательным действиям», как назвал это Марек, следовало приписать половину успеха, каким, без сомнения, был счет 2 : 2.