Издержки профессии (СИ) - "Ginger_Elle" - Страница 13

Макс собирался доставить фотографа до гостиницы, а потом поехать домой. Но, сгрузив его в кресло посреди вестибюля, заметил обеспокоенный и неодобрительный взгляд девушки на ресепшене. Она, видимо, опасалась, что постоялец тут и уснёт и проваляется посреди фойе до утра. Казалось бы, его ли это проблемы, но Макс всё-таки потащил Воскресенского в сторону лифта. Возле дверей номера Ви начал медленно обшаривать карманы:

— Где же карточка? Так… Это телефон. Ключи. Опять какие-то ключи.

Макс уже сам был готов начать лазить по карманам фотографа — так всё долго происходило. Наконец карточка была извлечена на свет божий. Парень вырвал её из рук Воскресенского и сам открыл дверь. Они вошли в номер и оказались в длинном узком коридоре между встроенным шкафом с одной стороны и дверью в ванную с другой.

Макс щёлкнул выключателем, но ничего не произошло.

— Что тут у вас, света, что ли, нет?

— Карточку вставь, — пояснил фотограф.

— Куда? Зачем?

— У-у, тундра, вон туда, под выключателем.

Макс заметил слот для карты там, куда указал Воскресенский. Свет наконец загорелся.

— Ты что, в гостиницах никогда не жил?

— Нет, не жил, — огрызнулся Макс.

— Ты хоть где-нибудь был, кроме этого городишки?

— Не был, — ответил парень, подумав, что поездка в пятилетнем возрасте на море не считается.

Макс бросил быстрый взгляд на саму комнату с двумя большими кроватями, одна из которых была сплошь устлана его фотографиями, распечатанными в разных размерах и разложенными в одному только Воскресенскому ведомом порядке.

— Вы на месте, — сказал Макс. — Мне пора.

Ви перегородил путь к двери рукой, перекрыв весь коридор. Он казался уже не настолько пьяным.

— И что, всё? — спросил он. — Только за этим приходил?

Максу стало немного не по себе, хотя он даже не понимал из-за чего именно.

— Да, — сказал он, поднимая на Воскресенского холодные серые глаза. — Зачем ещё?

— Затем же, зачем и все остальные. Не ты первый, не ты последний.

Макс нахмурил брови. Он, конечно, начинал догадываться, о чём идёт речь, но не был до конца уверен.

— Дайте пройти, — просто сказал он.

Воскресенский убрал руку, но только для того, чтобы схватить Макса за плечи и всем весом придавить к стене. Их лица сблизились, и парень почувствовал смесь запахов, исходящую от фотографа — терпкий горьковатый парфюм и алкоголь, сладковатый и дорогой, наверное, коньяк. Они сначала соприкоснулись лбами, и Ви замер так на секунду. Макс тоже ничего не делал. Он чувствовал себя зверюшкой в свете фар догоняющего её автомобиля, которая упорно несётся прямо, не соображая в панике, что нужно свернуть с дороги в сторону. Он растерялся.

Губы Воскресенского прижались к его шее где-то под левым ухом. Горячие, сухие, жадные, они шептали:

— Всем вам нужно одно… Только одно… Тоже захотел подмазаться, да?

Макс опомнился через пару секунд, когда правая рука Ви крепко ухватила его сначала за талию, а потом поползла вниз:

— Совсем охренели!

Он оттолкнул фотографа — вовсе не сильно, но тот, и так не очень твёрдо стоявший на ногах, пошатнулся и едва не упал, успев ухватиться рукой за противоположную стену. Взгляд у Воскресенского был мутноватый, тяжёлый, но и решительный тоже.

— Идите проспитесь! — добавил парень.

Лучше было бы обойтись без морализаторства… Эта нравоучительная фраза стоила Максу нескольких секунд, которые стоило бы потратить на то, чтобы выбежать из номера, потому что в следующее мгновение Воскресенский опять вцепился в него и потащил в комнату. Парень мог бы вырваться, но — как ни глупо это было — он боялся сделать фотографу больно. Он-то не был пьян и прекрасно помнил, какой эффект оказал даже несильный тычок под рёбра на фотосессии. Вряд ли через пару дней после снятия повязок всё окончательно зажило.

— Да отстаньте вы от меня! — шипел он, пытаясь выскользнуть из рук Воскресенского и одновременно ему не навредить.

Они довольно неуклюже топтались по комнате, пока наконец фотограф не сумел уронить Макса на кровать. Он навалился на него сверху, прижал запястья к подушкам и начал целовать в губы. Парень позволил ему сделать это. Стыдно признаться, но ему было любопытно, каково это — с мужчиной, а ещё… а ещё он испытывал ощущение мстительного превосходства: Воскресенский, который с такими недоброжелательностью и высокомерием относился к нему на съёмках, теперь касался его с желанием и жаждой.

Воскресенский, поняв, что Макс не сопротивляется, разжал руки, а язык его скользнул глубже — в рот парню. Если начало поцелуя было для Макса приятным, даже волнующим, то вот это было уже слишком — он завертел головой. Ви приподнялся на локтях и задрал на Максе футболку. Тот попытался отползти назад:

— Подождите, — задыхаясь сказал он. — Я… Вы не поняли…

— Всё я понял, — пробормотал Воскресенский, продолжая лапать Макса и целуя его теперь в живот. — Всё… всё… И всё видел… Как ты задницей передо мной вертел… в бассейне…

— Ничем я не вертел! — начал возмущаться Макс, но сообразил, что спорить с пьяным мужиком смысла никакого нет.

Он спихнул с себя фотографа, а когда тот снова попытался забраться на него, заявил:

— Я вам сейчас так врежу и не посмотрю на швы или что там у вас!

Как ни странно, эта угроза подействовала: Воскресенский прекратил свои домогательства и уставился на Макса непонимающим пьяным взглядом. Парень встал с кровати и пошёл к выходу. Сзади донеслось насмешливое:

— Что, даже не отсосёшь?

Макс обернулся. Губы его были плотно сжаты, брови сведены, а глаза так и горели ненавистью:

— Какая же ты сука, Воскресенский! Надо было оставить тебя там. Разбился бы на своём катафалке — никто бы не пожалел!

Фотограф смотрел на него несколько секунд взглядом чуть более ясным и осмысленным, а потом уронил голову в ладони:

— Точно… Может, и лучше бы… И ведь никто, никто не пожалеет… Я просто человек такой — невезучий. Всё не так получается. Всю жизнь… Ви-Сётин. Сётин, знаешь, что такое? Тринадцать… Тринадцать. Вот и не везёт…

Пьяное бормотание ещё продолжалось, когда Макс вышел из номера и закрыл за собой дверь. Скотина, ещё и на судьбу жалуется! Пожил бы на пять тысяч в месяц — узнал бы, что такое настоящие проблемы. Нажрётся коньяку, а потом сидит, себя жалеет…

Домой Макс добрался очень поздно, да и ночью ему спалось плохо: сцена в номере безостановочно крутилась в голове. Нельзя было сказать, что она потрясла его до глубины души: его просто удивило, что Воскресенский мог воспринимать его так. С чего бы? Ничем он перед ним не крутил и не вертел… Просто у мужика воображение разыгралось. Больное воображение. А он ему и подыграл ещё, там, на кровати — чуть ли не в ответ целоваться полез. Вот дубина! Теперь Воскресенский будет думать, что он на самом деле не против. Если вспомнит, конечно, ха-ха! Точно! Всегда можно сказать, что не было ничего, что это фотографу с пьяных глаз померещилось.

Мучил Макса и ещё один вопрос — что ему делать завтра на съёмке? Последние фотосессии были назначены почти подряд, без долгих перерывов: видимо, лечение у Воскресенского закончилось или же не отнимало теперь много времени. Завтра (чёрт, уже сегодня) должен был сниматься сюжет, который до происшествия в номере парня особо не напрягал, но теперь, теперь… Всего через несколько часов ему опять предстояло перед Ви в одних трусах ходить. Как?! С каким лицом?! Ему даже при мысли об этом хотелось сквозь землю провалиться, а что будет, когда он на съёмочную площадку придёт? Ох, и тёплый же приём его там ожидает! Воскресенский и без того измывался над ним как мог, а после сегодняшнего наверняка отыграется по полной.

Утром Стас отругал его за то, что он вчера поздно вернулся домой.

— Смотри, какие синяки под глазами! Как ты сниматься будешь?

— Вот так и буду, — отвечал Макс. Месяц назад Стас бы внимания не обратил, если бы племянник в зелёную крапинку из своей комнаты вышел, а тут, подумайте, синяки под глазами ему не нравятся! Он для дяди теперь «орудие производства», то есть добывания денег, которое нужно содержать в рабочем состоянии.