Поднявшийся с земли - Сарамаго Жозе - Страница 59

Пришедшие из Монте-Лавре слышали, как свистели пули, и у Жозе Медроньо по лицу течет кровь, всего лишь царапина, ему повезло, но шрам останется на всю жизнь. Грасинда Мау-Темпо крепко держится за мужа, они вместе с остальными оказались в близлежащих переулках, ах, боже мой, солдаты ликуют, хватая пленников, и вдруг появляется Леандро Леандрес с другими драконами из ПИДЕ, всего человек шесть. Жоан Мау-Темпо заметил их и побледнел, он словно обезумел: стал у них на дороге, его трясет — не от страха, — надо же понимать, почему люди поступают так, а не иначе, но Леандро Леандрес его не заметил или не узнал, хотя и такие, как он, обычно на память не жалуются, и, когда драконы прошли мимо, Жоан Мау-Темпо не смог сдержать горьких слез: Когда же кончатся наши муки? Рана Жозе Медроньо больше не кровоточит, не скажешь, что еще немного, и ему бы все лицо разнесло. Сижизмундо Канастро тяжело дышит, все остальные целы, а Грасинда Мау-Темпо зашлась в плаче, как маленькая: Я видела, он лежал на земле, его убили, уверяет она, но кое-кто клянется, что его отвезли в больницу, как это сделали — на руках или на носилках, — неизвестно, но волоком тащить его они бы не осмелились, даже если бы и хотели. Убейте их всех, кричат со стен замка, но некоторые формальности все же надо соблюдать: человек не может считаться мертвым, пока это не засвидетельствует врач. И вот появляется доктор Кордо, на нем белый халат — это должно подтверждать, что и душа у него такого же цвета, — когда он уже почти подошел к телу, его останавливает Леандро Леандрес и властным тоном заявляет: Сеньор доктор, этот человек ранен, его надо отвезти в Лиссабон, а чтобы жизнь его была в большей безопасности, вы должны его сопровождать. Подивитесь все, кто слушает наш рассказ: дракон Леандро Леандрес жалеет жертву и хочет спасти ей жизнь. Забирайте его, сеньор доктор, побыстрее, «скорая помощь» уже подъезжает, времени терять нельзя, чем раньше вы его отсюда увезете, тем лучше, и, видя, как он настаивает, как торопится, мы просто не можем поверить в то, что произошло с Жоаном Мау-Темпо восемь лет назад, когда он сидел в тюрьме, но вот же он, живой, не так уж плохо с ним обращались, заставили постоять, вот и все, пришел же он сюда из Монте-Лавре на демонстрацию, ему еще повезло, что пуля его не нашла.

Доктор Кордо подходит к Жозе Аделиньо дос Сантосу и говорит: Этот человек мертв. На эти слова отвечать нечего, недаром доктор столько лет учился, должен он отличать мертвого от живого, но Леандро Леандрес не согласен, он тоже знает, что такое смерть и что такое жизнь, изучал он это, правда, с несколько другой точки зрения и, опираясь на свои знания и на особые соображения, настаивает: Сеньор доктор, этот человек ранен, его надо отвезти и Лиссабон. Даже ребенку ясно — в этих словах звучит угроза, но доктор отвечает: Я покойников не сопровождаю. Значит, душа у него и в самом деле белая, как его халат, а если на нем есть кровь, то что тут удивительного, кровь есть и у души, тогда Леандро Леандрес теряет терпение, заталкивает врача в пустой кабинет: Думайте, что делаете, не отвезете его, вам же хуже, а тот отвечает: Делайте со мной, что хотите, покойника я не повезу. Сказав это, он уходит: ему надо заняться настоящими ранеными, а было их вполне достаточно, некоторых забрали в тюрьму, всего арестовали человек сто, а Жозе Аделиньо дос Сантоса в конце концов отвезли в Лиссабон — эту комедию разыграла ПИДЕ: они хотели дать понять, что было сделано все возможное, чтобы спасти его, издевательство, конечно, а то почему же они не отвезли в больницу арестованных, страдавших так, как страдал Жоан Мау-Темпо, рассказавший о пытках.

Патрульные, сновавшие вдоль и поперек Монтемора, исчезли. Домой возвращались все, за исключением одного человека, Антонио Мау-Темпо, который сказал отцу: Я останусь в Монтеморе, приду завтра, и всем, кто отговаривал его, отвечал: Опасности никакой, идите себе спокойно. Он сам не знал, зачем остается, просто была у него потребность не уходить, а остальные прежним путем пошли домой, придут они очень усталые, но, может быть, когда они выйдут на шоссе, кто-нибудь подвезет их в Монте-Лавре, куда уже дошли вести о расстреле демонстрации, и подумать только, что бывает: Фаустина Мау-Темпо услышала сразу же, как только ей постучали в дверь, и все поняла, словно у нее был самый острый в мире слух, а ведь она совсем глухая, скажут потом, что нарочно, мол, притворяется.

В эту ночь, тоже безлунную и звездную, в Монте-Лавре плакали многие женщины, но одна — больше всех. А в Монтеморе переполошилась вся полиция. Несколько раз выходили наряды патрулировать окрестности, входили в дома, будили людей: они пытались выяснить, почему им на крышу падают камни, уже разбито несколько черепиц и стекол, государственному имуществу нанесен ущерб, летели гальки среднего размера, кто знает, может, это месть ангелов или они просто проказничают в своих небесных ложах, не могут же чудеса выражаться только в прозрении слепых и исцелении хромых, падающие камни тоже имеют отношение к мирским и религиозным таинствам, по крайней мере так мог бы думать Антонио Мау-Темпо, для этого он и остался, чтобы чудо сотворить. Он спрятался на склоне холма, в глубокой тени замка, и бросает камни своей сильной рукой, а когда проходит патруль, он забивается в яму, откуда потом снова вылезает, и никто его не видел, хоть это утешительно. В час ночи он бросил последний камень, рука у него уже устала, и было ему так грустно, словно сейчас умрет. Он обогнул замок с юга, спустился с горы, и весь остаток ночи шел усталый и голодный человек не по дорогам, а вдоль них, как неуверенный в себе разбойник, четыре легуа отделяли его от Монте-Лавре, но то тут, то там ему еще приходилось давать крюк — если путь преграждала несжатая пшеница, не мог он ее топтать, — и ему надо было прятаться от лесных сторожей, которые ходят с ружьями, и от других сторожей, с винтовками и в мундирах.

Когда показался Монте-Лавре, небо уже начинало светлеть, но это мог заметить только опытный глаз. Антонио Мау-Темпо перешел ручей вброд — ему не хотелось, чтобы кто-нибудь видел его на мосту, — и двинулся под ивами вдоль течения, пока не оказался там, где пора уже было подниматься наверх, ему приходилось быть осторожным, чтобы не наткнуться на страдающего бессонницей жандарма. А когда подошел к дому, увидел то, что ожидал, — свет, зажженную свечу, маленький маяк, огонь которого поддерживала мать, ожидающая своего мальчика тридцати одного года: он задержался потому, что играл в камешки. Антонио Мау-Темпо перепрыгнул через забор — теперь он вне опасности, — на сей раз Фаустина ничего не слышала: она плакала и ее одолевали черные мысли, но она встрепенулась, когда загремел засов, или в душе у нее что-то дрогнуло, и: Сынок! Они обнялись, словно он вернулся с войны, совершив великие подвиги, и, поскольку Фаустина знает, что она глуха, она не ждет вопросов, а разом сообщает все новости: Отец пришел, и Грасинда, и зять твой, и все остальные, у них все в порядке, только ты меня мучаешь. Антонио Мау-Темпо снова обнимает мать, лучшего ответа ему не придумать. Тогда из темноты задает свой вопрос Жоан Мау-Темпо, и по голосу его не скажешь, будто он только что проснулся: У тебя все в порядке? Антонио Мау-Темпо отвечает: Да, отец. И так как подошло время перекусить, Фаустина Мау-Темпо разжигает очаг и ставит кофейник.

Море латифундии не всегда спокойно, в нем бывают приливы, отливы, прибой, и потому волна иной раз может перенести через самую неприступную стену, как произошло в Пенише, вот видите, мы были правы, говоря о море: Пенише — это рыбацкий порт и в то же время тюрьма, но они убежали, и об этом побеге много говорилось в латифундиях — что это за море, когда земля здесь почти всегда сухая, потому люди и спрашивают: Когда же мы утолим свою жажду, и жажду наших отцов, и жажду, которая будет терзать наших детей, если так будет продолжаться? Новость эту скрыть нельзя было, чего в газетах не было, люди рассказывали: Присядем под дубом, и я вам все поведаю. А если соколы поднимаются высоко, то крик их разносится по всей земле, многое могли бы рассказать те, кто понимает их, но нам пока достаточно человеческого языка. И потому дона Клеменсия может сказать падре Агамедесу: Кончился наш покой, которого никогда и не было, вроде бы противоречие, а тем не менее эта сеньора еще никогда не выражалась так точно: новые времена наступают быстро. Словно камень с горы катится, вот что ответил ей падре Агамедес, он не любит изъясняться своими собственными словами, это из-за привычки говорить с кафедры, но мы достаточно милосердны, чтобы понять его, он хочет сказать: Если не уйти с дороги, когда катится камень, то Бог знает, что произойдет, простим ему этот обман, ведь и так ясно: Бога ждать не к чему, нам без него известно, что произойдет с тем, кто станет на дороге у падающего камня: ни мхом тот камень не обрастет, ни Ламберто не пощадит.